Виктор Галданов - Банка для пауков
Выруливая на дорогу, Валико в зеркальце заднего вида подсмотрел, как она метрах в сорока от них подходит к краю шоссе и небрежно слегка отводит в сторону от тела вытянутую руку. Там оттопырены буквально два пальца, со стороны и не скажешь, что она «голосует». Отчего-то это не очень понравилось Валико. Может, жест этот показался ему слишком уж профессиональным. Не таким ли жестом тормозят машины клиентов московские проститутки на «уголке» у «Метрополя»?
14 марта. Москва. Спорткомплекс «Зарядье». 9:20
Слегка пробежавшись по утру по территории теннисного корта и там же приняв душ и переодевшись, Егор Абрамыч отказался от партии в теннис и, погрузив свое большое и грузное тело в лимузин, велел ехать в мэрию. Ни в церковь, ни на кладбище провожать своего старого друга он ехать не собирался, слава Богу, город и так потратился на этих похороны и в финансовом и в моральном отношении более чем достаточно. Без малого тридцать лет прошло с тех далеких деньков, когда он, московский студентик оказался в одной камере с двумя кавказскими уголовниками. Папаша тогда вытащил его, но науки хватило на всю оставшуюся жизнь.
— Это ж ведь не твой мир, Жоржик! — ласково убеждал он сына. — Ну, разве ты — русский, чтобы сидеть на параше и хлебать баланду? И что в ней хорошего, не понимаю. Ну, разумеется, среди нашего народа тоже всегда были подвижники, фанатики, коммунисты, но тюрьма для них не была любимым видом спорта, а скорее необходимым периодом отдыха и раздумий средь бурной повседневной жизни.
— Но папа, поверь, я тоже вовсе не стремился в тюрьму, — со смешком отвечал Егорушка.
— Нет, ты стремился туда, и ты-таки туда попал. Зачем тебе надо было светиться по всему институту с этими проклятыми сигаретами и жувачкой? Ты что — офэня? Я так понимаю, что ты молодой парень, тебе нужны деньги на карман, чтобы сводить в кино этих своих жутких деревенских девиц, но ты же ведь еще и играешь в карты с шулерами. Так научись делать фокусы, выработай ловкость рук, засунь пять тузов в рукав, потом садись и играй, но только не забудь, что после выигрыша ты окажешься у них на пэре! А пойдешь с ними воровать, так они же потом тебя и сдадут. А сказать тебе почему? Да потому что ты всегда будешь чужим в их мире — раз, среди их нации — два. Да посмотри на себя, ты ведь не создан для того, чтобы быть уголовником. Евреи вообще не уголовники по натуре.
— Но папа, а Беня Крик, — вяло защищался сынок, — а этот американец Нудли…
— В каждом народе есть выродки. Почему среди русских почти нет сапожников, зато полно деревянных изб и бараков? Потому что сапоги лучше шьют армяне и ассирийцы. У русских лучше получается махать топором и лопатой. А мы должны заниматься деньгами, сын мой, как итальянцы песнями, французы — гастрономией, а англичане — морем.
— Что мне тогда, идти на факультет бухучета? Я же ни черта не понимаю в математике.
— Во-первых, там не математика, а арифметика. А во-вторых, легче всего сделать деньги на твоей специальности — на строительстве.
И папа объяснил сыну, что в точности так же, как он, зубной техник, заявляет государству одно количество приобретаемого золота и сделанных из него зубов, а делает впятеро больше, и строитель-прораб, имея одно количество цемента и песка, может продать его дважды и трижды и за совершенно чумовые деньги. Тем более легко это делалось в стране, где любой рабочий, начальник любого цеха и завода только и мечтали, как бы побольше украсть у рабоче-крестьянского государства. Разумеется, и тут оставался риск сесть в тюрягу. Но тут ты по крайней мере знал за что садился. Это тебе не за фарцованную жвачку сесть, не за чемодан сворованный. Для хороших «чистых» клиентов у государства были свои комфортабельные лагеря. А для того, чтобы не сесть, надо было делиться с теми, кто тебя покрывал. И сынок, вдохновленный папиной наукой, перевелся на вечерний, и пошел на стройку к одному папиному клиенту. Вначале был учетчиком, потом помощником прораба, к пятому курсу уже сам был готовым прорабом, два армейских года строил дачи генералам, весь генштаб за ним охотился, потому что у Егорки такие проекты были уникальные, не дачки, а «венецианские палаццо в мавританском стиле», как говорил один маршал.
