Анне Хольт - Госпожа президент
— Можно садиться за стол, — сказала Луиза.
Против обыкновения, вид у нее был смущенный.
Словно она вдруг поняла, что дядя слегка не в себе. И, когда он наклонился погладить ее по плечу, с неловкой улыбкой отстранилась.
— Прошу! — Она жестом пригласила в столовую.
— Может, подождем Кэтрин? — спросил Ал, кивая дочке: мол, не волнуйся. — Она скоро придет.
— Уже пришла! — крикнул звонкий голос. Хлопнула дверь. — Мы выиграли! Я сумела далеко послать мяч!
Файед с бокалом в руке направился в столовую.
— Кэтрин! — ласково сказал он и остановился, глядя на племянницу.
Пятнадцатилетняя девочка замерла как вкопанная. Она с недоумением смотрела на гостя, до того похожего на отца, что впору спутать, только взгляд совсем другой, влажный, непроницаемый. Вдобавок эти усы, неприятные какие-то, толстые, с мокрыми кончиками. Острыми стрелками они обрамляли рот, закрывая верхнюю губу.
— Привет, — тихо сказала Кэтрин.
— Я же говорил, что дядя Файед, вероятно, заедет к нам сегодня, — с напускной бодростью сказал Ал. — И он здесь! Давайте-ка за стол. Луиза приготовила обед, и он стынет.
Кэтрин осторожно улыбнулась.
— Я только отнесу в комнату вещи и помою руки. — В четыре прыжка она взбежала вверх по лестнице.
Из кухни появилась Луиза с двумя тарелками в руках и еще двумя на худеньких предплечьях.
— Вы только посмотрите! — воскликнул Файед. — Настоящий профессионал!
Они сели за стол. Кэтрин спустилась вниз так же быстро, как и взбежала наверх. Короткостриженая, с красивым, энергичным лицом и широкими плечами.
— Значит, ты играешь в софтбол, — сказал Файед довольно-таки невпопад и отправил в рот кусочек гусиной печенки. — Твой отец играл в бейсбол. В свое время. Давно это было! Верно, Али?
С тех пор как умерла бабушка, никто не называл отца Али. Девочки переглянулись, Луиза прикрыла рот ладошкой и тихонько хихикнула. Ал Муффет что-то неразборчиво пробурчал, пресекая разговоры о своей жалкой спортивной карьере.
Файед осушил бокал. Луиза хотела было встать, чтобы принести из кухни бутылку, но отец жестом остановил ее.
— Дяде Файеду больше не надо вина, — мягко сказал он. — Нальем ему холодной, свежей воды.
Он наполнил большой стакан и подвинул брату, который сидел напротив.
— Пожалуй, я выпью еще немного вина, — улыбнулся Файед, не прикасаясь к стакану с водой.
— Думаю, не стоит. — Ал чуть не просверлил его взглядом.
Что-то здесь не так. Конечно, за те годы, что они не видались, Файед мог измениться и пристраститься к выпивке. Но это маловероятно. Вдобавок, судя по всему, он плохо переносит горячительные напитки. И пусть даже явно хлебнул чего-то, прежде чем явился на кухню, от одного-единственного бокала вина сразу сильно захмелел. Нет, Файед пить не привык. И Ал не мог взять в толк, зачем брату сейчас понадобилось напиваться.
— Н-да, — сказал Файед, нарушив тягостную тишину. — Ты прав. С меня довольно. Выпивка хороша в малых дозах и ох как опасна в больших.
При слове «опасна» он нарочито погрозил пальцем девочкам, сидевшим друг против друга у торцов стола.
— Как поживает твоя семья? — спросил Ал с полным ртом.
— Гм, как семья… — Файед снова принялся за еду. Медленно жевал, словно целиком сосредоточился на этом процессе. — Пожалуй, хорошо. В общем и целом. Если в этой стране кто-то может поживать хорошо. Я имею в виду при нашем этническом происхождении.
Ал мгновенно насторожился. Отложил вилку и нож, облокотился на стол, подался вперед.
— У нас никаких сложностей нет, — сказал он и улыбнулся дочерям.
— Я говорю не о таких, как ты, — отозвался Файед, вполне трезвым голосом.
Алу хотелось возразить, но при девочках это неуместно. Он спросил, все ли закончили с закуской, и начал собирать грязные тарелки. Луиза пошла за ним на кухню.
— Он не заболел? — шепотом спросила она. — Странный какой-то. Вроде как… суетный.
— Суетливый, — тихонько поправил Ал. — Он всегда был такой. Не суди его слишком строго, Луиза. Ему пришлось потруднее, чем нам.
Файед так и не сумел преодолеть одиннадцатое сентября, думал он. Многие годы он поднимался по иерархической лестнице взыскательной и щедрой системы. А после катастрофы все резко оборвалось. Хотя достигнутых позиций он не лишился. Файед — человек обиженный, Луиза, а ты еще мала, чтобы понять.
