Уильям Коллинз - Без права на наследство
– Ай-ай, – покачал головой ветеран. – Значит, так? Вот и я сплю у двери адмирала по той же причине – часто так делаю! – с торжеством заявил он и рассмеялся.
Третья и последняя попытка разгадать тайну передвижной кровати была предпринята за ужином. Расспросы адмирала предоставили Магдален возможность как бы случайно перевести разговор на интересующую ее тему, не появив неуважения или дерзости. Но и адмирал наотрез отказался отвечать.
– Это тебя не касается, – довольно резко заявил он. – Не стоит проявлять чрезмерное любопытство. Пойди вниз и почитай Ветхий Завет про любопытство Евы и потерю Эдема. Будь хорошей девочкой!
Поздним вечером Магдален поднялась в коридор третьего этажа, когда пришла пора идти к себе. Посреди коридора была теперь установлена ширма, из-за которой доносился богатырский храп. С лестницы проходящим мимо служанкам не было видно, что и кто находится за этой ширмой. Прикрывая ладонью свечу, Магдален осторожно дошла до отгороженного участка коридора и заглянула туда. Старик Мейзи крепко спал, до бровей натянув красную рыбацкую шапку и натянув до подбородка пару одеял. То, что морской волк спит на страже у двери хозяина, пренебрегая явными неудобствами, и при этом сам он, равно как адмирал и управляющая, хранят причины такого поведения в тайне, вызывало серьезные подозрения.
«Странный конец странного дня», – подумала Магдален, размышляя над своим открытием по дороге в спальню.
Глава II
Прошла неделя, потом вторая, но Магдален ни на шаг не приблизилась к раскрытию тайны письма, которое должно было дополнять завещание ее покойного мужа. Однако время прошло не совсем даром. Неприязнь других служанок постепенно стала служить в ее интересах: они привыкли к ней, но не стремились дружить или просто разговаривать, интуитивно ощущая, что новенькая глубоко чужая для них. День за днем они косились на нее с недоверием, но не замечали ничего сомнительного. Новая горничная молча, спокойно и усердно исполняла работу, не забывая о своем месте. Единственным периодом отдыха служили для нее случайные беседы с Мейзи и сопровождавшими его собаками, а ночью она оставалась в уединении наверху. Изобилие помещений в доме давало служанкам возможность при желании спать в отдельной комнате. Там Магдален ненадолго могла становиться самой собой: мечтать о прошлом, плакать без свидетелей и строить планы, не вызывая осуждения из-за того, что «девица эта себе на уме».
Отчасти благодаря сплетням служанок за столом, отчасти за счет отрывка статьи из одной швейцарской газеты, найденной утром в кресле адмирала, Магдален поняла, что прямой угрозы встречи с миссис Леконт в Сент-Круксе нет. Бывшая управляющая Ноэля Ванстоуна после смерти хозяина на пару недель приезжала в этот дом, а затем покинула Англию, собираясь благополучно жить на родине на свою часть наследства. В газете упоминались события, связанные с реализацией этой блестящей перспективы: миссис Леконт не просто обосновалась в Цюрихе, но еще и распорядилась, чтобы после ее смерти остаток средств перешел к благотворительным фондам: одна половина – на стипендии бедным студентам Женевского университета, другая – муниципальным властям Цюриха на обучение девочек-сирот, родившихся в этом городе, в качестве домашней прислуги. Швейцарский журналист рассыпался в похвалах благоразумию и благородству миссис Леконт, истинного воплощения общественных добродетелей и героини Швейцарии, сопоставимой разве что с Вильгельмом Теллем.
Пошла третья неделя, и Магдален могла теперь сделать первый реальный шаг к раскрытию тайны секретного письма.
Она выяснила у Мейзи, что адмирал имел привычку в зимние и весенние месяцы жить в северном крыле, а на лето и осень перебираться через Арктический проход «Промерзни-до-Костей» в восточную часть дома, которая выходит в сад. И хотя банкетный зал оставался в жалком виде из-за хронической нехватки финансовых средств, две остальных обжитых части Сент-Крукса оставались разделенными; трудно было придумать более неудобно организованное жилье. Из разговоров Магдален узнала, что наступают дни, когда адмирал приходит в волнение, настаивает на личном осмотре мебели, картин и книг. В таких случаях, зимой и летом, в большом камине и в жаровне в центре банкетного зала разжигали огонь, чтобы прогреть помещение, насколько это возможно. Когда адмирал успокаивался, «Промерзни-до-Костей» снова оставляли в забвении на многие недели, и процесс разрушения продолжался. Последняя из этих миграций состоялась несколько дней назад, и адмирал обосновался теперь в северном крыле дома, забросив восточное.
