Инна Тронина - Ночь с четверга на пятницу
Меня наказали молчанием — целый год не отвечали на мои просьбы позволить загладить вину, показать, что я ещё способна на многое. Но даже когда в начале девяносто третьего я прибыла в Москву, где познакомилась с тобой и Лёвой, дурная слава следовала за мной по пятам. Меня буквально травили, разве что не плевали в лицо. Постоянно напоминали о невыполненном задании и о внебрачном ребёнке. Я спрятала Стефана в родовой усадьбе и нигде с ним не появлялась. Даже Лёва узнал о существовании ребёнка только после нашей свадьбы.
Пребывание в «земном Раю» сделало меня ещё более опытной, привлекательной, желанной. Там я научилась исполнять «танец живота», жевать кат, есть руками, сидя по-турецки на коврах. Я слушала, как вокруг меня люди играют на местных музыкальных инструментах и поют чарующие, медово-сладкие песни.
Кроме того, во мне начали происходить странные перемены. Возможно, в этом возрасте, да ещё после родов, женщины меняются. Я не стала наседкой, зацикленной только на младенце, не превратилась раньше времени в старую матрону. Нет! Напротив, я ощутила себя ребёнком, заново открывающим мир. Там, где давным-давно библейская Ева вкусила запретный плод, я совершила то же самое. А, значит, взглянула на мир другими глазами. Я как бы снова потеряла невинность, но уже будучи не обкурившимся подростком, оглохшим от рёва мотоциклетных моторов. Я была в зрелом возрасте, в полном сознании. И потому поняла, что всё прежнее со мной случилось зря. У бесшабашной девчонки в кожаных штанах, со здоровенной татуировкой на предплечье, не могло быть ребёнка — по крайней мере, такого, как Стефан.
Он и в младенчестве излучал необыкновенную силу. Даже когда спал или сосал грудь, моё сердце, сладостно замирая, падало в коленки. Я прикасалась к нему, чтобы перепеленать, и меня буквально било током. Амалия, наша домоправительницы и практическая моя вторая мать, заметила неладное и отстранила меня от ухода за сыном. Ей почудилось, что я своими поцелуями и ласками пробуждаю в грудном младенце плотские желания…
Тогда в нашей усадьбе гостила дальняя родственница, шестилетняя девочка по имени Ингрид. Целыми днями она возилась со Стефаном — катала в коляске, пела песенки, забавляла его игрушками. А я, чувствуя, как трепещет в сердце непреодолимое желание вновь прижать к себе ребёнка и целовать, целовать его бесконечно, кралась за девочкой по садовым дорожкам. Где-нибудь за живой изгородью или высокой елью я предлагала Ингрид сбегать на озеро или уйти к подружке, оставив меня с сыном.
Когда Ингрид убегала, сунув рот конфету или пирожное, я низко склонялась над коляской и ждала момента пробуждения. Стефан открывал свои бесподобные глазищи с длинными ресницами, и в этот момент был очень похож на своего отца, когда тот просыпался рядом со мной во дворце. Много раз предавала я доверившихся мне людей, но на этот раз не смогла. И солгала под присягой, заявив, что шансов выполнить задание не имела. Мне удалось обмануть даже «детектор лжи»!
Ты можешь подумать, что я струсила, потому что живой всё равно оттуда не ушла бы. Нет, я пожертвовала бы собой в другом случае, даже будучи беременной. Сентиментальность никогда не была мне свойственна, да и сейчас я редко распускаюсь. Просто я не захотела убивать красивого мужчину. Считай, что это была прихоть самки, для которой нет политики, нет идеологии и религии, а есть только желание произвести потомство…
Честно говоря, этого я не планировала. После аварии, в которой погиб Нильс, у меня случился выкидыш. Мы, собственно, и поженились-то из-за этого ребёнка. Говорят, это тоже был мальчик, на сроке шестнадцать недель. И за всё то время, что я работала на «контору», последствий не было. Это пришлось по сердцу моему руководству. И вдруг, провалив задание, я ещё и рожаю! До сих пор не понимаю, как шеф после того ещё встречался и разговаривал со мной!..
Мне часто снится бомбоубежище — по бетонным стенам и потолку мечется свет фонаря, шевелятся чёрные тени. Плачут дети, молятся женщины. А на поверхности — сущий ад. Волнами заходят на бомбёжку самолёты, грохочут взрывы, рушатся дома, гудят пожары. А мне тупо хочется солёных огурцов — и ничего больше! Я готова была пойти под бомбы и ракеты, лишь бы раздобыть хоть один солёный огурец! Но его нигде не было.