— Вообще-то он хороший, — улыбнулся он дочке. — И как ты сама говорила, он твой родной дядя.
Они вернулись в столовую, неся дополнительное лакомое блюдо — русскую икру и лук-шалот со своего огорода.
— …И с этой несправедливостью они так и не сумели ничего сделать. И не сделают. — Файед покачал головой и повертел пальцем у виска.
— О чем это вы толкуете? — спросил Ал.
— О черных, — отозвался Файед.
— Об афроамериканцах, — поправил Ал. — Ты имеешь в виду афроамериканцев.
— Как хочешь, так их и называй. Факт тот, что они позволяют себя эксплуатировать. Такими уж созданы, знаешь ли. Они никогда не смогут взбунтоваться.
— В этом доме подобные разговоры не допускаются, — сказал Ал, ставя перед братом тарелку. — Предлагаю сменить тему.
— Это обусловлено генетически, — продолжал Файед, будто и не слышал. — Рабы должны быть трудолюбивыми и сильными, а думать им особо незачем. Если в Африке и попадались умники, их отпускали на свободу. Генетический материал, который попал сюда, обеспечивает разве что способность стать спортсменом. Или гангстером. Другое дело мы. Нам в дерьме сидеть ни к чему.
Трах!
Ал Муффет так грохнул своей тарелкой об стол, что она разбилась.
— Изволь заткнуться! — процедил он. — Никому, даже родному брату, я не позволю болтать такую галиматью. Ни здесь, ни в другом месте. Понятно? Понятно?!
Девочки оцепенели, только глаза перебегали с дяди на отца и обратно. Даже Фредди, маленький терьер, привязанный во дворе и обычно заливавшийся лаем во время любой трапезы, на которую его не допускали, и тот притих.
— Может, продолжим обед, — в конце концов сказала Луиза, необычно тонким голосом. — Папа, возьми мою тарелку. Я вообще-то не очень люблю икру. И, по-моему, как Кондолизе Райс, так и Колину Пауэллу ума не занимать. Хоть я с ними и не согласна. Я демократ. — Двенадцатилетняя девочка неуверенно улыбнулась. Братья молчали. — Держи! — Она протянула отцу свою тарелку.
— Ты прав! — наконец сказал Файед, пожал плечами, как бы извиняясь. — Давайте сменим тему.
Задача оказалась весьма трудной. Все молча принялись за еду. Пауза затянулась. Если бы отец посмотрел на Луизу, он бы заметил, что на ресницах у нее висят слезинки, а губы дрожат. Но Кэтрин, судя по всему, находила ситуацию чрезвычайно интересной. Она неотрывно смотрела на дядю, словно не вполне понимала, что он здесь делает.
— Вы жутко похожи, — вдруг сказала она. — Если не считать усов.
Братья наконец подняли глаза от тарелок.
— Мы с детства об этом слышим. — Ал взял кусочек хлеба, чтобы подобрать остатки икры. — Невзирая на разницу в возрасте.
— Даже мама нас путала, — вставил Файед.
Ал скептически посмотрел на него.
— Мама? Нет, она никогда нас не путала. Ты же на четыре года старше меня, Файед!
— Перед смертью… — В голосе Файеда сквозило что-то, чего Ал никогда раньше не слышал и не мог истолковать. — Перед смертью она фактически приняла меня за тебя. Наверно, потому, что всегда больше любила тебя. И хотела, чтобы с нею был ты. Чтобы любимый сын сидел рядом и разговаривал с нею в последнюю светлую минуту. Но ты… не успел приехать.
Улыбка была неоднозначна. Ал Муффет отодвинул тарелку. Комната медленно закружилась перед глазами. Кровь отхлынула от головы, адреналин ударил во все мышцы, во все нервы его существа. Ладони прилипли к столу. Он крепко вцепился в столешницу, чтобы не упасть со стула.
— Возможно, — будничным голосом произнес он, стараясь не пугать детей, которые смотрели на него так, словно он нацепил на себя красный клоунский нос, — она думала…
— Что с тобой, папа? Ты сам не свой…
Луиза потянулась через стол, положила узкую ладошку на большую отцовскую руку.
— Ничего… Все хорошо. Все в порядке. — Он неловко изобразил успокоительную улыбку, чувствуя, что от него ждут объяснения: — Желудок вдруг заболел, на минутку… Наверно, из-за икры. Сейчас пройдет.
Файед посмотрел на брата. Глаза его еще больше потемнели. Казалось, он обладает сверхъестественной способностью втягивать их в череп или выдвигать лоб вперед, делая лицо совсем мрачным, прямо-таки пугающим. Алу вспомнилось, что точно так же брат смотрел на него в детстве, устроив очередную скверную проказу, из тех, что кончались непременным, а с годами все более сердитым отцовским выговором. И он понял, что это может означать.
