Марджери Аллингем - Тигр в дыму
Она уже в третий раз объясняла Эйврилу существо дела, но на ее гладком лбу не появилось ни морщинки, а в ясном голосе звучал все тот же присущий ей бесстрашный здравый смысл.
— Но ведь когда они поймали его, это оказался совсем не Мартин. Мне тоже случалось так ошибаться, а вам разве нет, дядюшка Хьюберт? Особенно на вокзалах. Там такой шум! А когда ничего не слышишь, то и видишь как-то хуже.
Старик со сомнением покачал головой:
— Ведь когда она его увидела, она же была уверена, — настаивал он. — Она сама так сказала. Я очень боюсь, Аманда, вот и цепляюсь за это, как утопающий за соломинку!
Тонкие смуглые пальцы Аманды ловко управлялись с шерстяной ниткой.
— Что-то сомневаюсь я, чтобы тот человек успел поменяться с Мартином одеждой за несколько секунд в переполненном поезде, — заметила она.
Он рассмеялся отрывистым, кашляющим смехом — сам над собой.
— Сдаюсь, — произнес он. — Нет, конечно, нет. Хотя, знаешь ли, Аманда, иногда люди в самом деле затевают самые невероятные вещи. Но ты права. Это дикость. Это действительно абсурд. Если только случайно их там было не двое!
— Нет, дядюшка! — опытной рукой она отводила его от опасного края. — Там был только один человек, и это был не Мартин. Но издали он напоминал Мартина и одет был как Мартин. Видимо, и походка, и все движения у него были как у Мартина, иначе бы Мэг не обманулась. Следовательно, это какой-то знакомый Мартина и…
— Боже милостивый! — он посмотрел на нее в ужасе, его точеные черты исказились тревогой и болью. — Ты хочешь сказать, что тут замешан наш бедный мальчик, что он, может быть, в каком-то таком месте, да? Может быть, изменился до неузнаваемости и теперь учит кого-то другого, инструктирует?
— Нет, милый вы мой дядюшка! — Аманда не сдавалась. — Мартин мертв. Он убит на войне. А человек, изображающий его, должно быть, знал его прежде. Помните, вы показывали мне, как ходит Генри Ирвинг? Вы сумели это сделать, хотя не видели его лет сорок, а может, и пятьдесят. Когда вернется Альберт, я полагаю, выяснится, что этот человек когда-то давно знал Мартина, может быть, еще во Франции, до войны.
— Может и так, — старик вздохнул, воображаемые картины настолько потрясли его, что успокоился он только отчасти. — Да, может быть, ты и права. А что ты скажешь насчет вот этой фотографии? Что это — тот же самый человек, тот же маскарад?
Он покосился на последний номер «Сплетника», лежащий перед ним на кушетке, и наклонился за ним. Впервые за время их разговора Аманда нахмурилась.
— Это и вправду несчастье, — произнесла она. — Когда мистер Фэзерстоун все рассказал мне сегодня утром по телефону, и я нашла вот это, мне сделалось просто нехорошо. Страшно умная шутка, и совершенно, совершенно бестактная!
— Но тут он так похож на нашего мальчика, каким он мне запомнился. Щеки заросли этакой грозной щетиной! Бедный наш глупенький мальчуган! — каноник поднес страницу к самым глазам, пытаясь отыскать на ее глянцевой поверхности черты, которых там никогда не было. — Тут и имя есть, видишь, вот снизу написано имя.
— Конечно, ведь это — продолжение того же самого фарса, — она не на шутку разволновалась и даже отложила работу. — Я как раз собиралась сказать вам об этом, но тут вошла Мэг. Я позвонила в редакцию, но Шон ушел на летучку. Тогда я дозвонилась до Пипа, он, конечно, был поражен. Он мне долго объяснял, что оклеветать мертвого нельзя, а потом соединил меня с фотографом, я и с ним поговорила.
— Фотограф, что ли, стоял там рядом у телефона? — заинтересовался каноник.
— Нет, он был у себя в ателье. Видите ли, редакция покупает снимки у фотоагентства. Фотограф увидел Берти и Мэй Олдсвортов и принялся их щелкать. А стоявшие рядом несколько человек случайно попали в кадр. Он в лицо их не знал и по обыкновению попросил представиться. Фамилию Элджинбродд он запомнил, потому что переспрашивал, как она пишется.
— Значит, тот человек сказал, что его зовут Мартин Элджинбродд? — старик не отрываясь смотрел на маленькую фигурку, оттесненную группой завсегдатаев скачек в самый угол кадра. — «Достопочтенный Берти Олдсворт, — прочел он вслух, — оспаривает кубок Вестмита вместе со своей супругой, дочерью леди Лэрри-дайн. Также на снимке мистер и миссис Питер Хилл и майор Мартин Элджинбродд». Клянусь душой, Аманда, я не могу поверить, чтобы этот человек мог назваться для прессы именем Мартина!
