Элизабет Джордж - Картина без Иосифа
Наконец из-за двери донесся робкий и тихий голос:
— Кто там, скажите, пожалуйста?
— Сотрудники Скотленд-Ярда, — ответил Линли. — Могу предъявить удостоверение, если желаете.
Дверь слегка приоткрылась и тут же закрылась, когда Линли просунул в щель документ. Прошла почти минута. Мимо по дороге пророкотал трактор. На углу автостоянки перед храмом Св. Иоанна Крестителя школьный автобус выплюнул шестерых подростков в школьной форме и затарахтел дальше в гору; на нем горел указатель маршрута — «Боулендский Трог».
Дверь снова открылась. В коридоре стояла женщина. В одной руке она держала удостоверение, другой судорожно сжимала ворот пуловера. Длинные волосы торчали во все стороны, будто наэлектризованные, и скрывали половину лица. Вторая половина оставалась в тени.
— Знаете, викарий умер, — еле слышно пробормотала она. — В прошлом месяце. Констебль обнаружил его на тропе. Он что-то съел. Несчастный случай.
Она говорила то, что им уже было известно, как будто не знала, что Нью-Скотленд-Ярд вот уже сутки рыщет по деревне, расследуя причину этой смерти. Просто не верилось, что в полном неведении, тем более что Линли, хорошенько ее рассмотрев, вспомнил, что это она накануне вечером сидела в пабе с мужчиной, когда там появился Сент-Джон Таунли-Янг и набросился с бранью на ее партнера.
Она даже не пригласила их зайти и дрожала от холода, Линли обратил внимание, что она босая. Он также увидел, что она одета в тонкие серые брюки.
— Можно войти? — спросил он.
— Это был несчастный случай, — сказала она. — Все знают.
— Мы не задержимся. А вам не надо стоять на холоде.
Она еще крепче сжала ворот пуловера, перевела взгляд с него на Сент-Джеймса и обратно, прежде чем впустила их в дом.
— Вы экономка? — спросил Линли.
— Полли Яркин, — ответила она.
Линли представил ей Сент-Джеймса и спросил, можно ли с ней поговорить. Он не мог понять почему, но ему хотелось быть с ней помягче. У нее был какой-то испуганный и жалкий вид. Казалось, она готова сорваться с места и мчаться куда глаза глядят не разбирая дороги.
Она провела их в гостиную, попыталась включить торшер, но он не зажигался.
— Лампочка перегорела, — сказала она и вышла из комнаты.
В сгущавшихся сумерках они увидели, что все пожитки викария уже убраны. Осталась софа, оттоманка и два кресла возле кофейного столика. У противоположной стены высилась до потолка книжная полка, пустая. Возле нее на полу что-то поблескивало, и Линли решил посмотреть. Сент-Джеймс подошел к окну и отодвинул шторы.
— Ничего особенного тут нет. Кусты неухоженные. На заднем крыльце стоят цветы, — бормотал он себе под нос.
Линли подобрал с ковра маленький серебряный шар. Вокруг валялись высохшие кусочки фруктов. Он подобрал один. Запаха никакого. Текстура походит на сушеную губку. Шар соединен с такой же серебряной цепочкой. Замок на цепочке сломан.
— Это мой. — Полли Яркин вернулась, держа в руке лампочку. — А я удивлялась, куда, думаю, он подевался.
— Что это?
— Амулет. Для здоровья. Мама любит, когда я его ношу. Глупо. Как чеснок. Но маму не переубедишь. Она верит в такие вещи.
Линли отдал ей шар. Она вернула ему удостоверение. Ее пальцы казались лихорадочно горячими. Она подошла к торшеру, сменила лампочку, включила и отступила к одному из кресел. Тихонько встала за ним, спрятав за спиной руки.
Линли прошел к софе, Сент-Джеймс за ним. Она кивнула им, приглашая сесть, хотя сама садиться не собиралась. Линли жестом показал ей на кресло, сказав, что много времени беседа не займет, и стал ждать, когда она сядет.
Она неохотно села, держась за спинку кресла. Теперь она оказалась на свету, а ей, видимо, очень этого не хотелось.
Только теперь он заметил, что брюки на ней мужские. Слишком длинные. Она подвернула штанины
— Это штаны, — объяснила она. — Полагаю, вы не возражаете? Я только что упала. Разорвала юбку. Неуклюжая старая корова.
Он перевел взгляд на ее лицо. Из-под волос виден был жуткий красный рубец, тянувшийся до самого рта.
— Неуклюжая, — повторила она и слабо улыбнулась. — Я вечно натыкаюсь на что-то. Жаль, мама не дала мне амулет, помогающий крепче держаться на ногах.
Она прикрыла лицо волосами. Линли удивился. Что она там прячет? Ее лоб блестит от пота — то ли она больна, то ли сильно нервничает.
