Жорж Сименон - Небывалый господин Оуэн
— Да, с отелем «Берг», мне знаком номер телефона…
Сейчас подсоединю вас. Минут десять придется подождать…
Как раз он успеет набить трубку и прибрать перед приходом мадемуазель Жермены разбросанные по комнате вещи, так как Мегрэ так и не научился соблюдать порядок.
3
Десять последовавших минут Мегрэ мечтал как следует отхлестать по щекам Мегрэ, каким тот был в десять, двенадцать, пятнадцать лет, когда в школе он неизменно получал высшие награды лишь по трем предметам: сочинение на родном языке, декламация и гимнастика.
Где-то вдалеке женский голос повторял:
— Алло! На проводе отель «Берг», Женева…
Потом автоматически голос переводил эти слова на английский и немецкий.
— Алло!.. Кого вы спрашиваете?
— Господина Смита, пожалуйста, — произнес голос совсем рядом, наверное голос мадемуазель Жермены Девон.
Мегрэ подозревал, что телефонист, чье любопытство вызвал сам, тоже слушает.
С невероятной быстротой мужской голос ответил:
— Хэлло!..
Потом вновь Жермена Девон сказала по-английски примерно следующее:
— Это мистер Смит у аппарата?
Потом опять по-английски, потом оживленный, особенно из Франции, разговор на иностранном языке, но уже не английском, а скорее, польском или русском.
Мегрэ только и мог что с горечью разглядывать ковер.
Голос медсестры был взолнованный, настойчивый, у мужчины же сначала удивленный, потом злобный.
Она явно поведала ему длинную историю, он несколько раз прерывал ее, чтобы что-то уточнить. Потом она, наверное, спросила, что ей теперь делать, а он сердился, упрекал ее в чем-то, что оставалось совершенно неизвестным отставному комиссару.
Мегрэ, посмотрев на стол, вдруг обнаружил, что самого важного на нем нет, и немедленно, не выпуская трубки из рук, вызвал ночного дежурного.
— Быстро принесите бутылку виски, — сказал он.
— Полную? Сколько стаканов?
— Полную или пустую! Стаканов не надо…
Что же она говорила теперь, глухим, почти умоляющим голосом? Будь он немного способней к языкам, он бы все понял!
Был ли абонент из Женевы взбешен? Некоторые фразы на иностранном языке создают ложное впечатление у тех, кто не понимает их смысла, и Мегрэ сомневался. По ритму реплик он бы перевел так: «Тем хуже для тебя… Действуй по плану!.. Отвяжись от меня!..»
С тем же успехом произнесенные слова могли иметь совершенно обратное значение.
— Простите… — произнес кто-то.
Это был дежурный, который пришел уточнить:
— Какое виски желаете?
— В квадратной коричневой бутылке, лучше пустой…
— Что?
— Да быстрее, черт полосатый! Не видите, что вы сейчас все испортите?
Ему было жарко. Он злился. Если бы господин Луи остался с ним, он бы хоть перевел телефонный разговор.
— Алло! Женева… — прошептал наконец голос на французском. — Разговор закончен?
— Закончен! — ответили в Женеве.
— Алло, «Эксельсиор»?.. Закончили?.. Разговор длился три минуты.
И посыльный явился наконец, с возмущенным видом и пустой бутылкой на серебряном подносе. Только Мегрэ выставил его за дверь, как на лестнице послышались шаги. Он приоткрыл дверь, отвернулся к окну, сложив руки за спиной, и, услышав быстрые легкие шаги по ковру, проворчал:
— Входите.
Жермена Девон, подозрительно оглядываясь, вошла, а он, все так же стоя к ней спиной, приказал:
— Извольте закрыть дверь…
Раз уж не смог выучить ни одного иностранного языка, приходилось по возможности заполнить как-то этот пробел, — вот он и стоял лицом к окну. Когда он наконец обернулся, лицо у него было самое неприветливое и он мрачно бросил:
— Сколько он велел вам дать?
— Кто «он»?
— Женевец… Так сколько?
У него появилось новое доказательство субъективности оценки женской красоты. Господин Луи сказал:
«Красивая блондинка…»
И так как он добавил, что не худая, Мегрэ представил себе этакую пышечку. Мадемуазель Жермена, может, и была красива, но совсем не симпатична. Черты лица у нее были правильные, но жесткие, и весьма отчетливые формы не давали и намека на женственность.
— Итак, сколько?
— Сколько вы хотите?
Бутылка стояла на столе, между ними, и как только он ее лишится, козырей у него не останется.
— Это стоит дорого, — пробормотал он, пытаясь изобразить вкрадчивые интонации шантажиста…
— Но это зависит…
— От чего?
— От бутылки… Разрешите взглянуть?
— Минутку… Сколько?
