Райнов Богомил - Человек из прошлого
Пронюхал, лиса паршивая, что дело дрянь, договорился с нацистами и удрал с ними…
— И деньги прихватил, — добавляю.
— И деньги, конечно. Последние два года они все свои авуары превращали в золото: чем сильней развивалась инфляция, тем скорее они все обращали в золото.
— Поскольку речь зашла о золоте, я подумал: на что, в сущности, жил ваш брат? — спрашиваю я Сиракову.
— Ну наверно… — начала хозяйка, но тут же замолкла, испуганно поглядывая на своего супруга.
— Говорите, говорите, — ободряю я ее. — В подобных случаях надо говорить все. Так же, как врачу.
Сиракова судорожно сглотнула и снова робко поглядела на мужа:
— Ну… Брат оставил мне еще тогда ящичек, просто так, чтобы я его сохранила, пока он сидит в тюрьме…
Десница-шпага хозяина описала дугу и указала на располневшее тело хозяйки, в то время как возмущенное лицо его повернулось ко мне:
— Вот с какой змеей я живу под одной крышей! — Тут Сираков пронзил убийственным взглядом подругу своей жизни и прорычал: — Предательница! Иуда Искариотская!
— Но это же мой брат, Коста… — оправдывалась жалобно хозяйка. — Там были вещи из дома, старые ожерелья мамы…
— А как выглядел ящичек? — спрашиваю.
— Такой квадратный, стальной. — Сиракова показала руками размеры ящичка. — В таких тогда торговцы держали деньги…
— А вы не заглядывали иногда в ящичек? На семейные вещи приятно взглянуть: они пробуждают воспоминания…
— А как туда заглянешь? Надо знать шифр. Замочек открывался с помощью шифра. А то бы Иван не оставил мне ящичек: он был очень недоверчив.
— Да-а-а… Небольшая услуга, которую вы оказали брату, называется укрывательством улик и, естественно, наказуема. Хорошо, однако, что вы в этом признались. Интересно, что хранилось в ящичке…
— Не знаю, — пожала Сиракова полными плечами. — Он не открывал его при мне…
— Но вы, может быть, трясли его, чтобы услышать, как звенят ожерелья вашей матери?
— Ничего там не звенело. Он был так набит, что ничего не звенело. Очень тяжелый был ящичек.
Последняя деталь, по-видимому, разогрела воображение Сиракова, потому что он снова зарычал на свою жену:
— Предательница!
— Опять ты, Коста! Это же мой брат, — возражает плаксиво хозяйка. Потом мысли ее приобретают практическое направление: — Но вы же, наверно, нашли ящичек… Он всегда держал его в чемодане…
— Пока мы еще не нашли его, — говорю. — Но если найдем, мы вас уведомим об этом… А как получилось, что ваш брат переехал жить в другое место?
— Так он же его прогнал… — простонала Сиракова, указывая на мужа.
— А, я еще должен был с ним нянчиться! — мрачно отозвался супруг.
— Родного моего брата прогнал, представляете? — жалуется Сиракова.
— Мне не нужны в доме бандиты, — отрезал супруг.
— Когда он был тут, как он вел себя? — спрашиваю.
— Тут! — восклицает Сираков. — Никогда он тут не был. Я только увидел, как он входит, и сразу же велел отправить его на чердак.
— Да, так он и сделал, представляете? — подтверждает хозяйка. — У дочки моей, Лиды, наверху мастерская, и он, мой муж, заставил брата ютиться в комнатушке возле мастерской!
— Я не "твой”, пойми же наконец! — почти заревел Сираков.
— Ладно, ладно, — успокаиваю я его, — этот вопрос вы уточните наедине. — Потом, обращаясь к супруге: — Но у вас, надеюсь, были хотя бы какие-то разговоры с гостем?
— Ну как же не быть. Брат же.
— Да, это обстоятельство вы уже подчеркивали. Скажите лучше, о чем вы разговаривали?
— Да разве я помню, товарищ…
Женщина беспомощно глядит на меня печальными глазами.
— Вспоминал ли он что-нибудь о Таневе? — пытаюсь я помочь ей.
— Вспоминал ли! Еще бы ему не вспоминать. Только о том и говорил: как узнать, где прячется Танев?
— Где прячется Танев? — повторяю.
— Ну да, где прячется. Говорил, что Танев должен ему с того времени деньги, а сейчас, когда узнал, что Иван вышел из тюрьмы, он скрылся, чтобы не отдавать долга.
— Долга! — вмешивается Сираков, пренебрежительно махнув рукой. — Они краденое делили. Знаю я их, оба — гангстеры!
— Ну а дальше? Узнал ваш брат в конце концов, где скрывается Танев? — обращаюсь я снова к хозяйке.
