Клод Изнер - Три невероятных детектива (сборник)
Он вновь взглянул на фотографию Таша. Ни одна другая женщина не вызывала в нем столь глубоких чувств. «Нет, — подумал он, — я не хочу ее потерять! Скоро, совсем скоро мы увидимся вновь». Он погасил газовый рожок и отправился наверх.
* * *В лавке пожилой ученый из Коллеж де Франс что-то тихонько бубнил себе под нос в попытках разобрать текст «Космоса» Гумбольдта, а еще один посетитель — лысый бородач — перелистывал новый перевод Вергилия. Жозеф не обращал ни малейшего внимания на потенциальных покупателей. Он был занят любимым делом — вырезал из газет статьи о всяческих курьезах, разбирал и сортировал их, при этом невероятно фальшиво напевая арию из оперы «Лоэнгрин». Последнее время настроение у Жозефа постоянно менялось: то он готов был прыгать от беспричинной радости, то впадал в меланхолию. Виктор полагал, что юноша переживает из-за болезни Кэндзи, он и сам испытывал подобные чувства.
— Да отложите же вы ножницы, будь они неладны. Обратите, наконец, внимание на то, что происходит вокруг.
— Вокруг не происходит ровным счетом ничего, — пробормотал Жозеф, не прерывая своего занятия.
— Доктор уже приходил?
— Только что ушел. Он посоветовал настой такой, ну, тоне… тону…
— Тонизирующий.
— Точно! Из цветов ромашки, листьев березы и смородины. Можно чуть подсластить и добавить молока. Жермена уже пошла за травами.
— Ладно. Я ухожу.
— А как же обед? Жермена будет в ярости, если вы уйдете голодным. И кому, спрашивается, выслушивать ее упреки? Как всегда, бедняге Жожо! А она, между прочим, приготовила свиные мозги на коровьем масле с молодым луком. Говорит, получилось — пальчики оближешь.
Виктор недовольно поджал губы.
— Придется вам оценить ее стряпню без меня.
— Тьфу ты! Не хватало, чтоб еще и тут меня силой кормили.
Виктор поднялся по лестнице, ведущей в квартиру, а Жозеф вернулся к газетным вырезкам, продолжая насвистывать мелодию из Вагнера.
— Жозеф, избавьте нас, ради всего святого, от этого германского пафоса, — крикнул ему Виктор с лестницы.
— Вечно он недоволен, — пробормотал, подчиняясь, юноша. — Пою: «Вон Арман, он съел флан, и теперь хана зубам» — возмущается. Стоит затянуть оперную арию — снова недоволен! Все, с меня хватит! Один хозяин подцепил какую-то заразу, второй в какую-то заразу влюбился, а я все это терпи!..
…Виктор осторожно прошел через всю квартиру к себе в спальню. Там он надел пиджак, шляпу из мягкого фетра — такие нравились ему больше всего — и сунул в карман перчатки. «Прежде чем идти к Таша, надо заглянуть на улицу Матюренов», — решил он и уже собрался выйти на лестницу, как его внимание привлекло едва слышное позвякивание.
Звук доносился из кухни. Неслышно прокравшись туда, Виктор застал Кэндзи над полной тарелкой с хлебом, колбасой и сыром.
— Кэндзи! Вы с ума сошли! Ведь доктор Рейно запретил вам…
— Доктор Рейно — осел. Я по его милости уже несколько недель питаюсь одним сульфатом хинина да протертыми супами без соли. А эти ледяные ванны? У меня от них двусторонний плеврит начнется. Меня уже чем только не лечили! Надоело вонять камфарой. Если человек умирает с голоду, что он делает? Правильно, он ест!
В домашних тапочках и фланелевой ночной рубашке, Кэндзи сейчас был похож на мальчишку, тайком таскающего с кухни сладости. Виктор с трудом сдержал улыбку:
— Вы бы лучше со скарлатиной боролись, а не с доктором, который не жалеет сил, чтобы поставить вас на ноги. Выпейте сакэ или коньяку, это вам можно. И помните, вам ни в коем случае нельзя выходить из спальни, пока не истечет срок карантина.
— Ну и ладно. Раз все надо мной издеваются, возвращаюсь к себе в темницу. Только устройте мне, пожалуйста, пышные похороны, когда я умру от истощения, — в сердцах сказал Кэндзи, отрываясь от тарелки.
Подавив вздох, Виктор направился к выходу. Ему вспомнилась восточная пословица: «Из тридцати шести способов ведения войны лучший — это отступление».
* * *— Дурло! Вот глупый пес! Куда ты запропастился, негодник?
Долговязый мужчина в грубом шерстяном плаще вел на бечевке шесть коз, с трудом удерживая их, чтобы они не разбрелись по Ботаническому саду, и ругал своего бестолкового пса.
Маршрут пролегал по набережной Сен-Бернар, улице Бюффона и бульвару де л'Опиталь к площади Орлеанского вокзала. [39]Здесь мужчина остановился и раскурил короткую глиняную трубку. Его лицо, наполовину скрытое старой шляпой, из-под которой торчали нечесаные, уже тронутые сединой космы, было наивным, как у ребенка, превращенного злым волшебником в старика. Даже голос у него был тонкий, как у подростка.