И, что самое интересное, второй раз с точно такой же страстью я захотела съесть солёный огурец уже в Москве, в день нашей с Лёвой свадьбы, когда танки прямой наводкой расстреливали Парламентский дворец. С тех пор огурцы связываются в моём сознании даже не столько с беременностью, сколько с войной и горем, выстрелами и кровью. И ещё с лихорадкой, потому что в Ираке, напившись не очищенной воды, я подхватила какую-то заразу. И два года спустя, сразу после свадьбы, уже в Швеции, слегла с высоченной температурой. Но оба раза пронесло, и мои дети не пострадали.
Первые роды чудесным образом изменили меня, так что Берту с Агатой я произвела на свет без проблем. По возвращении из Ирака, уже в Штатах, мне настойчиво предлагали сделать аборт. Но я почувствовала, что в таком случае я никогда не рожу! И папа так хотел внуков… Ему было всё равно, от кого, главное, что они — часть моей матери. Даже не ради себя, а ради неё — не дожившей, не долюбившей — хотел Харальд Юхансон дождаться моего потомства. И приехал в Нью-Йорк за день до рождения Стефана.
Ребёнок родился в пятницу. Этот день священный — праздничный для мусульман, но скорбный для христиан. Я запаниковала, увидев в окне клиники предгрозовое небо. У меня уже начались схватки; а тут надвигается буря, и ещё неизвестно, чем всё кончится. Громады нью-йоркских небоскрёбов внушали ужас в этом шафрановом, инфернальном освещении. Я. дитя моря и леса, не привыкла к таким громадным домам. Казалось, что я на другой планете, и сейчас случится конец света.
Вокруг меня толпились врачи и медсёстры, лица которых были укутаны масками. Я видела только их встревоженные глаза и понимала, что дела мои нехороши. Стивен Ричардсон ещё накануне предлагал мне сделать кесарево, ссылаясь на крупные размеры плода и не совсем правильное его положение. Но я отказалась. Мысль о шраме на животе приводила меня в ужас. Да и просто из принципа я хотела родить сама.
И сколько раз за тот день я прокляла себя! Сколько раз воззвала к Всевышнему, чтобы Он простил мою глупость и спас сына! Ребёнок родился весь в крови, как будто уже был ранен. Сверкающая операционная то тут, то там была заляпана алыми и ржавыми потёками. А за окнами бушевал ураган, и ветер ощутимо раскачивал здание клиники. Слишком много зловещих предзнаменований сопровождало приход Стефана в этот мир. Моё сердце рвалось от ужасных предчувствий. Казалось, какая-то сила препятствует ребёнку, не даёт ему прорваться к свету. Но он всё-таки победил, как побеждал потом много раз.
Сквозь шум бури и грохот крови в висках я услышала, как он пронзительно закричал на руках у акушерки. При росте пятьдесят четыре сантиметра он весил четыре с половиной килограмма — в переводе на метрическую систему. Несмотря на все проблемы, срок я выдержала день в день.
Как я была рада тогда и как несчастна сейчас! Ураган и кровь не обманули, и моё предчувствие сбылось. Страх перед родами остался и после. Берту я рожала в Стокгольме, Агату — в Москве. И оба раза за окном светило солнце. Старшая стала подарком мне на двадцать восьмой день рождения. Младшая, как и папа, празднует в начале июня.
Артур, я понимаю, что поступила неправильно, так долго скрывая всё от Лёвиных родственников. И, самое главное, от Стефана!.. Но всё-таки мне кажется, что я пока не заслужила права взглянуть сыну в глаза и сказать: «Ты отмщён!» Не пообещать, а именно уверить его в том, что возмездие свершилось. И пусть мой мальчик навсегда останется немым, душа его должна возликовать, а тело — снова налиться силой.
Это произойдёт не раньше, чем капсулы окажутся в камине. Значит, всё зависит от тебя, Артур, и от того человека, которого ты хочешь разыскать. И на могилу мужа я приду только после того, как рассчитаюсь с генералами. Меня не удовлетворит кончина сумасшедшей старухи, которую назначили в формальные и непосредственные убийцы. Я желаю спросить с тех, кто послал её.
Моё сердце рвётся к Стефану, а разум говорит: «Рано!» Обещай мне, что сам расскажешь ему всё, что узнал сегодня, потому что сама я не найду в себе для этого сил. Перед тобой я могу исповедоваться, а перед сыном — нет. Я даже не знаю, смогу ли выдержать это свидание. Найду ли я в себе мужество для того, чтобы просто взглянуть ему в глаза? А уж чего говорить о давно минувшем!..
И обещай мне, что больше никому ничего не скажешь. Даже сводным сёстрам Стефана, не говоря уже о родственниках Лёвы! Тебе я открылась потому, что мой сын имеет право знать, от кого произошёл по воле Всевышнего. А ты, Артур, всегда должен помнить, чей сын назвал тебя отцом. Стефан потянулся к восточному человеку интуитивно, чем в очередной раз потряс и растрогал меня…
