Жорж Сименон - Небывалый господин Оуэн
Чтобы подстегнуть себя, он представлял себе, как инспектор на нижнем этаже при исполнении служебных обязанностей мирно дремлет на мягкой банкетке!
— Вы стали его любовницей… Состояния у вас не было.
У него тоже… Возможно, дополнительная нагрузка, которой всегда являются наркотики, помешала ему защитить дипломную работу?
— Но…
Достаточно было на нее взглянуть, чтобы убедиться, что все сказанное отставным комиссаром было чистой правдой.
— Кто же вы?
— Не важно! Чтобы доставать морфин, вашему любовнику пришлось связаться с определенными кругами Парижа, и вы вращались в них наравне с ним… Не откажите в любезности прервать меня, если я ошибусь…
И он продолжал одним усилием воли вести свое расследование.
— К чему вы ведете?
— Вы познакомились с человеком, которого до получения новых сведений будем называть господин Сафт, хотя это не настоящее его имя… Поляком или русским…
Русским до войны и поляком после войны, возможно.
Если вам не нравится имя Сафт, мы можем называть его Смит и позвонить ему в отель «Берг»…
Именно в это мгновение Жермена молча опустилась на стул. Такое естественное движение, но какое выразительное! Более значимое, чем длинные тирады. Верно, почувствовала слабость в ногах. Она посмотрела вокруг, может быть желая чего-нибудь выпить, но еще не пришло время бросать ей спасательный круг.
— Что он сказал вам, ваш господин Сафт или Смит, когда вы звонили ему? Да разве это ваша ошибка, мадемуазель Жермена! Он — профессионал, жулик мирового класса, с некоторым размахом. Не возражайте! Будь он здесь, наверняка посоветовал бы вам играть получше. Не так ли? Признаюсь, мне неизвестна пока его специализация. Чеки, векселя или фальшивые накладные, может, поддельные паспорта? Впрочем, это не имеет ровно никакого значения!
— Вы блефуете! — рискнула она, на мгновение обретя прежнее хладнокровие.
— А вы? Допустим, мы оба блефуем… У меня, по крайней мере, то преимущество, что вы не знаете, что мне известно и даже кто я…
— Частный детектив!
— Не горячитесь!.. Не совсем… Господин Сафт посоветовал вам обратиться к знакомым вашего любовника, так? Кстати, как мы решим его назвать?
— Ну, допустим, Жан…
Тут сосед Мегрэ, которому мешали спать, постучал в стенку.
— Жан, так Жан… Так вот Жан, юноша болезненный, к тому же морфинист, становится фактически главарем банды, причем отлично организованной. Единственный дилетант среди крутых профессионалов! А ему самому и нужно-то всего укол в день да спокойная и беззаботная жизнь… Вот тут вы и решили, что вы самая умная, умнее своих сообщников. Непростительная ошибка…
— Почему ошибка? — не удержалась она.
— Вам надоело встречаться с Жаном в меблированных комнатах на Монмартре или в Латинском квартале… Надоело снимать дешевые номера в случайных гостиницах… Вы сочли разумным изменить внешность Жана, его имидж… Вы служили сиделкой у шведа… И решаете, что из Жана получится вполне достоверный швед зрелого возраста, если поселить его в дорогой отель, в каких привык жить Стилберг, одеть его во все серое и усадить в кресло на террасе…
Жермена слушала, отвернувшись, и Мегрэ продолжал:
— Люди, лишенные воображения, всегда старательно копируют однажды виденные образцы… Вы сфабриковали вашего господина Оуэна по образцу и подобию Стилберга… И Жан Оуэн чувствовал себя относительно спокойно, большую часть дня греясь на солнышке, получая свой укол в день и не манкируя, я уверен, своей работой…
— Какой работой? Признайтесь, что об этом вы ничего не знаете…
— Пожалуй, да, ничего или почти ничего не знал, затевая этот разговор. Успокойтесь! И не смотрите с таким вожделением на дверь. Вы и спуститься не успеете, как я предупрежу портье…
Мне не давали покоя три вопроса, три детали, они противоречат всему остальному: серые перчатки, вырезанное алмазом стекло и бутылка из-под виски. Эти три вещи выглядят как грубые ошибки, вставленные школьником в произведение мастера… Допустим, Сафт — упомянутый мастер, а вы — школьник… Заметьте, что учеников всегда тянет подправить работу учителя…
Мегрэ отдал бы все сейчас за хорошую кружку пива или за стаканчик виски, вон хоть из этой стоящей перед ним пустой бутылки, но прерывать монолог было нельзя.
Мегрэ удовольствовался тем, что раскурил трубку, неминуемо обреченную вновь погаснуть.
