Жорж Сименон - Плюшевый мишка
Никогда Шабо не видел ее обеспокоенной или в дурном настроении. Она знала всех сестер, всех санитарок по именам и заказывала для них коробки шоколадных конфет. И как только ребенок рождался, ее муж приносил шампанское и она всем предлагала выпить.
Ее комната уже с утра была полна цветов, и для каждого букета она сама выбирала подходящую вазу. На ночном столике – блокнот и карандаш.
– Вспоминаете, профессор?
В прошлый раз она сама отмечала частоту схваток – сначала каждые двадцать минут, затем – каждые десять, наконец – каждые три минуты.
– Когда дойдет до трех минут, я вам позвоню. Договорились?
– Позвоните мне, когда дойдет до десяти, так будет лучше.
Он бросил беглый взгляд в окно, но из этой палаты был виден лишь крохотный кусочек тротуара.
Следующий визит был в детскую, где пятеро новорожденных лежали в ряд на затянутых полотном кроватках, пока медсестра кормила одного из них.
Он осмотрел младенца египтянки; казалось, у него совсем нет лба – так низко росли черные длинные волосы.
– Позвоните мадмуазель Роман и скажите, что те господа могут повидать ребенка – разумеется не здесь, а где-нибудь в коридоре, что ли. И проследите, чтобы никто к нему не прикасался...
Обычная рутина. Он шел от палаты к палате, с виду спокойный, бросал взгляд на температурный листок, на протягиваемый ему анамнез, на несколько минут присаживался у кровати, несколько минут успокаивающей болтовни...
Ну кто бы мог заподозрить его в том, что он больше занят тротуаром под окнами, чем пациентками?
Дважды тот человек приходил во вторник с утра, а последний раз – в субботу; вероятно, в эти дни он был свободен от работы.
Если он опять сделал то же самое, значит, Вивиана вытащила записку из-под «дворника», а Шабо ничего не сказала. Возможно, и так. Она бы умолчала и о полицейском инспекторе, если б он сам не заметил его, проходя мимо застекленного кабинета мадмуазель Роман.
Какую цель преследовала его секретарша, поступая таким образом, – оградить его от лишнего беспокойства? На нем была клиника и персонал, консультаций на улице Анри-Мартэн и служба в Институте материнства в ПорРояле. Он нес ответственность за своих ассистентов и учеников-практикантов. Сотни женщин верили в него.
И тем не менее он был уверен, что в глазах Вивианы Доломье, получившей все свои знания из его рук, он существо слабое, нуждающееся в опеке.
Неужели и другие представляют его таким?
Он обошел палаты дважды и остановился у окна, откуда лучше всего была видна улица, и на этот раз, как он предчувствовал с самого утра, тот человек был здесь: запрокинув голову, он всматривался в фасад клиники и наконец уставился на окно, из которого прямо на него глядел Шабо.
Откуда он знал профессора? Может быть, на него указал один из служащих, когда Шабо спускался с лестницы к машине? Или его выследили от самого дома на улице Анри-Мартэн?!
Несмотря на расстояние и разделяющие их голые деревья, они впервые противостояли друг другу лицом к лицу – до сих пор Шабо мог заметить несколько раз только неясную тень, неприметный профиль.
Сегодня он намеренно задержался у окна, сосредоточенный, безразличный к непрерывному хождению за его спиной медсестер и санитарок, завороженный видом этого человека, до которого ему не было дела и который так разрушительно вторгся в его жизнь.
Человеку было года двадцать три – двадцать четыре, и, несмотря на холодное время, он был без пальто. Его костюм, плохого кроя, из довольно грубой ткани, из тех, что покупают себе крестьяне в ближайшем городе, дополняли грубые башмаки. Короткие белокурые волосы по контрасту с загорелым лицом казались совсем светлыми.
Если бы у Шабо не было оснований предполагать, что его противник крестьянин из восточных департаментов, недавно прибывший из какой-нибудь деревни неподалеку от Страсбурга, – смог бы он сам догадаться, откуда тот, или нет?
В светлых глазах молодого человека явственно читалась наивность, смешанная с упрямством. Казалось, он был одержим одной мыслью. Шабо вспомнил, что подобные лица ему случалось видеть в больнице Святой Анны, среди сумасшедших, в те времена, когда он собирался посвятить себя психиатрии.
Видит ли его Вивиана там, внизу, из директорского кабинета?
Издали складывалось впечатление, что человек разговаривает сам с собой и произносит нечто вроде заклинаний, не отрывая глаз от лица в окне.