— Отчего же, он как раз так и назовется, дядюшка, если он изображает Мартина. Видимо, он шел по пятам за фотографом, чтобы не упустить шанса попасть в кадр.
— Но почему он так жесток? Чего ему нужно?
На это у Аманды не было ответа, а придумывать его она не стала. Она знала из собственного опыта, что никому не под силу переиграть дядюшку Хьюберта на его поле — в области предположений. Напротив, она стремилась действовать практически. Ей была хорошо известна подобная способность серьезнейших людей верить каждому напечатанному слову, и ее беспокойство отнюдь не было беспочвенным.
— Знакомые все еще продолжают названивать, спрашивают, видела ли это Мэг, — медленно произнесла она. — К вечеру звонков станет еще больше. По средам все читают «Сплетника» за чаем. А прочитав, разумеется, кинутся звонить. И звонки будут продолжаться до следующего года, когда самые последние увидят номер в приемной дантиста или в парикмахерской. Мэг уже в ярости. Как раз теперь она ждет звонка от Джеффа. Я полагаю, что поступила правильно, поставив на это дело Сэма.
— Сэма? — лицо каноника прояснилось. — Это как раз то что надо. По части газет ему нет равных.
Теплая улыбка озарила лицо старика, как всегда бывало, едва речь заходила о Сэмюэле Драммоке, жильце из мансарды. Стареющий знаменитый спортивный комментатор жил тут со своей женой уже давно. Отношения, сложившиеся у него с каноником, сами по себе были феноменом. То была сердечная привязанность, основанная, очевидно, на полном взаимном непонимании, помноженном на глубокое уважение к непонятному. Наверное, еще не было двух других людей, общавшихся реже, а результатом являлась неожиданная гармония, как если бы неким таинственным образом подружились рыба и собака, да еще и гордились бы каждая замечательной непохожестью приятеля.
Аманда вздохнула:
— Ну, так значит все правильно. Он сидит там у себя наверху с телефоном и кружкой пива. Мэг свою дверь не закрывает, и когда позвонит Джефф, Сэм ее позовет. Сэм просто кипит. Таким «здорово сердитым», как он сам выражается, я его еще не видела.
— Понимаешь, неправедное это дело — пытаться извратить сам процесс погребения, — отступив на свое поле, каноник совершенно преобразился. — Погребение — не есть забвение, — произнес он с расстановкой, и куда девалась его житейская беспомощность. В голосе звучало мудрое знание жизни. — Оно есть развязывание: все ниточки, вплоть до самых незначительных, должны быть развязаны одна за другой, а из каждого их узелка должно высвободиться и усвоиться нечто неизменное и ценное. В конечном счете, это есть обретение. И блаженны погребающие, ибо они воистину делаются сильнее. Но этот процесс, равно как и всякое иное человеческое рождение, мучительный, длительный и чреватый опасностями. А попытка повернуть его вспять, когда цель уже практически достигнута, есть попытка убиения духа. Этот несчастный, кто бы он ни был, очевидно, не ведает, что творит. Этот момент Сэм упускает из виду. Ага, звонят в дверь. Это Альберт?
Аманда прислушалась и проворно спрятала рубашку за диванную подушку, как сделала бы любая мать за шесть недель до Рождества.
— Нет, дядюшка, это дети.
— О Господи, — встревожился дядюшка Хьюберт. — Про них-то я и забыл. Их надо держать от этого подальше. Они к таким вещам не подготовлены! Юным тяжелее всего! Им страшно!
— Я понимаю, милый дядюшка. С ними Лагг. Мы об этом позаботимся. Хэлло, как дела?
Дверь распахнулась, впустив троих взволнованных людей. Двое из них, мужчины, были почти вне себя от только что пережитого потрясающего приключения — возвращения домой через весь Лондон на настоящем «черном воронке». Одному было шесть, другому шестьдесят. Третья, девочка, казалась несколько бледной и утомленной собственной ответственностью за спутников. Ей было восемь лет.
Наследник мистера Кэмпиона, Руперт, вошел, щурясь от яркого света. То был худенький мальчишка, рыжеволосый, как мать, и столь же неугомонный. От отца он унаследовал некоторую мягкость. И в отличие от обоих родителей был очень застенчив. Он подошел к матери и, опершись о ручку ее кресла, охрипшим голосом сообщил о том, что волновало лишь его одного.
— Есть колодки для тетушки Вэл, по два шиллинга шесть пенсов!
— Ну и славно, — успокоила его Аманда. — Тогда дело стало за какими-то девятью пенсами. По-моему, вполне приемлемо, если учитывать нынешнюю дороговизну.