— Перчатки — чистой воды ребячество. Ошибка номер один. Перчатки носят не снимая целыми днями, даже за едой, только чтобы скрыть обезображенные руки, и они сразу вызывают мысль об ожогах кислотой… О бутылке я задумался только сегодня вечером. Я вдруг вспомнил, что ни морфинисты, ни кокаинисты не бывают алкоголиками, и пустая бутылка от виски сразу насторожила меня… Я справился, не пьете ли вы. Мне ответили, что нет, не пьете. Я удостоверился, что бутылка не из бара отеля…
— Где она сейчас? — спросила молодая женщина. Она сильно побледнела, но не теряла надежды и слушала Мегрэ весьма критически.
— Должно быть, на месте, в номере, ведь никто не удосужился понюхать горлышко… Что касается вырезанного стекла… Убежден, мадемуазель, что ваш приятель Сафт, или Смит, далек от того, чтобы гордиться вами… Держу пари, вы решили добавить еще один штрих, так сказать завершающий… Один мой знакомый, художник, рассказывал, что очень часто боролся с искушением добавить к уже готовой картине еще один, последний мазок, который, как правило, сводит всю работу на нет. Вот, подумайте над этим…
Он взял стул, уселся на него верхом и безотчетно принял тот добродушный вид, какой бывал у него во время беседы с коллегами.
— Представляете себе, что вы или некий господин Оуэн предлагает незнакомцу, который проник к нему через окно, укольчик морфина, а в завершение праздника приглашает его принять ванну у себя в номере?
Если бы еще не стекло!.. Может, все эти неправдоподобные детали не так бросались бы в глаза… Но вы слишком настырно заставляли поверить, что убитый явился с улицы… Так же, как и письмо, якобы переданное вам из рук в руки для отправки в Ниццу…
Его как громом поразило внезапно произнесенное ею в самый неожиданный момент:
— Сколько?
— Да нет, малыш! Это играло, когда нужно было разговорить тебя. Не понятно?
— Двадцать тысяч…
— Ливров?
— Двадцать тысяч франков… Сорок… Пятьдесят?
Он пожал плечами и выбил трубку на ковер впервые со дня приезда в «Эксельсиор».
— Да что вы? Нет! Нет! Что мне с ними делать… Послушайте, вы мне только скажите, соответствует ли моя история истине или нет… Больной, заколотый морфием Жан, или как его там, стал вашим любовником… Вы знакомитесь с господином Сафтом, он объясняет вам, какую выгоду сулит вам этот студент… Тогда, вместо того чтобы сделать все как положено, а именно: запереть вашего Жана в какой-нибудь незаметной квартирке в Париже, вы придумываете этого господина Оуэна, снабжаете его фальшивыми шведскими документами, париком, серым костюмом, загримировываете его и, чтобы скрыть изъеденные кислотой руки, напяливаете на него эти кошмарные перчатки.
Все это, видите ли, отдает самодеятельностью… И я уверен, что Сафт не раз говорил об этом.
Но вы оказываете ему услуги, то есть исполняет это Жан Оуэн, который смывает надписи на его чеках или векселях и к тому же искусно подделывает подписи…
Я готов поставить сто против одного, что вы стали любовницей этого Сафта и что Жан узнал об этом. Держу пари, что он угрожал донести на вас в полицию, если вы не прекратите его обманывать.
Тогда вы решили его устранить… Хитрюга Сафт уехал первым, предоставив действовать вам. Сошел в Лионе из лондонского самолета и отправился в Женеву…
Вы занялись декорациями… Вы решили, что чем таинственнее будет выглядеть преступление, тем труднее его будет раскрыть.
Прежде всего, убить своего любовника не в гриме Оуэна, а в его собственном обличий…
Придуманная вами ванна в шесть часов утра — следующая ошибка. Кто же в это время принимает ванну? Только тот, кто рано встает или очень поздно ложится.
Тогда как Оуэн поднимался поздно и ложился рано.
«Чем он занимался у себя в номере до шести утра?» — спросил я себя.
Со стороны могло показаться, что она смирилась. Она сидела не двигаясь, уставившись не мигая в глаза Мегрэ.
— …Потому что насильно раздеть кого-либо и отнести в ванну — не просто…
Всю ночь Оуэн, как обычно, работал. Быть может, я здорово ошибаюсь, но, похоже, чтобы облегчить себе задачу, вы значительно увеличили ему дозу морфина… Когда он уже лежал в ванне, вам не составило труда… Ну, об этом сейчас не надо. Грязная история!
А дальше вы перестарались! Разговор в 9 утра у двери!
Стекло! Письмо в Ниццу! Парик, перчатки, грим, которые вы забрали с собой, стараясь создать впечатление, что преступником был несуществующий господин Оуэн.
Вы проиграли, бедолага! — Он вздрогнул, пораженный своей последней репликой и, главное, тоном, каким она была произнесена. Спустя столько лет он остался таким же, каким был в конторе (так называли они между собой набережную Орфевр).
