Леонид Панасенко - Случайный рыцарь (Сборник)

Я оглянулся. Сбоку от меня стоял гладко выбритый парень, весь в «варенке», со спортивной сумкой через плечо. Он радушно улыбался, но в глубине его глаз засело, что-то такое, что роднило его с пасшим меня хмырем. Хмыреныш, одним словом. Поймав мой взгляд, он приоткрыл сумку, доверху набитую металлическими банками дойчляндовского пива.

— Почем?

— Что — почем? — почти искренне изумился хмыреныш. — Для вас, Игорь Викторович, на шару!

Давненько меня не величали по имени-отчеству. И пивом за так не потчевали. Я внимательно посмотрел в глаза хмыренышу. Голубые, заискивающие.

— Ну-ка, свистни, — предложил я. Хмыреныш растерялся.

— Что?

— Свистни говорю! — свирепо приказал я и состроил зверскую морду.

Морда оказала действие. Хмыреныш послушно сложил губы гузкой и свистнул.

— Порядок, — оттаял я. — Наливай.

— Минутку, — попросился хмыреныш, подскочил к продавцу воблой и, не торгуясь, приобрел пару рыбцов.

— Идемте, — предложил он.

Я не двинулся с места.

Хмыреныш сделал пару шагов и оглянулся.

— Что же вы, Игорь Викторович?

— Куда?

По морде хмыреныша мелькнула мимолетная тень.

— Игорь Викторович, ну не здесь же, — понял он меня. — Хоть в трамвайчике посидим.

Трамвайчик стоял возле самого входа на рынок. Без колес, обшарпанный, с выбитыми стеклами и остатками пластиковых сидений. Когда-то здесь была трамвайная ветка. С отключением электричества рельсы разобрали, колеса сняли. Говорят, за бугром наш металл здорово идет — тонна за банку пива. А короб трамвая остался. По-моему, специально для таких случаев, как этот.

В хвосте вагончика сидели трое бомжей и квасили самогон.

— Брысь! — мимоходом оповестил их о своем появлении хмыреныш, и бомжи испарились.

Хмыреныш поклал на сиденье воблу, поставил с десяток банок пива.

— Угощайтесь.

Я сел, вскрыл банку пива, но, поймав на себе внимательный взгляд хмыреныша, протянул банку ему.

— Отхлебни.

— Да что вы, Игорь Викторович! — попробовал возмутится хмыреныш, но пиво отхлебнул.

— Достаточно, — мрачно кивнул я, залпом опорожнил надпитую банку и протянул руку за второй.

Только тогда хмыреныш сел и тоже откупорил банку.

— Игорь Викторович, а свистеть вы меня зачем заставляли? — спросил он, как я понимаю, для завязки разговора.

— Проверял, не педик ли ты. Говорят, они свистеть не умеют.

Хмыреныш конфузливо захихикал.

— Воблой угощайтесь, — предложил он, а сам достал коробку козинцов, открыл и так это аккуратно отправил один козинец за щеку.

— Сам эту воблу жри, — мрачно буркнул я, запустил в коробку пятерню и бросил горсть козинцов себе в рот. Козинцы с пивом хороши! Правда, некоторые утверждают, что с Коньяком, но где он, тот коньяк? Стал такой же мифической жидкостью, что и амброзия…

— Откуда меня знаешь? — спросил я между четвертой и пятой банками. На дурняк пиво шло неслабо.

— Читал ваши рассказы.

Вот те на! Я уж сам забыл, что когда-то пописывал и даже печатался. Когда бумага была. А сейчас и под воблу подстелить нечего…

— А я думаю, что пивом угощаешь? Понравилась моя писанина, что ли?

— Ага. А «Про зайчишек» ваше класс!

Я стрельнул в него глазами. А мог бы и из бластера.

Но я добрый, особенно под хмельком. Была у меня повестушка с таким названием. Но об этом названии знали только я и мой редактор. Да еще, наверное, в КГБ.

Им тогда по рангу положено было все знать, особенно о бумагомараках. По каким-то политическим мотивам мое название было отклонено, и, не притерпев более ни одного изменения в тексте, повестушка увидела свет под другим. Так что знать ее первое название хмыреныш не мог. Разве что имел отношение к почившему в бозе КГБ.

— Ладно. — Я смял пальцами девятую банку. — Пива я попил. Спасибо. Что нужно?

Хмыреныш заерзал.

— Да что нужно… Пивом вот просто хотел угостить, известного писателя…

В животе у меня забурчало. То ли от наглой лести то ли пиво вступило противоречение с месячным эквивалентом синтет-пищи.

— Тогда пакеда, — махнул я рукой и встал. Хмыреныш засуетился. Просто так расставаться со мной явно не входило в его планы.

— Игорь Викторович, — заныл он у меня за спиной, — а у вас ничего нового не написано? Почитать не дадите? Я резко повернулся. Лясы точить с хмыренышем было не с руки — пиво окончательно рассорилось во мне с синтет-пищей.

— Написано, написано! — гаркнул я ему в рожу. — И накакано! Вот тебе мое чтиво!

