Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
– Зная, что мы предположим, будто он начал бриться, сильно порезался и бросил, – сказал Пуаро. – Позже, когда он приходил ко мне в пансион, его борода исчезла совсем, а лицо было сплошь в порезах: напоминание мне о его неспособности поднести бритву к лицу без того, чтобы не порезаться. Таким образом, если я поверю в это, то я буду предполагать, что любой шрам на его лице вызван бритьем.
– Почему вы говорите об этом таким скучным голосом? – спросил я.
– Потому что это совершенно очевидные вещи. Я пришел к этому выводу больше двух часов назад.
– О. – Я почувствовал себя воздушным шаром, из которого выпустили воздух. – Погодите-ка – если Кидд расцарапал себе лицо о ветку дерева за окном комнаты Ричарда Негуса, значит, он мог залезть туда и взять оттуда ключи от номеров 121 и 317. Так ведь?
– Сейчас не время обсуждать это, – сказал Пуаро сурово. – Мы прибыли на вокзал. Из ваших вопросов ясно, что вы слушали невнимательно.
* * *Доктор Амброуз Флауэрдейл оказался высоким мужчиной крепкого сложения, лет пятидесяти, с темными, жесткими, точно проволока, волосами, седеющими на висках. Он был в мятой рубашке, на которой не хватало пуговицы. В письме он написал нам, чтобы мы шли сразу в дом викария; туда мы и направились, и теперь стояли в нетопленном холле с высоким потолком и щелястыми половицами.
Было похоже, что дом передали доктору Флауэрдейлу в безраздельное пользование в качестве больницы для одной-единственной пациентки. Дверь нам открыла сестра милосердия в форме. При других обстоятельствах я поинтересовался бы, куда же девался основной жилец, однако теперь я думал лишь о бедной Маргарет Эрнст.
– Как она? – спросил я, едва мы успели представиться.
Лицо доктора исказилось от боли. Затем он взял себя в руки.
– Мне позволено сообщить вам, что, учитывая все обстоятельства, она чувствует себя неплохо.
– Кем позволено? – уточнил Пуаро.
– Маргарет. Она не переносит пораженческих разговоров.
– Это правда, то, что она просила передать нам?
После небольшой паузы доктор Флауэрдейл кивнул.
– Немногие выжили бы в таком состоянии после столь жестокого нападения. Но Маргарет отличается крепостью как ума, так и тела. Нападение было очень серьезным, но черт меня побери, если я не вытащу ее с того света, даже если сам уйду туда.
– Что с ней случилось?
– Два отпетых негодяя с верхнего конца деревни пришли ночью на кладбище и… сотворили с могилой Айвов такое, что и говорить не хочется. Маргарет их услышала. Она даже во сне продолжала нести стражу. Она услышала скрежет металла о камень. Когда Маргарет выскочила на улицу, чтобы их остановить, они напали на нее и ударили лопатой, которую принесли с собой. Они забили бы ее до смерти не моргнув глазом! Это было ясно даже деревенскому констеблю, который арестовал их несколько часов спустя.
Пуаро сказал:
– Прошу прощения, доктор. Вы знаете, кто поступил так с Маргарет Эрнст? Те два негодяя, о которых вы говорите… они сознались?
– С гордостью, – процедил доктор Флауэрдейл сквозь стиснутые зубы.
– Значит, они арестованы?
– О да, полиция их повязала.
– И кто же они? – спросил я.
– Фредерик и Тобиас Клаттоны, отец и сын. Парочка вечно пьяных бездельников.
Я подумал, уж не о том ли молодом бездельнике, которого я застал тогда в компании Уолтера Стоукли, речь. (Оказалось, что о нем са́мом.)
– Маргарет им помешала, так они сказали. Что же до могилы… – Доктор Флауэрдейл повернулся ко мне. – Пожалуйста, поймите меня правильно, я вас ни в чем не обвиняю, но после вашего визита все началось сначала. Вас видели, когда вы входили в коттедж к Маргарет. Все деревенские знают ее отношение к истории Айвов. И все сразу поняли, что в ее коттедже вы услышите не о Патрике Айве – пронырливом шарлатане, но о жертве кампании жестокости и клеветы – кампании, организованной ими. Вот им и захотелось наказать Патрика еще раз. Но сам он уже мертв, а значит, недоступен для них, поэтому они осквернили его могилу. Маргарет всегда говорила, что рано или поздно это случится. Она чуть не каждый день проводит у окна в надежде, что они придут при ней и ей удастся их остановить. Вы знаете, что она никогда даже не видела Патрика и Франсис? Она вам говорила? Они были моими друзьями. Их трагедия стала моей болью, несправедливость по отношению к ним – моей одержимостью. И все же они с самого начала были важны для Маргарет. Ее ужасала сама мысль о том, что такое могло случиться в приходе ее мужа. И она сделала так, что для него это тоже стало важно. Мне невероятно повезло, что именно Чарльз и Маргарет приехали в наш приход после Патрика и Франсис. Лучшего союзника, чем она, и пожелать нельзя. Чем они оба, – поправился доктор Флауэрдейл.
