Адива Гефен - Алмазная пыль
— Габриэла! — Шамир вышел за мной во двор. — Что случилось? — он взял меня за руку.
— Капитан, она… они… нас провели.
— Я думал, что вы знаете…
— Я была уверена, что всё в порядке, что эта проклятая картина спрятана в старом шахматном столике, но столик исчез. Как вы думаете, нас кто-то опередил?
— Может быть речь шла о другом столе?
— Нет! Цви говорил именно об этом! Об этом!!! — закричала я.
На пороге дома стоял папа.
— Что случилось, Габи? — крикнул он, пытаясь перекричать шум дождя. — Объясни мне, наконец, что ты ищешь!
Я попыталась обуздать свою злость и отчаяние. Бедный папа. Любая мелочь может ему навредить…
Я подошла к нему.
— Дорогая моя, — он обнял меня. — Я хочу тебе помочь. Что ты ищешь?
— Шахматный столик Лиора.
Папа побледнел.
— Зачем он тебе? Это связано с картиной?
— Конечно же, связано! Что ты с ним сделал? Быстро! Кому ты отдал столик Лиора?
— Я… Я не знал… Год назад подвал затопило. Всё промокло. Я вынес мебель на солнце просушить. На следующий день тут проезжал алте захен[48] и предложил забрать столик и старое бабушкино кресло. Ну, я и продал их ему меньше, чем за сто шекелей. Но я же не знал… — он чуть не плакал.
Мир сделался серым и пустым. И это конец тайны?! Алте захен?..
— Габи, не надо. Не смотри на меня так…
— Как ты мог, папа? — закричала я. — Как же ты мог? Это был столик Лиора! И картина Зуциуса была внутри!..
— Успокойтесь, Габи, — Шамир положил тяжелую руку мне на плечо. — Это было сделано неумышленно.
Папа казался совершенно разбитым, когда я, собрав последние силы, выкрикивала всё, что накопилось внутри. Мне нужно было очиститься от этой боли, чтобы прийти в себя и успокоиться. Я хотела, чтобы он знал, как я устала. Выжата. Мне всё тяжело дается. Всегда так было. Я одна. Одна. У меня больше нет сил. И мне всё надоело.
Все высыпали из дома на мои крики и, сгрудившись под навесом, в ужасе смотрели на меня. Первым пришел в себя Душка. Он подошел и обнял меня. Он старался понять меня, успокоить, приласкать и объяснить, что не надо, хватит. Что пора отступить. Может быть, всё это было ошибкой…
Промокший под дождем папа смотрел на меня глазами, полными боли. Вдруг его измученное лицо озарилось улыбкой, и он произнес самые замечательные слова, которые только мог сказать в эту сумасшедшую ночь:
— Совершенно верно! Там что-то было, какая-то старая тряпка. Алте захен разобрал столик, чтобы засунуть его в пикап, и из него что-то выпало. Большой кусок брезента. Я его постелил на старый диван, Бой любит на нем спать…
…А все — мокрые и радостные — уже бежали в кабинет, и там на старом диване действительно что-то валялось. Обветшалый кусок ткани, измятый теплым телом Бой, которая, не ведая того, сидела на сокровище, охраняя его.
Душка потянул к себе брезент. Да, там внутри что-то было. Мы стали распарывать, разрывать остатки, сдирать брезентовую обшивку и обнаружили другой кусок ткани. Цветной. Как триумфаторы-победители предстали перед нами три обнаженные венские девушки — смеющиеся от бесстыдного счастья, что могут вновь продемонстрировать свою вечную красоту.
Первой появилась медноволосая Клара — маленькие груди торчком, руки обнимают живот, за ней — Магда, дерзкая и уверенная в привлекательности своего розоватого тела, последней вырвалась на волю Эстер Кеслер — ее волосы, покрывают плечи, а взгляд говорит: «Вы меня искали? Вот я перед вами!»
— Вот они, мои пропавшие девочки, — сказал Якоб-Газета. — Лиор сберег их, и теперь они здесь.
Бой залаяла, Мориц стал лизать ей шею, а мама сказала:
— Главное, что Габри-Эла улыбается.
Папа сказал:
— Это чудо.
А я подумала про Шауля, который отправился искать ослиц, а нашел царство[49], потому что Душка сзади шептал мне в затылок слова любви.
А снаружи дождь продолжал ласкать землю…
Папин дом остался позади. Душка вел машину, точно зная, куда ехать. Оставив машину полоскаться под благодатным дождем, посланным нам небесами, мы поднялись в квартиру, в мою старую добрую спальню. Его нежное дыхание вернуло к жизни мое тело и вселило в него покой. Я держалась за его руку, как за парус, который унесет меня в открытое море… Не нужно было спрашивать зачем или почему, не нужно было искать стен и укрытий. Всё было ясно и понятно.