Эти мелочи имели для Магдален особую важность, так как позволяли очертить зону поиска. Она исходила из того, что адмирал держал документ при себе, значит, теперь письмо спрятано где-то в комнатах северного крыла. Но в какой из комнат?
В течение дня адмирал проводил время в четырех помещениях: столовой, библиотеке, утренней и вечерней гостиных. Все они выходили в вестибюль. Предпочтение он отдавал библиотеке. Там стоял стол с запертыми ящиками, великолепное итальянское бюро, также с запертыми на замок дверцами, пять буфетов, переделанных в книжные шкафы, тоже замкнутые. Аналогичные меры безопасности соблюдались и в других трех комнатах, так что письмо могло быть где угодно.
Она отвечала на вызов и наблюдала за тем, как адмирал открывал и закрывал бесконечные ящики и дверцы то в одной комнате, то в другой, но чаще всего в библиотеке. Она подмечала выражение его лица в разных местах, пытаясь разгадать, что оно означает в каждый момент. Она слушала, как он запирал ящик, уходил в другую комнату, а потом возвращался, открывал его и снова закрывал. Эта бесконечная тревога и беспорядочное передвижение составляли значительную часть жизни старика. С другой стороны, такая хаотическая деятельность отвлекала его от уныния. Магдален могла лишь гадать, что мучило адмирала, но точно знала, что он очень осторожен с ключами и нигде их не оставляет.
Маленькие он носил на кольце в нагрудном кармане жакета. Большие запирал обычно в одном из ящиков стола в библиотеке, но иногда брал их с собой в спальню, положив в корзинку. Никакой регулярности в этом не наблюдалось. Разговорить его на тему ключей и переменчивого настроения тоже не получалось.
Экспериментировать в положении Магдален было и трудно, и опасно. В присутствии адмирала это было и попросту невозможно. Его навязчивая разговорчивость, странная манера перепрыгивать с темы на тему, комическая важность в общении со служанками были забавными и типично старческими. Адмирал относился к ней с явной симпатией, но мягко и решительно удерживал дистанцию, не допуская фамильярности ни с кем из слуг. Не случайно у него была репутация одного из самых гордых людей в Англии.
Время тянулось медленно. Наступила четвертая неделя, а Магдален не сделала ни одного нового открытия. Это нагоняло тоску. Даже если бы ей удалось добраться до ключей, вряд ли они были бы в ее распоряжении дольше пары часов, и это короткое время прошло бы даром в беспорядочных и тщетных поисках наугад. Письмо могло храниться под замком в двадцати местах, и в каждом из них было много папок и стопок бумаг, и все это в четырех комнатах. Никаких предположений у Магдален не было: с какой комнаты следовало начинать? В какой ящик заглянуть сперва? Нет, лучше ждать более верный шанс, чем рисковать с ключами, не зная, как их использовать.
Она была уже на грани отчаяния, каждый вечер отсчитывая еще один напрасно проведенный день, ни на шаг не приближавший ее к цели. По-прежнему единственным развлечением среди серых будней оставались разговоры с Мейзи и игры с собаками.
Время от времени Брут и Кассий проявляли дикий нрав. Комфорт дома, привычка к человеческой еде не мешали им с радостью грызть половики и со звериной неблагодарностью удирать на свободу. В таком случае Мейзи докладывал адмиралу, что лабрадоры к ужину не явятся, потому что бегают на свежем воздухе, а хозяин горько вздыхал. Через два-три дня лабрадоры возвращались – грязные, голодные и пристыженные. На некоторое время их привязывали в качестве наказания. Потом их мыли и допускали снова в столовую. Цивилизация возвращалась к ним в виде тарелок с едой адмирала, и эти блудные сыновья смотрели на него счастливыми глазами, стремительно уничтожая избыток еды.
Иногда дикий вольный нрав прорывался и у старика Мейзи, который тоже вдруг покидал приютивший его дом. Обычно это происходило во второй половине дня, и он возвращался ночью, источая аромат крепких напитков. Его слабые ноги периодически подводили его, и он явно успевал изрядно вывозиться в грязи. Служанки пытались убедить его, что он пьян и ему надо помыться и лечь спать, но старик наотрез отказывался признавать это и болтал, пока не отключался.
В пьяном виде Мейзи иногда бродил по коридорам первого этажа, брался за работу над моделью корабля, ломал детали, которые потом приходилось восстанавливать или делать заново. «Ай-ай, а эти девчонки правы! Мейзи пьян, снова напился», – ворчал старик. После чего обреченно плелся и занимал свой пост у дверей адмирала.