– Мы можем поговорить с Маргарет? – спросил я. Если она умрет – а меня не оставляло ощущение, что так оно и случится, вопреки всем стараниям доктора сохранить ей жизнь, – то мне необходимо было сначала услышать то, что она хотела нам сказать.
– Конечно, – сказал Амброуз Флауэрдейл. – Она будет в ярости, если узнает, что я не пустил вас к ней.
Пуаро, медицинская сестра и я поднялись следом за ним по голой деревянной лестнице наверх и вошли в одну из спален. Я старался не показать, насколько шокирован, увидев вместо лица Маргарет бинты в бордовых пятнах, а также синие и багровые рубцы и кровоподтеки. Слезы невольно выступили у меня на глазах.
– Они здесь, Амброуз? – спросила она.
– Да.
– Bonjour[49], мадам Эрнст. Я – Эркюль Пуаро. Мне не хватает слов, чтобы выразить, как я сочувствую…
– Пожалуйста, зовите меня Маргарет. Мистер Кэтчпул с вами?
– Да, я здесь, – выдавил я. Как мог мужчина, тем более двое мужчин, сотворить такое с женщиной, было выше моего понимания. Нет, это был поступок не людей, а скотов. Чудовищ.
– Вы что, оба мучительно подыскиваете выражения, чтобы не ранить меня? – спросила Маргарет. – У меня глаза опухли и не открываются, так что я не вижу ваших лиц. Полагаю, Амброуз сказал вам, что я вот-вот умру?
– Non, madame. Ничего подобного он не говорил.
– Вот как? Все равно он так думает.
– Маргарет, дорогая…
– Он ошибается. Я так зла, что просто не могу умереть.
– Вы что-то хотите нам рассказать? – спросил Пуаро.
Странный звук вылетел из горла Маргарет. В нем были презрение и насмешка.
– Да, хочу, только не надо спрашивать меня об этом с такой тревогой – нам совершенно некуда спешить, мой следующий вздох точно не будет последним! А если вы думаете иначе, значит, Амброуз неправильно вам все объяснил. Сейчас я отдохну. Вне всякого сомнения, сегодня мне придется еще не раз защищать себя от безосновательных обвинений в том, что я вот-вот скончаюсь. Амброуз, расскажи им все, что им нужно знать, хорошо? – Ее веки задрожали.
– Да. Если ты так хочешь. – Его глаза в ужасе расширились, и он схватил ее за руку. – Маргарет? Маргарет!
– Оставьте ее, – в первый раз за все время открыла рот сестра. – Пусть спит.
– Спит, – повторил за ней доктор Флауэрдейл сконфуженно. – Да, разумеется. Ей нужно спать.
– Так что же она хотела, чтобы вы рассказали нам, доктор? – снова спросил Пуаро.
– Может быть, вам будет удобнее поговорить с посетителями в гостиной? – предложила сестра.
– Нет, – сказал Флауэрдейл. – Я ее не оставлю. Но мой разговор с этими джентльменами должен остаться конфиденциальным, так что не могли бы вы дать нам несколько минут, сестра?
Молодая женщина кивнула и вышла из комнаты.
Флауэрдейл обратился ко мне:
– Как я понимаю, она вам почти все рассказала? Все, что эта адская деревня сотворила с Патриком и Франсис?
– Возможно, нам известно больше, чем вы предполагаете, – сказал Пуаро. – Я беседовал и с Нэнси Дьюкейн, и с Дженни Хоббс. Обе сообщили мне, что в ходе дознания смерть обоих супругов Айв была признана результатом трагической случайности. Однако Маргарет Эрнст рассказала Кэтчпулу, что они приняли яд сознательно, чтобы покончить с собой: сначала жена, потом муж. Яд под названием абрин.
Флауэрдейл кивнул:
– Это правда. Франсис и Патрик оставили записки: свои последние послания миру. Я сказал властям, что, по моему мнению, обе смерти были результатом несчастной случайности. Я солгал.
– Зачем? – спросил Пуаро.
– Самоубийство – грех в глазах Церкви. Репутация Патрика и без того сильно пострадала; я не мог допустить, чтобы на ней появилось еще одно пятно. А бедная Франсис, которая не сделала ничего дурного и была доброй христианкой…
– Oui. Je comprends[50].
– Я знал людей, которые гордились бы, получив подтверждение того, что это их действия довели Айвов до самоубийства. Мне не хотелось доставлять им такое удовольствие. Харриет Сиппель в особенности.
Пуаро сказал:
– Могу я задать вам один вопрос, доктор Флауэрдейл? Если бы вам сообщили, что Харриет Сиппель раскаялась в своей злостной травле Патрика Айва, вы бы поверили?