Он прислонился всем телом к стене, протянул руки, и я вошла в них, отдавая ему себя. Всё было так просто. Женщина, желающая мужчину. Мужчина, желающий женщину. Я почувствовала, как его сердце мчится ко мне.
Он положил голову на то место, где бесстыдно колотилось мое сердце. Не знаю, сколько времени мы так простояли, — его голова на моей груди, глаза у обоих закрыты, он дышит мной и нежно гладит мне плечи, будто проверяя что-то очень важное. Его рука терпеливо сглаживала страхи и сомнения, усмиряла бури и опасения, всё еще роившиеся во мне, и освобождала место для любви.
Я привлекла его к себе, взяла его прекрасные руки в свои и провела их по пылающим тропам вверх и вниз, указывая путь. Мне было хорошо. Он ласкал мое тело до тех пор, пока я не утратила чувство места и времени. Я отстранилась только для того, чтобы сбросить одежду и освободиться от всех преград, а затем, свободная и счастливая, вернулась к нему. Увидев мою грудь, он вздохнул, как младенец, наконец-то добравшийся до маминого соска.
…А мне было хорошо.
Мне было так хорошо, что всё забылось и исчезло, и не было ничего — только я, его нежное дыхание и пара рук-волшебниц, которые творили со мной самое чудесное на свете действо.
Мы были мужчина и женщина. Всё остальное было не важно.
* * *Пришли все, кроме Игруна — моего чудесного котика. Ну, почти все, так как три фройляйн были отправлены самолетом в лондонскую клинику на серьезную реставрацию — им предстояли подтяжка лица, поднятие подбородка и бровей, восстановление красок и другие приготовления к грандиозной выставке, намечающейся в венском музее. Но и без них премьера «Южной набережной» в Культурном центре Яффо «Д» была волнующим событием, по крайней мере, для тех, кто приложил к нему руку, или вложил душу и сердце.
Сюзан развязала свой конский хвост и распустила локоны. Она стояла у входа, исполняя роль уверенной в себе хозяйки, и была похожа на мать, которая нашла для своей беспутной дочки жениха с высшим образованием. Каждому приглашенному она вручала красную гвоздику — дар цветочного магазина «Сами и Сосо» — а те искали, как бы незаметно от нее избавиться.
Дедушка, облаченный в парадный костюм, энергично катил перед собой кресло на колесах, в котором сидел Цви «из нашего города», слишком слабый, чтобы идти пешком. Катетеризация дедушкиного сердца прошла успешно, а бурный роман с «дорогой Мирьям» вселил в него силу и бодрость. За ним, улыбаясь и краснея, шла сама «дорогая Мирьям» в девически голубом платье, держа за руку Якоба-Газету, который, не переставая, отдавал честь Джейми Раанане и докладывал, что сегодня у него нет ни одного покойника. Все четверо — сплоченные и счастливые — они выглядели как представители организации «Новая семья»[50].
Шамир в клетчатом пиджаке из Лондона и с нарядным букетом лилий в руках уселся в ряду для почетных гостей, стараясь не смотреть на глубокое декольте Сюзан. Вслед за ним появились Кларисса, Хуанита и с ними еще несколько работающих девушек со сверкающими сумками и устрашающими каблуками-шпильками.
— Привет, капитан, — сказали девушки, и он, ужасно покраснев, встал и выразил нашим ночным героиням подобающее им почтение.
Папа носился за кулисами, в сотый раз показывая русским музыкантам, согласившимся на добровольных началах нам аккомпанировать, что такое латинский ритм, повторял гаммы и пируэты с взволнованной Одайей, которая уверяла, что кто-то вынул у нее из горла голосовые связки.
— Это от волнения, — мягким голосом говорил он ей. — Мне это знакомо. Всё будет хорошо.
Мама осталась в больнице рядом с экраном компьютера. Душка подключил ее компьютер к сайту Культурного Центра, и она обещала, что будет смотреть нас в прямом эфире.
Даже мэр города пришел, сфотографировался с тремя девушками из ансамбля и сразу исчез, оставив вместо себя заведующую городским отделом культуры, озирающуюся с видом гордой наседки. Казначей мэрии не пришел, не было также заведующего отделом водоснабжения и руководителя отдела парковки, чада которых так и не получили главные роли. Зато родственники Одайи заполнили зал, украсив его цветом шоколада, и раздавали книжечки псалмов всем желающим.
— На счастье, — приговаривали они, сверкая глазами.
Я влилась в закулисную суматоху. Девочки из ансамбля хихикали, тесно прижавшись друг к дружке, как стая перепуганных цапель. Танцевальные костюмы туго обтягивали их тоненькие фигурки. Они ждали, когда Душка подаст им знак.