Она была умнее, чем он предположил сначала, так как во взгляде ее определенно мелькнуло подозрение.
— Хочу вначале посмотреть на нее…
— А я хочу знать сколько…
— Тогда… — произнесла она, повернувшись к двери, словно собиралась уйти.
— Как хотите!
— Ну и что вы сделаете? — спросила она, обернувшись.
— Позову инспектора полиции с вашего этажа. И покажу ему бутылку. Скажу, что обнаружил ее в номере Оуэна…
— Она была опечатана…
— Я подумал об этом… Признаюсь, что сорвал печати… Посоветую сделать анализ содержимого, вернее, того, что было ее содержимым…
— А что в ней было?
— Сколько? — повторил он.
— А если это не та бутылка?
— Что ж! Или покупаете, или нет…
— Сколько вы хотите?
— Очень дорого… Не забывайте, что на карту поставлена свобода одного или двух человек и, безусловно, чья-то жизнь…
Уже произнося это, он покраснел до ушей, — он только что осознал, что допустил непростительную ошибку.
Он не мог понять содержания беседы с Женевой, но ведь телефонист, который тоже слушал — и уж конечно был полиглотом, — мог понять. Что ему стоило до прихода Жермены позвонить ему…
Пусть! Слишком поздно! Партия в покер уже началась, и нужно блефовать до конца.
— Кто вы такой? — сквозь зубы спросила она, со злостью глядя на Мегрэ.
— Предположим, я — никто…
— Из полиции?
— Нет, мадемуазель…
— Коллега?
— Возможно…
— Ведь вы француз?
— Вы тоже, кажется…
— По отцу… Моя мать была русской…
— Знаю…
— Откуда?
— Потому что слышал ваш разговор с Женевой…
Безотчетно он восхищался ею, редко он встречал столь хладнокровного противника. Она ни на мгновение не отводила от него глаз, и, пожалуй, никогда не подвергался он такому серьезному и подробному изучению. На лице ее было написано: «В любом случае, вы — не мелкота…»
Она незаметно приближалась к столу, от которого Мегрэ как бы случайно отходил. Когда она оказалась не далее как в метре от него, быстрым движением схватила бутылку, понюхала, ноздри ее так раздулись от бешенства, что Мегрэ и гроша ломаного не дал бы за свою жизнь, окажись у нее в руках револьвер.
(Она произнесла несколько слов по-русски, которые комиссар понять не мог, но выражавшие крайнюю степень презрения.)
— Это же не та бутылка? — насмешливо осведомился он, вставая между ней и дверью.
В ответ она бросила на него ледяной, убийственный взгляд.
— Прошу прощения… Наверное, я ошибся. Должно быть, бармену я вернул бутылку, о которой мы говорили, а эта осталась у меня… Могу позвонить, чтобы убедить вас в этом…
— Что за комедию вы тут разыгрываете? Кто вы? Что вы от меня хотите? Признайтесь, что не денег…
— Вы угадали.
— Тогда позвольте пройти…
— Не сейчас!
— Что вы знаете?
— Пока ничего определенного… Но я убежден, что сообща мы восстановим истину… От чего умер ваш прежний хозяин?
— Не собираюсь вам отвечать…
— Как хотите. В таком случае попрошу инспектора подняться, и продолжим разговор в его присутствии…
— Какое право?..
— Не ваше дело.
Ее начал пугать этот человек, который понемногу завоевывал преимущество, не отпуская ни на шаг.
— Вы — не шантажист, — с сожалением констатировала она.
— Вы правы. Я задал вам вопрос: чем был болен господин Стилберг, что заставило его нанять сиделку?
Он спрашивал себя, ответит она сейчас или нет. Он уравнивал ставку против двойной, не спуская с нее глаз.
— Он был морфинист, — прошептала она после некоторого колебания.
— Так я и думал. И конечно, хотел вылечиться, для этого и нанял сиделку?
— Ему не удалось…
— Точно: он умер. Но целый год или даже больше у вас была возможность наблюдать за поведением морфиниста. У вас тогда уже был любовник?
— Только к концу…
— Чем он занимался? Студент, не так ли?..
— Откуда вы знаете?
— Не важно… Он был студент. Возможно, химик… Слабый здоровьем… Однажды, когда он заболел, ему пришлось прибегнуть к инъекции морфина, — так чаще всего люди привыкают к наркотикам…
Долгие годы ему не приходилось вести допрос такого рода, войну нервов, в каком-то смысле допрос, на котором нужно было все выведать, не показывая, что сам-то ничего не знаешь и улик никаких нет. Ему было жарко.
Он и не заметил, жуя мундштук, что трубка потухла. Он шагал взад-вперед по комнате, с сожалением вспоминая набережную Орфевр, где по крайней мере можно чуть-чуть отвлечься, поговорив с сотрудником.
