Виктор Галданов - Лахудра
Слушая их разговор, вокруг собрались другие девочки.
– А 10-й «А»? – осведомилась длинноногая рябая девочка по кличке Чемпион.
– Так эти на практике были, – объяснила Мышка.
Кто-то из девочек с изумлением присвистнул.
– Ты что, в очередь им давала? – продолжала выспрашивать Чемпион.
– Не-а… – Мышка избегала смотреть на своих товарок, отводила взгляд, но события недавнего прошлого маячили перед глазами и она вдруг быстро и сбивчиво заговорила, выплескивая накопившееся в ней за месяцы угрюмого молчания: – Я не давала, они сами… Они знали, что я порченая, им Володька всё протрепался. Я из спецшколы тогда рванула. Я специально опилки подожгла, чтобы с Жоркой не жить, он всё вопил: на поруки, да на поруки, а эта из комиссии спрашивает: ты ведь это не специально сделала, а я говорю: нет, специально, бычок из кармана цепанула, да как зашаблю при них, а у них шары на лоб! Я думала, в спецухе лучше, чем у Жорки, а там вообще – конец, хуже, чем здесь, в каждом классе своя фараонша, а все у нее как рабы, особенно новенькие… А я как оттуда чухнула, сразу на железку, думала, к бабке махну, а проводник, носастый, один зуб торчит, плати давай, грит, а я грю – здесь семьдесят кэмэ, а он говорит – давай, а тут ревизия идет или как его, контроль, что ли, ну, я испугалась, а он меня потом и «наградил». Это я уже потом в приемнике узнала. Они меня оттуда хотели прямо сюда, а я смоталась… чё – как? Он меня пугал, грит, вот, к воровкам пойдешь, всю жизнь в колонии просидишь и умрешь под забором, а я ему – вы сами, грю, в тюрягу пойдете за то, что нас голыми фотографирывайте, а он: я тя щас замочу, а я – хвать со стола графин с водой и по кумполу ему, а сама в окошко… – девчонки, слушали это с затаенным дыханием, а некоторые от радости даже взвизгнули и захлопали в ладоши. – А домой доползла, думала, к бабульке приволокнусь, а она на рынок с утра свалила, а пацаны меня тут и прихватили. Вшестером. Я грю, вы што, обалдели? Я же щас кричать начну, а они, только пискни, мы всем скажем, что ты у нас деньги украла, тебя, воровку, сразу, не проверяя в тюрьму пасодют, а нам сразу благодарность дадут и в «Пионерской правде» пропечатают. Ну, думаю, давайте, будет вам и благодарность, и «правда». Вот они сейчас и прыгают, сучата…
– Ну и правильно, – зло сощурилась Ванюша. – Никто их насильно не тащил. Всех бы их сюда!
– За что боролись, на то и напоролись – вставила рыжая девочка Вера.
– Девочки! Девочки! – закричала и захлопала в ладоши Марья Михайловна, выйдя на крыльцо. – Почему не работаете? Что за скопление народа? Немедленно разойдитесь! Почему вы не следите за ними? – напустилась она на Анну Петровну. Та вся побагровела, готовясь сказать, что она не нанималась этих воспитывать, и ей наплевать на те полставки, которые ей к медицинским доплачивают за совместительство, пускай укэшаются ими, только интересно, где же они еще найдут такую дуру, которая бы им за сто тридцать рэ вкалывала бы через день посуточно. Но не успела она все это высказать заведующей, потому что из репродуктора на столбе зазвонили «колокольчики» – позывные «Маяка».
– Перекур, девки! – скомандовала Щипеня, и группки девушек направились через сад к двум длинным скамейкам возле КП.
Громадный пес Браслет, высунув полуметровый розовый язык, при виде их напрягся и часто-часто задышал, поводя мохнатыми боками.
– У, стервец, на шапку бы тебя, роскошный бы пыжик получился! – злобно крикнула Чемпион.
– Ша! – прикрикнула на нее Щипеня. – А то он битый час гавкать будет, пока уши не завянут. Тем более, вон. видишь, кусочница пачку показала.
У выглянувшей в окно КП сержанта Виноградовой тоже было несладко на душе: сегодня утром она унюхала от своей пятнадцатилетней дочери запах табака и закатила историку, после которой девочка в слезах выскочила из дому в чем была. Куда она теперь пойдет? К кому? Вернется ли домой? долго ли будет помнить увесистую материнскую пощечину? – все эти вопросы особенно остро впивались в сердце сержанта при виде вереницы фигур в блеклых больничных халатах, стягивающихся к скамейкам.
– Ну что, девочки, – сказала Анна Петровна, стараясь держаться как можно раскованнее. – Чем сегодня займемся?
– Покурить бы… – буркнула Ванюша.
– Разве можно курить в таком возрасте?
– У нас трудный возраст, – задумчиво произнесла Лена по кличке Чемпион. – И сейчас в стране такое трудное время. Трудный возраст – в трудное время – это так трудно, без сигареты не справиться.
– «Нам «кемел» строить и жить помогает»… – затянул кто-то.
– Ну, хватит! – Анна Петровна была достаточно тверда. – Никаких сигарет. И прекратите этот бессмысленный разговор. Лучше что-нибудь споем или поиграем во что-нибудь. Вы какие-нибудь игры знаете?
– В «ромашку», – брякнула Мама.
Девочки от души рассмеялись.
– Прекратите немедленно! – воскликнула медсестра, затем, жестко взглянув на Маму, припечатала: – Уж не благодаря ли этой игре ты в 13 лет заимела ребенка. Где сейчас твоя дочь?