Одно время Егор всерьез подумывал остаться в военно-инженерных войсках, поскольку связи у него к концу службы были обалденные, деньги крутились немерянные, а учета никакого вообще не существовало. На каждую дачку он заказывал вдвое и втрое больше материалов, чем требовалось и отправлял их «налево» таким же дачникам и за наличный расчет. Однако в ту пору случился некий громкий процесс, который военная прокуратура возбудила против одного такого же деятеля, полковника, правда, тот был по хозяйственной части и сплавлял налево продовольствие. Когда Егор узнал, сколько тому впаяли, он счел за лучшее дембельнуться, но со званием и с благодарностями по службе. С армейских лет осталась у него еще и некая заветная записная книжечка, благодаря которой он держал всех этих генералов в кулаке, и которые, он это твердо знал, будут теперь всегда и во всем поддерживать все его начинания.
Не раз выходили на Егорку и старые его дружки по камере, Вано и Тигран, но он был слишком занят для того, чтобы тратить время на какой-то там рэкет и бандитизм. Он открывал для них столы в ресторанах, оплачивал девочек, бронировал номера в гостиницах для прибывающих курьеров, но сам в преступный бизнес не лез до тех пор, пока не открылась возможность легализовать собственные, одному ему ведомым путем нажитые капиталы. Он к тому времени был уже в горсовете, занимался отводом земель под строительство. Он-то и объяснил Вано какой «клондайк» сейчас к ним грядет в виде ежедневно возникающих контейнерных продуктовых рынков. Спустя короткое время во взаимоотношениях торговца и бандита наступила разительная перемена: примитивный рэкет сменился обычной платой за аренду контейнера. Правда, плата была грабительской, далеко превышающей все разумные пределы, но и прибыль торговца все же была изрядная. А то, что в конечном итоге за все приходилось расплачиваться бедолагам-москвичам, никого не волновало. «В конце концов, за удовольствие жить и работать в таком чудесном городе можно приплатить», — сказал Егор в своей речи на открытии роскошного бизнес-центра на Якиманке. Западные бизнесмены с кислыми физиономиями вяло похлопали этой сентенции: за такие деньги они могли бы оплачивать вдвое большую площадь где-нибудь в Лондоне.
И все-таки… все таки это было жутко. В глазах у Егора до сих пор стояла эта чудовищная картина — красненький зайчик-лучик, примостившийся на носу у Вано, плавно смещается к переносице, сидит там ровно одно мгновение, потом на этом месте оказывается маленькая черная дырочка, и затем до боли знакомая голова вдруг взрывается ало-белым фонтаном крови и ошметков мозгов… А потом начинается настоящий ад — грохот выстрелов, смертоносный шквал пуль, проливной дождь стеклянных осколков (ведь стеклянный стакан, в котором сидел убийца, находился прямо над головой мэра!). Он поежился. Усилить охрану, что ли? Так ведь не поможет. Главное — понять: за что? Вычислить — кто? Дубовицкий терялся в догадках, не в силах понять, у кого поднялась рука на столь чудовищное и бессмысленное преступление.
Да, Вано, без сомнения, был бандитом номер один в стране, он был основателем отечественного рэкета и главой столичной мафии, заказчиком нескольких десятков громких убийств, насильником и грабителем, но разве за одно это можно убивать человека? Стрелять в него было все равно, что стрелять в папу римского — католиков от этого меньше не станет, и церковь не ослабеет, а только еще более сплотится.
И ведь бессмысленно увеличивать охрану, ставить на лимузин броню, менять маршруты, летать вертолетами — случай с Вано лишний раз и со всей очевидностью доказывал, что если тебя захотят убить, то убьют, где бы ты ни находился, влепят в тебя пулю, гранату, подложат бомбу, сунут нож… Будь ты среди толпы людей, в каменном бункере, за бронированным стеклом — охотник всегда имеет перед тобой преимущество, просто потому что он — охотник, а ты — дичь.
14 марта. Москва, Колонный зал дома Союза. 11:30
Моисей Фраэрман, народный артист, лауреат и депутат (по кличке Мося, Фраер, Франт, и Мошэ) стоял у гроба своего старинного и закадычного друга и, не стыдясь своих слез, слушал последнюю речь выступавшего. На отпевание, которое он, Мося, расстарался и организовал в самом лучшем и самом красивом зале страны было много народа. Правда, на этот раз здесь почти не было всего того расфранченного бомонда, который был на юбилее у живого Вано, но мертвого Вано пришли почтить многие из тех, о существовании кого он и не знал, а знал бы — побрезговал бы подать руку. Это был, по меткому выражению Федота Шелкового, «парад блатных и нищих». Нищих было и впрямь многовато, со всех папертей Москвы, что ли съехались?.. Но они не портили общей картины — море цветов, громадный цветной портрет у входа, масса свечек, непрерывно играемые реквиемы, почетный караул у входа — все создавало такое впечатление, что здесь хоронят не вора в законе, заказчика десятков убийств и главу наркомафии, а по меньшей мере министра государственного ранга, главу одной из важнейших отраслей народного хозяйства. Хотя, кто его знает, может, так оно и было, в последнее время Вано намекал, что его просят инвестировать средства в промышленность некоторые весьма и весьма влиятельные лица в правительстве.