— Черт побери! Кричи — не кричи, все без толку. Этот прохвост, похоже, самый большой упрямец на всем белом свете.
Мужчина протяжно свистнул в два пальца. Из-за омнибуса тотчас же выскочила огромная лохматая собака — помесь бриарской овчарки и вандейского гриффона.
— Ага! Так вот ты где шляешься! Бросил меня одного, а я тут мучайся с этими козами! Эй, что это там у тебя в зубах? Что ты грызешь? А-а, кажись, я понял: пока я тут возился с козами, ты стащил кость у льва. И не стыдно тебе? Знаешь ведь, что собак сюда не пускают, даже в намордниках и на поводках. Хочешь, чтобы нам влетело?
Дурло опустил хвост, еще крепче зажал в зубах добычу и занял место в хвосте процессии. Быстро миновав больницу Сальпетриер, они прошли по бульвару Сен-Марсель и вышли к конному рынку, который был открыт по четвергам и субботам. В надежде привлечь покупателей хозяева украшали облезлых, хромых, едва живых кляч желтыми и красными ленточками, и несчастные животные часами томились в стойлах в ожидании своей участи.
Не обращая внимания на собравшихся здесь же торговцев поломанными экипажами, козопас провел свое маленькое стадо мимо старьевщиков и грузчиков, которые пришли сюда в поисках какой-нибудь клячи. При виде того как барышники заставляют тощих, похожих на ожившие скелеты лошадей бегать перед покупателями рысью, у него всякий раз сердце сжималось от жалости.
— Живодеры! Готовы до смерти замучить несчастных лошадок, которые возят вас по парижским мостовым. Уж они-то знают, что такое вкалывать. А потом, когда они совсем выбиваются из сил, их ведут на бойню, что в Вильжюифе. Выродки, вот вы кто, — ворчал козопас.
— Ба! А вот и наш друг Грегуар Мерсье! Благодетель всех чахоточных, болящих и немощных доставил нам молоко! Ну, что Грегуар, опять ворчишь на весь белый свет? А между тем, это мне впору ругаться — ты опоздал, приятель.
— Никак не мог раньше, мсье Ноэль, дел у меня много, — ответил козопас, здороваясь с торговцем лошадьми, который нетерпеливо постукивал себя по сапогу рукоятью кнута. — Сами посудите: на рассвете надо выгнать коз на пустырь в районе Мезон Бланш, чтобы они пощипали травку. Потом зайти на набережную Турнель — там у одной женщины больная печень, ей нужно пить молоко от черненькой Нини Морикод, которую я специально для этого кормлю морковью. А потом еще зайти в зверинец Ботанического сада.
— Ты что, обезьян тоже поишь козьим молоком?!
— Все бы вам смеяться, мсье Ноэль! Нет, мне надо было кое с кем переговорить, только и всего.
— Ладно-ладно, давай быстрее.
Грегуар присел на корточки около белой козочки и принялся ее доить. Вскоре он протянул торговцу лошадьми полную миску пенистого парного молока. Тот недоверчиво принюхался:
— Запах какой-то странный…
— Все в порядке, не волнуйтесь! — успокоил его Грегуар. — Я специально даю Мели Пекфан двойную порцию подсоленного сена — и нет лучше средства от малокровия, чем ее молоко.
— Малокровие, малокровие… И вовсе моя женушка не малокровная. Я бы на тебя посмотрел, если бы ты родил близнецов. Пойду, отнесу ей, пока теплое. — Покупатель протянул козопасу монетку и схватил миску с молоком.
— А завтра мне прийти к вам домой, на улицу Поливо? — спросил Грегуар, но Ноэль уже повернулся к нему спиной, не сказав даже «спасибо». — Ага, давай, беги к своей бабе. С ней ты, может, и получше обходишься, чем с лошадьми, но все равно она не дождется от тебя и десятой доли той заботы, какой я окружаю моих козочек, когда у них рождаются козлятки! Да, красавицы мои, папаша Грегуар дает вам каждое утро по кусочку сахара, а вашим деткам — подогретого вина. Вперед, Дурло, идем!
Хорошее настроение вернулось к Грегуару лишь в квартале Крулебарб. Здесь, между речкой Бьевр [40]и сушильнями кожевников, он наконец-то ощутил себя дома.
Отпущенные на свободу козы принялись резвиться между тополями, что росли по берегам узкой извилистой речки. Вода тут была какого-то бурого оттенка и с хлопьями пены. По берегам ютились лачуги и красильни, из труб валил густой дым. Грегуару было не привыкать к сладковатому запаху, исходящему из чанов, где вымачивали кожи, и испарениям из котлов, где смешивали краски, но он все равно сморщил нос. Сотни перепачканных кровью шкур сохли под навесами в ожидании, когда их опустят в чаны с дубильными веществами. После длительного вымачивания подмастерья доставали шкуры и тщательно выскабливали. От этого в воздухе постоянно стояла завеса из мельчайшей белой пыли.