Вот он медленно стал переходить улицу; остановился, пропуская машину, потом замешкался у ворот. Он поднял голову, желая удостовериться, что Шабо видит его действия, в несколько стремительных шагов очутился у спортивной машины и подсунул бумажку под стеклоочиститель.
Прежде чем уйти, он вернулся на то же место против фасада, сжал кулаки и наконец с сожалением удалился, тяжело передвигая ноги.
Профессор выждал и убедился, что Вивиана ничего не заметила, поскольку не спустилась к машине, чтобы взять записку.
Нигде ни души. Он дошел до служебной лестницы и, открыв боковую дверь, оказался в саду. Шабо закурил, чтобы со стороны можно было подумать, будто он вышел передохнуть.
Он был у себя, клиника принадлежала ему, и все же не нужно, чтобы его видели. Правда, и здесь, и дома он четыре-пять раз за день скрывался, чтобы украдкой выпить коньяку и затем разгрызть карамель с хлорофиллом.
Возвращаясь обратно и стараясь не слишком шуршать гравием, он бросил взгляд на клочок бумаги, который держал в руке, – листок, вырванный из ученической тетради, и на нем непривычной к письму рукой были выведены три слова:
«Я тибя убью».
Твердый нажим, угловатый почерк – словно писавший привык к немецким буквам. И опять та же ошибка в слове «тебя».
– Доктор Одэн спрашивает, не могли бы вы подняться к нему в двадцать первую, профессор.
Женщина с внематочной беременностью: четыре дня назад он ее прооперировал. Шабо сохранил ей фаллопиеву трубу, но теперь, по взгляду, брошенному на него доктором Одэном, понял, что повторная операция неизбежна.
Измученная женщина тем не менее зорко подстерегала малейшее движение врачей, и только позднее, в ординаторской, им удалось обсудить ее случай.
– Подождем до завтра, – решил он в заключение беседы.
Не выглядит ли он человеком, которому собственные неурядицы мешают полностью отдаваться работе? К примеру, человеком испуганным?
Нет, он не боялся, и уж во всяком случае, не боялся смерти – ведь сколько раз он с мечтательной улыбкой поглаживал рукоятку пистолета, лежащего в ящике его письменного стола.
Много лет он даже не вспоминал об этом оружии: обычно он держал его в машине, в отделении для перчаток, и когда покупал новую, пистолет перекладывали туда вместе с солнцезащитными очками, маршрутными картами и прочими мелочами.
Он не мог бы сказать, какой системы его пистолет, заряжен ли барабан, и вряд ли знал, где находится предохранительный взвод.
Прошло лет десять с тех пор, как они с женой еще пускались в так называемые романтические путешествия. Сколько лет было тогда Давиду? Не больше шести, потому что у него еще была няня и он не ходил в школу.
Они с Кристиной выбирали какую-нибудь знаменитую гостиницу в сорока пятидесяти километрах от Парижа, иногда у Сен-Жерменского леса, иногда в направлении Фонтенбло. После изысканного обеда, сопровождаемого бутылкой старого вина, они наудачу пускались в ночь.
Теперь он недоумевал: о чем они могли говорить друг с другом? Разумеется, говорил в основном он. Он только что стал владельцем клиники, и многочисленные проблемы, связанные с новым делом, тогда еще вдохновляли его. Он придавал большое значение книге о патологии околоплодной жидкости, которую готовил к публикации в те времена. Она уже давно вышла в свет.
Однажды ночью, возвращаясь с Кристиной по безлюдной дороге, он заметил машину у обочины, кто-то размахивал фонарем, словно прося о помощи. Он инстинктивно затормозил. Он запомнил, что правил своей первой спортивной машиной и дело было летом, так как верх был опущен. Кристина едва успела крикнуть ему:
– Берегись, Жан!
В тот же миг он заметил в боковом зеркале две тени, возникшие сзади, в то время как человек перед радиатором раскинул руки, преграждая путь. Не думая, он нажал на акселератор, машина рванулась.
– Я почти уверена, что у того, впереди, в руке было оружие...
Но она не была убеждена в этом до конца. Он тоже.
Он ругал себя. Чудом не сбил человека. Наутро они узнали из газет, что спустя полчаса на том же месте ограбили автомобилиста.
Кристина боялась, что история может повториться, и он пообещал ей купить пистолет, потом как-то забыл об этом. Кончилось тем, что его шурин, коллекционер всех видов оружия, дал ему автоматический пистолет.
Когда же он взял его из машины и положил в ящик письменного стола? Года два назад? Или три? Он может только сказать, что, возвращаясь однажды ночью, поглядел на железную койку в своем чулане и неожиданно подумал: «А чего ради?»