– В доме ребенка, – невозмутимо ответила Мама.
– А потом она так и пойдет по земле без роду, без племени? Ты понимаешь, на что ты ее обрекла?
– Я вырасту и заберу свою Сашеньку к себе. Вот, – сказала Мама, и в голосе ее почувствовалась какая-то необычная внутренняя твердость, резко контрастирующая с ее детским лицом и большими, наивными глазами. – И сама буду ее воспитывать.
– Как? – в голосе Анны Петровны слышалась неприкрытая ирония. – Как ты ее будешь воспитывать, если сама невоспитанная? Вот увидишь, твоя дочь пойдет по твоим же стопам…
– Не пойдет! Она у меня будет хорошо учиться и в институт поступит на инженершу! – возмутилась Мама, но Анна Петровна с улыбкой на тонко вырезанных и ярко накрашенных губах продолжала договаривать:
– … она начнет курить в десять лет и пить в одиннадцать, а потом станет пропадать по ночам и возвращаться с синяками под глазами, потом к тебе домой придет повестка из милиции…
– Нет, нет! – взвизгнула Мама. – Она у меня будет хорошей! – И залилась слезами.
– Разве может вырасти хорошая дочь у такой неряхи? – с удивлением спросила Анна Петровна у девочек. – Ты хуже всех заправляешь свою постель, лишний раз не умоешься, не причешешься, вот взгляни на Инночку – как она следит за собой, поглядеть приятно.
– И пощупать… – поддакнул кто-то.
– А Кукле положено, – с иронией добавила Щипеня. – У нее работка такая.
– Заткнись, сирень вокзальная, – процедила сквозь зубы Кукла. – У тебя, что ль, не такая?
– А ты на меня фиксами не сверкай, – ощерилась Щипеня. – Я тебе фиксы-то повыдергаю, негритянская подстилка, тёлка вечная…
– Да, вечная! – зло выкрикнула Кукла. – Я вечная девственница! Я до самой старости буду молодой и красивой! Я самая красивая среди вас!..
– Ах! Ах! – застонали девочки, прикрываясь руками и разыгрывая неописуемый восторг. – Какая она красавица! Кто на свете всех милее!.. Шармант-Луиза!..
– Прекратите! Немедленно прекратите! – закричала Анна Петровна, но никто ее не слушал. Вскочив с мест, девочки окружили Куклу и принялись корчить перед ней рожи, кривляться, кто-то щипал ее, дергал за подол, ей показывали языки, плевали в нее. Та – лишь визжала и пыталась оцарапать тех, что поближе. Положение спас Владимир Семенович, который разорвал круг и, схватив Куклу за руку, потащил следом за собой. Она вырывалась и отчаянно ругалась, обливаясь слезами.
Потом, уже в кабинете врача, она повалилась на колени перед дежурным доктором Сережей и Владимиром Семеновичем, умоляя их сделать ей один-единственный укольчик, за который она готова сделать для них всё, всё, чего они только пожелают.
– Ну, ну, маленькая моя, успокойся, – доверительно шептал ей Владимир Семенович. – У тебя ведь ничего не болит. Напротив, тебе тепло и хорошо.
– Нет, нет дяденьки, больно, больно, – вяло хныкала Кукла. – Всё внутри горит… не могу…
Она не лгала в не разыгрывала ничего. Ей и в самом деле было ужасно муторно и больно. Боль эта была неистребима, она зародилась в ее существе с того самого дня, как мама оставила ее с голландским капитаном, вальяжным и чернобородым, больше смахивавшим на испанца. Мама часто говорила, что у девушки есть единственное богатство, которое может много принести, если им с толком распорядиться. Розыгрыш капитана они долго продумывали во всех деталях. Физиологию самого процесса Кукла изучила уже давно, поскольку жили они с матерью в однокомнатной квартире, и хоть дочь как правило спала на кухне, сон ее был не спокоен, и со своей уютной кушетки было видно достаточно много. И мудрая мама-Лилиана с самых юных лет объяснила дочери тяготы, выгоды и опасности своей профессии, обучила, как завлекать клиентов и как ломать комедию перед блюстителями закона, как предохраняться от нежелательных беременностей и изображать безудержную страсть. Однако пуще всего она боялась, что девочка решится практическую часть занятий пройти с кем-нибудь из голодранцев-однокашников. Тогда-то ей и был придуман поистине макиавеллиевский план, согласно которому подвыпивший капитан Ван Вейланд остался в ее квартирке наедине с Инночкой, которая согласилась с ним выпить, а потом оказалась такой трогательно-беззащитной, такой девически-наивной, что когда в квартиру ворвалась обезумевшая от горя мать (она всё это время, тщательно прислушиваясь, стояла на лестничной клетке), всё уже было кончено, и бравому капитану в возмещение ущерба и во избежание международного скандала пришлось раскошелиться на восемьсот долларов, каковых как раз хватило на то, чтобы приобрести двухкомнатную квартиру в центре города. Этот способ «потрошения клиентов» показался Лилиане до того привлекательным, что она решилась сделать девочке несложную хирургическую операцию, после которой им удалось повторить этот фокус еще раз. И еще раз. И еще раз. Не обходилось без эксцессов, один швед даже вызвал милицию, так что вскоре кличка «Вечные Тёлки» накрепко прилипла этому семейному тандему. При этом Лилиана и представить себе не могла до какой степени мучают ее дочь постоянное ожидание новых болей и до чего же болезненны для нее моменты физической близости.
