Анне Хольт - Госпожа президент
Отбери у среднего американца машину, возможность делать покупки и телевизор, и он лишится стимула к жизни, подумал Абдалла, выключая плазменный экран. На миг перед глазами снова мелькнул Денни из Стенфорда, с кривой усмешкой на губах и бутылкой пива в руке: американец, постигший собственную суть.
Отнимешь у американца радость жизни, и он придет в бешенство. А бешенство поднимается снизу, от простого народа, от трудяг, от тех, кто вкалывает пятьдесят часов в неделю и все равно не имеет средств ни на что, кроме телевизионных мечтаний.
Так думал Абдалла, закрыв глаза.
Тогда они не сомкнут ряды, не направят ярость на других, на тех, что вовне, что не похожи на нас и желают нам зла.
Тогда они ополчатся на верхи. Пойдут на своих. Обратят агрессию против тех, кто в ответе за всё — за систему, за то, чтобы вещи функционировали, чтобы машины ездили и чтобы по-прежнему были мечты, за которые можно цепляться в унылом существовании.
А наверху сейчас ужас. Главнокомандующий пропал, солдаты мечутся без цели, без руководства, в вакууме, какой возникает, когда командир не жив и не мертв.
Просто исчез.
Обескураживающий удар по голове. Затем убийственный удар по телу. Просто и эффективно.
Абдалла поднял взгляд. Бесшумно появился слуга с подносом. Поставил на столик у кровати фрукты, сыр, круглый хлеб и большой графин с соком. И с легким поклоном исчез, не сказав ни слова. Абдалла не поблагодарил.
Осталось полтора суток.
Четверг, 19 мая 2005 года
1
Хелен Лардал Бентли открыла глаза и поначалу не поняла, где находится.
Лежала она в неудобной позе. Правая рука, прижатая щекой, затекла. Она осторожно села. Во всем теле разбитость, в затекшей руке бегали мурашки. Зажмурившись от внезапного головокружения, она вспомнила, что случилось.
Дурнота прошла. Голова по-прежнему была пустая и легкая, но, осторожно вытянув ноги и руки, она сообразила, что серьезных травм нет. Даже шишка у виска уже не так болела. Пощупав, поняла, что желвак за время сна опал.
Она спала?
Последнее, что ей помнилось, — это рукопожатие, она пожала руку женщине-инвалиду. Та обещала…
Я что же, заснула стоя? Потеряла сознание?
Только сейчас она заметила, что все еще грязная. И запах вмиг стал нестерпимым. Медленно, держась рукой за спинку дивана, она встала. Необходимо вымыться.
— Доброе утро, госпожа президент, — послышался от двери негромкий женский голос.
— Доброе утро, — озадаченно отозвалась Хелен Бентли.
— Я была на кухне, варила кофе.
— Вы… сидели здесь всю ночь?
— Да. — Женщина в инвалидном кресле улыбнулась. — Я опасалась, нет ли у вас сотрясения мозга, и потому несколько раз слегка вас расталкивала. Вы сердились. Хотите?
Она протянула дымящуюся чашку. Свободной рукой президент сделала отрицательный жест.
— Мне необходимо принять душ, — сказала она. — И если я не… — На миг она словно бы стушевалась, провела рукой по глазам. — Если не ошибаюсь, вы предлагали мне чистую одежду?
— Конечно. Дойти сможете, или мне разбудить Марри?
— Марри… — пробормотала президент. — Это… прислуга?
— Да. А я — Ханна Вильхельмсен. Вы наверняка забыли. Можете звать меня просто Ханна.
— Ханна, — повторила президент.
— Правильно.
Хелен Бентли на пробу сделала несколько шагов по комнате. Колени дрожали, но она устояла. Вопросительно взглянула на Ханну.
— Куда идти?
— Прошу за мной, — любезно сказала Ханна Вильхельмсен и направила кресло к двери.
— Вы… — Президент осеклась и пошла следом.
Серый сумрак за окнами — час наверняка еще очень ранний. И все-таки она здесь уже давно. Как минимум несколько часов. Женщина в инвалидном кресле определенно сдержала слово. Тревогу не подняла. Хелен Бентли вполне может сделать все что нужно, прежде чем даст о себе знать. У нее еще есть возможность выяснить, в чем дело, пока никому не известно, что она жива.
— Который час? — спросила она, когда Ханна Вильхельмсен открыла дверь ванной. — Как долго я…
Невольно она оперлась рукой о косяк.
— Четверть пятого, — ответила Ханна. — Вы спали ровно шесть часов. Маловато, конечно.
— Обычно я сплю куда меньше, — с вымученной улыбкой сказала президент.
