Душегуб - Николай Вингертер
Мне, маме Сашечке, — модные тапочки;
Зайчишке-врунишке, — хитрую игрушку;
Мише-сынку, — красивый мячик,
который сам так и прыгает, так и скачет…
После опустила Мишу на пол и взяла со стола новые домашние туфли, в лапы зайцу вложила юлу, а Мише вручила расписной мяч.
Малыш поставил на пол зайца, забрал юлу и мяч и стал их разглядывать восторженными глазами.
— А что дяде Леше? — спросил он у Александры.
Она на секунду задумалась:
— А дяде Леше… Ну а дяде Леше… Он же мой дружок… Ему мы дадим пирожок, он проголодался — с этими словами достала из чашки пирожок и протянула Нексину. — А теперь, мой сыночек, спать, играть будем завтра.
— Моя дорогая, у тебя настоящий поэтический дар! — сказал Нексин, откусив от пирожка. — Но не только голоден, ещё больше за тобой соскучился.
— За этим не станется, Леша… — обернулась к Нексину Александра, унося в спальню Мишу. — Подожди, я сейчас, только уложу Мишутку…
Утро наступившего дня было роковым. Если еще с вечера Нексин строил план жестокого преступления, в возможность которого не верил до конца, словно бы это вовсе и не его касалось, то теперь понимал, что он обрек себя на преступление и оно обязательно случится. И как это ни может казаться странным, но еще больше его подтолкнули к нему слова Александры о том, что Миша его называет «дядя Леша-директор». Произнесла она их с гордостью за него, Нексина, и в этом он не видел ничего удивительного, потому что считал, что все жены хотят, чтобы их мужья были особенными, что-то значащими в обществе. Это было очень простое понимание жизни такой, какая она есть, совсем как у чеховских героинь, для которых, как известно, слово «мужчина» состояло из двух отдельных слов: «мужа» и «чина», и второе из них, как правило, было всегда главнее. Этого же хотела когда-то Хромова Елена Аркадьевна, страдавшая сильно оттого, что Нексин перестал быть важным чиновником. А теперь даже маленький Миша в детском садике говорит о нем, что он не просто «дядя Леша», а «дядя Леша-директор». И он не может не быть директором, иначе дальнейшая жизнь теряет всякий смысл. Оставалось только взять себя в руки, не допустить слабину, меньше думать и рассуждать, а идти и делать.
Был последний день марта и последний день рабочей недели, пятница, в которую Нексин по им заведенному правилу проводил производственное совещание с начальниками отделов, цехов и мастерами. Он считал, что это лучше, чем в понедельник, когда люди туго соображают после выходных, а поставленные перед ними вопросы на предстоящую неделю все равно сразу не решают, раскачиваются. В пятницу — другое дело. Нексин, собрав подчиненных к двенадцати часам, подводил итоги практически заканчивающейся недели, потом ставил задачи на следующую неделю; а подчиненные, еще продолжающие жить в нормальном ритме рабочей недели и дня, но предвкушающие скорые выходные, очень быстро и точно в этот же день распределяли работу своим подчиненным на неделю вперед, поэтому в понедельник каждый уже знал, чем заняться.
Не была исключением и эта пятница. В этот раз Нексин всем показался, как никогда, собранным, предельно лаконичным; он очень быстро расспросил коллег о результатах работы, определил каждому планы, давая по ходу дельные советы и указания, и в этом работники лесхоза увидели хороший знак, свидетельствующий о том, что их директор, похоже, окончательно освоился на предприятии и знал, что ему делать, что требовать от других. Нексин, предвидя такое о нем мнение сотрудников, стал рассказывать, привирая, насколько у него хватало фантазии, что был накануне в главке (все знали, что он вернулся из города), где представил руководству результаты работы лесхоза, и ему было приятно услышать очень лестные отзывы об их лесхозе. «Не буду скромничать, — сказал он, — я о себе тоже услышал хорошие слова; говорю это вам потому, что я новичок в лесном деле, отдаю себе отчет, что не все понимаю, поэтому мне была важна оценка моей работы сверху, я ее получил, а это для меня очень важные преференции… Но, буду с вами честен, в этом большая ваша заслуга, я всегда в своей работе учитывал ваши замечания, подсказки или критику. И я надеюсь, что будем также работать дальше…»
Все, что говорил Нексин, предназначалось вовсе не всем, сидящим в его кабинете. Мнение их ему было безразлично; а если бы кто из них действительно обращал его внимание на какие-то серьезные недостатки, тем более позволил себе критику (таких просто не было, но люди, слушая его, не знали, думая, что кто-то из них в самом деле учил директора уму-разуму), такого к себе отношения болезненно тщеславный и самолюбивый Нексин, разумеется, не потерпел бы. Все, что он говорил, предназначалось Варкентину. Преследовал Нексин одну цель: постараться вызвать смятение чувств и сомнения у мастера, которому успели внушить, что Нексин может не быть директором, его снимут с должности. Варкентин должен был четко понимать, что директор лесхоза Нексин, другого нет и быть не может.
Закончил Нексин совещание своей излюбленной фразой: есть ли к нему вопросы? Ни у кого, как и раньше, вопросов не было. Все вышли из кабинета; но уже через минуту в дверь просунулась голова Варкентина, и он попросил принять его на пару минут.
— Не больше! — ответил коротко и холодно Нексин и отметил про себя, что Варкентин не вошел, как еще недавно, без спроса, чувствует, наверное, за собой вину (Нексин вспомнил разговор с Оашевым), поэтому так почтителен и блюдет субординацию.
— Алексей Иванович, я искренне рад, что у нас в лесхозе и у вас лично все хорошо. Это очень важно…
— Сам знаю! Что хотел, Роберт Евгеньевич?
— Я, это… собственно… — замялся Варкентин… — Я собирался сказать, что и у нас тоже идет все, слава богу, хорошо. На днях подъедет Валкс, вы, может быть, хотели бы с ним встретиться, поговорить…
— Мне с ним зачем встречаться? Договоры подписаны, за их исполнением следите и отвечаете вы… Можете от меня передать привет… — Нексин встал из-за стола, из чего следовало понимать, что разговор исчерпан, ему совсем неинтересно говорить о делах Валкса. Но вдруг прошел к чучелу филина, погладил его и начал говорить совсем на другую тему: — Неправда ли, необыкновенный экземпляр? Говорю это как охотник, раньше не понимал, а теперь понимаю, какая это была птица. Второй такой, наверное, в наших