— Вам нездоровится? — спросил он. — Может, вызвать доктора?
Она опустила подвернутые штанины, чтобы закрыть ноги, и подоткнула их под ступни.
— За последние десять лет я ни разу не обращалась к доктору. Со мной все в порядке. Я просто упала.
— Но если вы ударились головой…
— Просто стукнулась лицом об эту дурацкую дверь, вот и все. — Она осторожно уселась поглубже в кресло, положив руки на подлокотники. Двигалась медленно, скованно, словно раздумывая, как держать себя при гостях. Видно было, что больше всего на свете ей хочется сжаться в комочек и замереть, пока не утихнет какая-то внутренняя боль. Воспользовавшись паузой в разговоре, она сказала: — Церковный совет попросил меня присматривать за домом и привести его в порядок для нового викария. Иногда я работаю слишком много и устаю. Понимаете…
— Вы убирали здесь каждый день после смерти викария? — Это показалось ему невероятным. Дом был небольшой.
— Времени на это уходит много. Надо было привести в порядок вещи, натереть пол воском и все такое.
— Вы хорошо поработали.
— Старалась, чтобы новому жильцу здесь понравилось, когда он будет осматривать дом.
— Мистер Сейдж тоже его осматривал, прежде чем поселиться?
— Ему было все равно. Семьи он не имел. Жил тут один.
— Он когда-нибудь говорил о своей жене? — спросил Сент-Джеймс.
Полли схватилась за амулет, лежавший на ее коленях.
— Жене? Он собирался жениться?
— Он был женат. И овдовел
— Впервые слышу. Я думала… Ну, по-моему, его не очень интересовали женщины.
Линли и Сент-Джеймс переглянулись.
— Почему вы так думаете? — поинтересовался Линли.
Полли взяла амулет, сомкнула вокруг него пальцы и снова положила руку на подлокотник.
— Он всегда разговаривал одинаково с женщинами, которые убирают церковь, и со звонарями. Я всегда думала… Я думала, ну, может, викарий слишком святой. Может, он вообще не думает про женщин и все такое. Ведь он много читал Библию. Он молился. Хотел, чтобы я молилась вместе с ним. Он всегда говорил — день надо начинать с молитвы, дорогая Полли.
— С какой молитвы?
— Господи, помоги мне знать волю Твою и ум мой просвети.
— Такаямолитва?
— Приблизительно. Только более длинная. Я всегда удивлялась, насчет чего Бог должен меня просветить. — Она слабо улыбнулась. — Как готовить мясо? Викарий никогда не жаловался на мою стряпню. Говорил — ты готовишь как какой-то там святой, милая Полли. Забыла кто. Святой Михаил? Он умел готовить пищу?
— По-моему, он боролся с дьяволом.
— А-а. Наверно. Я не религиозная. Я имею в виду церковь и всякие там обряды. Викарий этого не знал, и хорошо, что не знал.
— Если ему нравилось, как вы готовите, он, должно быть, сообщил вам, почему его не будет дома в тот вечер, когда он умер.
— Он только сказал, что обед ему не понадобится. Я не знала, что он собирается уйти. Просто подумала, что ему нездоровится.
— Почему?
— Весь день он сидел в своей спальне и отказался от ленча. Вышел только к чаю, верней, в это время, чтобы позвонить по телефону из своего кабинета, а потом ушел.
— В котором часу это было?
— Около трех, кажется.
— Вы слышали его разговор?
Она раскрыла ладонь и взглянула на амулет. Снова сложила пальцы.
— Я волновалась за него. Мистер Сейдж никогда не отказывался от еды.
— Так вы слышали его разговор?
— Кое-что слышала. Потому лишь, что беспокоилась. Я подслушивала. Просто он плохо спал, наш викарий. По утрам его постель была сильно измята, как будто он всю ночь ворочался. И он…
Линли наклонился вперед, положив локти на колени.
— Все в порядке, Полли. У вас были добрые намерения. Никто не сомневается, что вы не подслушивали.
Казалось, она не поверила, переводя взгляд с Линли на Сент-Джеймса.
— Что же он сказал? — спросил Линли. — С кем говорил?
— Мы не можем судить, что случилось тогда. Мы не можем знать, что правильно сейчас. Все это в Божьих руках, не в наших.
— Мы пришли сюда не для того, чтобы судить. Что за…
— Нет, — сказала Полли. — Это то, что я слыхала. То, что сказал викарий. «Мы не можем судить, что случилось тогда. Мы не можем знать, что правильно сейчас. Все это в Божьих руках, не в наших».
— Больше он ни с кем не говорил в тот день по телефону?
— Насколько мне известно, нет.
— Он сердился? Срывался на крик?