— Нет, ничего он не узнал. Сумел только найти Илиева. Его бывшего шофера. И уже на другой день перешел к нему.
— Значит, в сущности, вы не прогоняли Медарова? — спрашиваю Сиракова.
— Нет, в буквальном смысле слова я его не выталкивал. У меня натура тонкая. Деликатная. Но я изгнал его своей ненавистью, молчанием, презрением, благородством духа, возвышающегося над этим пигмеем!
— Гм… Ну, все-таки это кое-что.
— Да. Хотя, если придерживаться библейского закона, следовало его уничтожить…
— Избегайте библейских законов, — советую я. — С некоторых пор они утратили свою силу.
— Следовало его уничтожить, — повторяет хозяин, — как он некогда уничтожил философа Косту Сиракова. Присутствовать при этом грандиозном процессе, который совершается сейчас в нашей жизни, и не принять в нем участие, представляете себе, каково мне?!
— Почему не в состоянии? — удивляюсь я. — Что же мешает вам?
— Как что мне мешает?! А в каком качестве я приму участие в историческом процессе? В качестве счетовода?!
— Все мы не можем писать шедевры, — говорю я примирительно, — иначе кто же останется, чтобы их читать?
— Все не могут, — соглашается хозяин. — Но я мог. Вот посмотрите!..
Тут он протиснулся между креслами, разрыл кучу старых журналов, валявшихся под столиком, и с триумфальным жестом вытащил на свет пожелтевшую измятую рукопись. Рукопись была довольно тонкой. Сираков поднял ее и прочитал с дрожью в голосе:
— "Декарт, или Соединение материи с духом"…
— Хорошо-хорошо, — поспешил я прервать его, пока еще было время. — А что вы думаете об электрическом соединении?
От столь неожиданного вопроса Сираков несколько растерялся. Потом на лице его отразилось подчеркнутое презрение:
— Электрическое соединение? Товарищ инспектор, я возвысился над тайнами духовных феноменов, а не физических… Это первый и, увы, единственный труд юного Сиракова…
Он снова почти патетически поднял рукопись в поисках удобной для его дальнозоркости позиции. Я поспешил встать, любезно бормоча:
— Да, конечно… Увы, но… Хотя, строго говоря…
Двумя минутами позже я находился уже на достаточно безопасной дистанции от философа в том смысле, что достиг мансарды здания.
Табличка на серой свежевыкрашенной двери гласила: "Лида Сиракова — художница". Звонка не было, что явствовало и из постскриптума к табличке: "Стучать громко!"
Выполняю указание, и вскоре дверь широко растворяется, и на пороге появляется молодая женщина, которая, судя по всему, и должна быть Лидой Сираковой.
— Вы насчет отопления? — спрашивает она, оглядывая меня.
— Не совсем, — отвечаю. — Я из милиции.
— А, из милиции… Пожалуйста!..
Молодая женщина выглядит скорее заинтригованной, чем смущенной. Она гостеприимно вводит меня в просторное помещение, очень светлое и очень артистичное в своем беспорядке. У стен кучей навалены холсты. На стенах висят пейзажи, о художественных качествах которых я не берусь судить, могу лишь сказать, что по цвету они очень яркие, Посреди ателье стоит мольберт с едва начатым полотном. На полу — палитры и стекла, замазанные краской, тюбики, кисти и бутылки, но не с монопольной продукцией. И вообще обстановка, которая могла бы заполнить некоторые пробелы в моих художнических познаниях. К сожалению, в данном случае меня раздражают некоторые другие пробелы.
— Садитесь, — приглашает меня хозяйка, освобождая стул от живописно развешанных на нем пестрых передников ручной работы. И, замечая вопрос в моем взгляде, добавляет: — Я, знаете, в данный момент рисую пейзаж, пытаясь исходить из колоритных сочетаний, которые характерны для наших фольклорных передников…
— Ага, — киваю, — а когда рисуете передники, вы, наверно, используете цветы пейзажа, не так ли?
— Возможно, — улыбается Лида. — Только рисую не передники, а пейзажи и портреты. Художники вообще делятся на декораторов и живописцев. Я принадлежу ко вторым.
— Ага, — повторяю, сажусь и оглядываюсь. — Не вижу, однако, здесь портрета вашего недавнего квартиранта.
— А вы знаете, что почти угадали? — говорит Лида, снова улыбаясь. — Я действительно собиралась писать его портрет, но была занята двумя большими пейзажами. Ну ничего» время есть, и портрет напишу.
— Время есть, это верно. Плохо только, что модели уже нет.
Художница смотрит на меня вопросительно. Я тоже смотрю на нее и говорю:
— А сейчас вы почти угадали. Да, это так: умер человек.
— Жалко…
— Портрет? Или…
