Лондонский туман - Кристианна Брэнд
— Я не вижу на них никакой крови.
— Естественно, — сказал Деймьян. — Я ее стер. Но ведь следы всегда остаются в швах и других местах, не так ли?
Чарлзуэрт передал туфли Бедду.
— Займитесь ими. Итак, Джоунс, эти туфли принадлежат мистеру Херви — постояльцу в доме вашей матери. Они были испачканы кровью Рауля Верне, и вы стерли кровь.
— Да, — кивнул Деймьян. — Дело в том, что я носил их тогда.
Снова оказавшись на свидетельском месте, Мелисса заявила, что раз люди, которых она все это время так преданно защищала, пытались спрятаться за ее юбками, то теперь она будет говорить правду, всю правду, ничего кроме правды, и да поможет ей Бог! Не зная, что Деймьян все еще прижат в угол коридора и не может ее слышать, она поведала всю историю той ужасной ночи. Никто не останавливал и не прерывал ее — она была свидетелем, дающим показания, и имела право быть выслушанной. Судья и прокурор могли только обменяться взглядом и беспомощно пожать плечами. Процесс уже напоминал сумасшедший дом — оставалось лишь следить, чтобы его безумие придерживалось в рамках, предписанных законом. Поэтому Мелисса, обратив взгляд к галерее, вновь переживала события вечера гибели Рауля Верне, перестав шептать, запинаться и прятать лицо за прядями волос, забыв. о черной шапочке и алой мантии судьи, о белых париках и черных мантиях, о присяжных и зрителях, о сидящем внизу стенографисте, усердно записывающим вслед за ней...
Во всем была виновата Роузи. Она шла по жизни весело и бездумно, словно танцуя на цветущем лугу, и все смотрели на нее, думая, как она очаровательна! Но никто, никто не замечал сломанных и изувеченных цветов под ее толстыми белыми ногами, никто не думал, кому они принадлежали. Многие из них были цветами Мелиссы — глупыми белыми полевыми цветами надежд и иллюзий, безжалостно растоптанными беспечными ногами. Но потом появился Станислас, Роузи уехала в Швейцарию, и все было чудесно. Правда, Роузи перещеголяла историю о Станисласе с его таинственным прошлым своими похождениями в Женеве, но Мелисса предпочитала свидание со Станисласом свиданию с родильным домом, и оно было назначено на вечер того четверга. Правда, собрался туман, но это не должно было остановить Станисласа. Уверенная, что он зайдет за ней, как было условлено, Мелисса оделась («Надень зеленое, дорогая, — мне нравится, когда мои женщины носят зеленое»), но потом выбрала другой зеленый наряд и, наконец, в половине восьмого, лихорадочно поменяв перо в шляпке, стала ждать стука в дверь полуподвала. Она слышала, как Роузи спускается по ступенькам крыльца и, ругаясь, сражается с задвижкой ворот, и подумала, что если Роузи смогла выйти, то Станислас придет наверняка. Шаги Роузи стихли в тумане.
Спустя час, расстроенная и подавленная, но все еще не потерявшая надежду Мелисса в десятый раз подошла к воротам и прислушалась, вглядываясь в окутанную туманом дорогу и напрягая слух. Но не было слышно ни шагов, ни голоса — даже постоянный шум лондонского транспорта стал редким и приглушенным. Мелисса двинулась по тротуару, нащупывая рукой садовую ограду домов на Мейда-Вейл. «Дойду до перекрестка, — думала она. — Так я не смогу с ним разминуться». Все было лучше, чем ждать дома — в конце концов, она могла встретить Станисласа и побыть с ним чуть больше времени.
Чуть выше на перекрестке стояла телефонная будка. Мелиссе пришло в голову позвонить ему и узнать, не вернулся ли он домой. Она не хотела звонить из дому, так как наверху была миссис Эванс со своим дружком, а Станислас тем временем мог постучать в дверь полуподвала и, не получив ответа, уйти. Мелисса ощупью направилась к будке, ища в сумочке монеты. В будке кто-то был. Она поднялась чуть выше и стала ждать. «Через минуту-две я спущусь к будке и кашляну у двери», — думала Мелисса. Вероятно, какая-то парочка забралась туда из-за тумана. В такие ночи на Мейда-Вейл не попадешь в телефонную будку — они все заняты тискающимися парочками...
В будке действительно были двое. В ответ на кашель Мелиссы послышался мужской голос с деланным американским акцентом: «О господи, кто-то хочет позвонить! Нам придется прерваться и выйти в холодную ночь, малышка». Женский голос с таким же псевдоамериканским акцентом сказал, что было приятно познакомиться. Они вышли рука об руку и, не взглянув на Мелиссу, зашагали вниз. «Что теперь?» — спросил мужской голос. А девушка ответила, что она должна идти, так как из-за него уже на час опоздала на встречу. Он предложил, что позвонит ей завтра, но девушка сказала, что завтра ей будет стыдно своего непристойного поведения, и она не сможет посмотреть ему в глаза, так что им лучше разойтись как в море корабли и не пытаться узнать, кто они такие, потому что она вообще-то не из тех, кто знакомится с мужчинами в тумане и... и занимается с ними любовью в телефонных будках. Тогда мужчина спросил, где она занимается любовью, так как ему хотелось бы там побывать, и добавил, что проводит ее, поскольку все равно испортил ей свидание, а семь бед один ответ... Американский акцент постепенно исчезал, пока они спускались с холма, скрываясь в тумане, и последние жалкие полевые цветы Мелиссы были растоптаны высокими каблучками Роузи.
Она вошла в будку и набрала другой номер. Не было смысла звонить Станисласу — теперь Мелисса точно знала, что его нет дома.
Деймьян Джоунс, однако, был дома. Он проводит собрание, сказала его мать, которая толком не знала, кто лидер в их организации.
— Не важно, — заявила Мелисса, — Я хочу с ним поговорить.
Но мисс Джоунс предпочитала не мешать собранию.
— Скажите ему, что это товарищ, у которого серьезные неприятности, — настаивала Мелисса.
Деймьян, который, надо отдать ему должное, любил своих ближних и искренне желал убедить их разделить все поровну между собой, сразу же вышел узнать, кто этот самозваный товарищ, попавший в беду. Мелисса, горько рыдая, поведала ему историю обмана и предательства, не называя имен, но намекнув на аристократа из-за моря.
— Я приду, как только смогу, — пообещал Деймьян и вернулся на собрание. Австрийские беженцы выразили мнение, что ему следует немедленно бежать на помощь соблазненной даме — их карие глаза наполнились слезами при мысли о покинутой красавице. Валлийский интеллектуал, выяснив, что участники события принадлежат к разному полу, утратил интерес к делу и холодно заявил, что партия прежде всего. Сердитые юнцы, убедившись, что в истории