Я выдернул из-под мышки бластер и саданул из него в сумку хмыреныша. Полсумки как языком слизнуло.

— Что вам, хмырям, от меня надо?! — Я направил дуло бластера в лоб хмыреныша, и его морду будто кто враз оштукатурил. — Чо меня пасете? Чо каминные часы скупаете, будто оглашенные?!

— Так они… — затрясся хмыреныш, — ходят…

— На то и часы! Дерьмом не торгую! — взбеленился я и сделал вид, что собираюсь пальнуть. Хмыреныш обделался.

— Так… — механизмов в них… нет…

Ели-пали! У меня даже в животе на мгновение бурчать перестало. Кажется, там установилось шаткое временное перемирие.

— Пшел вон! — гаркнул я, чувствую, что военные действия во мне вот-вот возобновятся.

И, пока хмыреныш во все лопатки улепетывал в сторону рынка, я галопом помчался к ближайшим развалинам.

Когда я просветленный и внутренне удовлетворенный вновь выбрался на улицу, то враз остолбенел. К развалинам приближалось пяток хмырей. Чапали они чуть ли не на цыпочках, рассыпавшись цепью, с пукалками наизготовку.

Мать их хмыриную! Я метнулся назад в развалины, и тотчас над головой, кроша штукатурку, прошлась автоматная очередь. Пугают, гады! Живьем хотят взять! Я наугад пальнул из бластера, но хмыри попались крутые, и их пукалки затявкали с методичностью отбойных молотков, заставив меня метнуться вглубь развалин. Чья-то тень шастнула от меня в сторону и исчезла под остатками лестничного пролета. Е-пэ-рэ-сэ-тэ! Живут они здесь. Совсем забыл, что развалины просто-таки кишат зомбирками! Днем они тихие, беззлобные, тише воды, ниже травы. Бродят себе по развалинам, как привидения, и шарахаются от любого звука. Зато ночью расходятся до без удержу, горланят блатные песни и пьют все, что течет — от изопропилового спирта, до сырой крови.

На всякий случай я миновал вход в подвал и, крадучись, стал пробираться по лабиринту первого этажа.

— Браток, — позвал меня свистящий шепот из полумрака какой-то ниши. — Браток, помоги…

Я заглянул в нишу. На полу, скорчившись на штукатурочном крошеве, лежал зомбирка. Пальцами обеих рук он перебирал свои кишки, вывалившиеся из развороченного живота. Не повезло бедняге. Рикошет.

— Браток, помоги, — с надеждой прошептал зомбирка. — Пристрели…

— Да что уж там… — сочувственно пробормотал я, пальнул в него из бластера и пошел дальше.

— Спасибо, браток… — донеслось мне вслед.

К моему огорчению развалины оказались небольшими: пройдя еще шагов десять, я увидел пустые проемы окон, в которые просматривалась параллельная улица и еще одна группа хмырей. Обложили!

— Игорь Викторович! — мегафонным громом разнеслось по развалинам, так что штукатурка посыпалась похлеще, чем от автоматных очередей, а в подвале перепуганно заметались зомбирки. — Сдавайтесь! Жизнь гарантируем!

«А вот вам, — хмыкнул я, — выкусите! Хрен вам меня поймать!»

И нарисовал на стене дверь.

Попал я в осенний городской сквер. Чистенький такой, ухоженный, с лавочками, урнами и усатым дворником в аккуратном фартуке с бляхой. Я плюхнулся на скамейку, взгромоздил рядом рюкзак, бросил на него фурагу и вытер пот. Взмок я, что мышь.

Дворник покосился на меня, но ничего не сказал, продолжая размеренно сметать метлой опавшие листья.

Сижу я, дух перевожу. Воздух в скверике свежий, чистый (не загаженный. Солнышко греет, сквозь листву Деревьев дома просматриваются. Серые такие, четырехэтажные, однотипные, но аккуратные. Ни тебе развалин, ни прочей рухляди. Хорошо мне стало, покойно.

Тут из кустов выныривает молодой парень в ковбойке, сверхузких клетчатых брюках с манжетами и остроносых, как корабли, туфлях и чапает в мою сторону такой это вихляющей походкой. Чапает, вихляет, а сам пялится на меня во все гляделки.

— Что, — спрашиваю, — прожектора вылупил?

Он как засмущается — что мой Старикашка. Покраснел, глазки потупил, и так это бочком ко мне приближается. И куда это меня занесло, что молодежь здесь такая хлипкая. У нас бы мне сразу по хлебалу за такие слова заехали.

— Вы извините, дедуля, — говорит он и бросает мне в фурагу горсть медяков, — что мало. Студент я. Но на обед в нашей столовке вам хватит…

Тут он окончательно конфузится и хиляет дальше. А я сижу обалдело и слова не вымолвлю. Как пришиб меня кто-то. До деда я вроде бы еще не дорос, а милостыню мне вообще в первый раз подавали. Попробуй у нас сесть на улицу и просить милостыню — считай, что ты кандидат номер один на обед мальчикам-каннибальчикам. Пока я оклемался, студента и след простыл.