Ванная комната была роскошная. Доминировала там ванна, утопленная в пол, размером вдвое шире обычного. Прямо небольшой бассейн. В просторной душевой кабине обок ванны президент заметила радиоприемник и маленький телевизор. Пол выложен мозаичной плиткой с восточным узором, на стене над двумя мраморными раковинами — огромное зеркало в тяжелой раме золоченого дерева.
Хелен Бентли вспомнила, что женщина, кажется, назвалась полицейским в отставке. Однако на жалованье полицейского этакую квартиру не отгрохаешь. Разве что в этой единственной стране полицейским платят столько, сколько они заслуживают.
— Ванная в вашем распоряжении, — сказала Ханна Вильхельмсен. — Полотенца вон в том шкафу. Одежду я положу у двери, возьмете, когда понадобится. Не спешите.
Она выкатила свое кресло из ванной и закрыла дверь.
Президент медленно разделась. Все тело по-прежнему отдавало болью и усталостью. Секунду она помедлила, огляделась, не зная, как быть с грязной одеждой, потом заметила, что Ханна оставила возле одной из раковин сложенный мешок для мусора.
Удивительная женщина, подумала она. Но ведь их было две? Даже три, считая с прислугой?
Раздевшись, она сунула перепачканную одежду в мешок и тщательно его затянула. Хорошо бы принять ванну, однако, учитывая, до какой степени она грязная, душ все-таки лучше.
Горячая вода ударила дождем из душевой головки размером с обеденную тарелку. Хелен Бентли застонала, частью от удовольствия, частью от боли, которая пронизала все тело, когда она запрокинула голову, подставив лицо струям воды.
Вчера вечером здесь была еще одна женщина. Теперь Хелен Бентли вспомнила вполне отчетливо. Та, что хотела известить полицию. Они говорили между собой по-норвежски, и она, конечно, ничего не поняла, уловила только слово, похожее на «police». Женщина в инвалидном кресле явно одержала верх в споре.
Под душем Хелен Бентли воспрянула.
Поистине очищение, в двояком смысле. Она открыла кран до отказа. Напор резко усилился. Струи воды, точно стрелы, ударяли по коже, массировали ее. Аж дух захватило. Она набрала в рот воды, выплюнула, смыла и принялась тереть себя жесткой пеньковой рукавицей, которая так приятно облегала руку. Кожа покраснела. От горячей воды и от рукавицы. Попадая на ссадины, вода вызывала жгучую боль.
Вот так же она стояла под душем однажды осенью 1984 года, поздним вечером, о котором никому не рассказывала и потому никто о нем не знал.
Придя домой, она тогда простояла под душем почти сорок минут, это она помнила точно. Чуть не до крови скоблила себя губкой, будто возможно отмыть от кожи зрительное впечатление, заставить его навсегда исчезнуть. Горячая вода кончилась, а она стояла под ледяными струями, пока не пришел озадаченный Кристофер и не спросил, не пора ли ей уложить Билли спать.
На улице лил дождь. Потоки воды с оглушительным шумом хлестали по асфальту, по машине, по крышам домов, по деревьям и игровой площадке через дорогу, где на шквальном ветру раскачивались качели и стояла в ожидании некая женщина.
Она хотела забрать Билли.
Дочь Хелен родила другая. Но все документы были в полном порядке.
Она помнила собственный крик: документы в порядке! Помнила, как выхватила из сумки бумажник, взмахнула им перед глазами той бледной и решительной женщины: сколько ты хочешь? Сколько? Чтобы, отступиться?
Дело не в деньгах, сказала биологическая мать Билли.
Ей известно, что документы оформлены по закону, но там нет ни слова об отце Билли, а он вернулся.
Сказала она это с улыбочкой, со слегка победоносным видом, будто выиграла соревнования и не могла не похвастаться.
Отец. Отец! Ты не сообщила никаких сведений об отце! Сказала, что не уверена, что парень так и так сбежал за тридевять земель и вообще от такого безответственного проходимца ничего хорошего для Билли ждать не приходится. Ты сказала, что желаешь Билли добра, а значит, отдаешь ее нам, Кристоферу и мне, и все бумаги в полном порядке. Ты их подписала! Подписала! И теперь у Билли есть своя комната — розовые обои, белая колыбелька и погремушка, к которой она с улыбкой тянет ручки.
Отец намерен позаботиться о них обеих, сказала женщина. Крикнула сквозь шум ненастья. Он готов позаботиться о Билли и о родной матери девочки. У отцов тоже есть права. Глупо, конечно, что она не сообщила его имя сразу, тогда обошлось бы без всех этих неприятностей. Ей очень жаль. Но так уж получилось. Он вышел из тюрьмы и вернулся к ней. Ситуация изменилась. Хелен Бентли сама адвокат и должна ее понять.
