Атанас Мандаджиев - Волчий капкан
– Значит, я все-таки понадобился, – сказал я, стараясь выглядеть как можно веселее, хотя на душе у меня скребли кошки – верный признак того, что я начал снова сомневаться в Пырване.
Он словно почувствовал, что со мной происходит, – взглянул на меня и потупился. Голос его звучал неуверенно.
– Я хотел преподнести вам сюрприз – вот и все! Мне было ясно, что вам нелегко, что дела наши почти зашли в тупик…
Он явно ждал от меня ответа, но я продолжал упорно молчать. Мне хотелось высказаться, наговорить ему резкостей, но я молчал, рассматривая тлеющий краешек своей сигареты. Пусть он сам осознает, что наделал, пусть сам поймет, какие ужасные предположения могут возникнуть даже у самого непредубежденного человека.
Начнем со сравнительно невинного: увлеченный своей великой идеей, уверенный в ее непогрешимости, он забывает о всяческой осторожности. Забывает о том, что нельзя самовольничать, что один раз его уже об этом предупреждали и теперь непременно накажут, что без приказа начальника ни одного шага предпринимать не положено… А может быть, он боялся, что я не одобрю его плана? Предположим, он дождался меня и терпеливо, как подобает, изложил свой план. (Что вы на это скажете? Ведь всё обдумано!). Однако я отрицательно качаю головой, и все идет к чертям. Нет, Пырван не так глуп. Как только он убедился, что план его безупречен, он решил больше не ждать. К чему здесь долгие обсуждения! Консерваторы, бывало, и более блестящие идеи душили в зародыше. И все же, может быть, это значит, что он меня не уважает, не доверяет мне и в душе считает, что мне до него далеко? Вы уже отказались от одного моего проекта, помните – насчет Сони и ее баскетболиста, – но теперь, уж извините, а я знаю, что делаю. И прекрасно, что вас нет сейчас в городе. Сделаю дело, а потом наказывайте меня, если желаете, – мне все равно. Победителей не судят. Все будут говорить: ах, это тот самый Пырван Вылков, кто бы мог подумать? Уж тогда-то обо мне узнают не только в Управлении, будут сравнивать меня с Аввакумом Заховым[5], со знаменитыми советскими разведчиками. Какое сладкое слово «слава»! Ради чего еще живет на стоящий спортсмен, ради чего отдает он столько времени и сил тренировкам, проливает семь потов, тратит нервы, ограничивает себя во всем, отказываясь от самых элементарных радостей? Именно ради славы! Что на свете может сравниться с ней? Она слаще любви, дороже дружбы, денег, здоровья. Зачем человеку здоровье, если его никто не замечает? Посредственность среди таких же посредственностей или яркая звезда на темном небосклоне, ослепляющая своим блеском миллионы влюбленных в романтику глаз? А звезда может быть звездой, только если ни с кем не делится своим блеском, иначе она превратится в жалкую планетку, в холодную луну. Слава только тогда может быть настоящей, когда принадлежит тебе одному. В этом преимущество индивидуальных видов спорта. Можно достичь вершин мастерства в баскетболе, но имя твое будут произносить с гораздо большим уважением, если ты станешь чемпионом даже в таком смешном виде спорта, как спортивная ходьба. А я в баскетбол не играю, потому и не обратился за помощью ни к майору, ни к капитану. Я борец, и моя победа зависит от моих собственных мускулов, как у волка-одиночки. Потому и фамилия-то у меня такая – Вылков. Даже мой любимый прием и тот называется «волчий капкан!» Так вот, я ему поставил капкан, и он попался. Чего же тут еще разговаривать? Остается только пойти и взять его.
Я затоптал наполовину недокуренную сигарету и закурил новую. Молчание длилось дольше, чем нужно.
– Ну, и что же произошло дальше? – спросил я. – Мы остановились на том, что ты отправился по ювелирным мастерским…
Пырван оживился. Смущенный моим неодобрительным молчанием, он теперь не сразу решился снова начать свой рассказ.
– Побегать пришлось за милую душу. Но в конце концов я все-таки успел разыскать несколько таких старомодных цепочек и часам к пяти был уже у Максимовых.
Я бы не сказал, что они мне обрадовались. Оба были при параде, явно собирались уходить. "Приходите в другой раз", – вежливо выставили меня. Едва удалось убедить Страшимира Максимова уделить мне несколько минут.
– Хорошо, что я вас застал! – начал я. – Вы не собираетесь на именины к Чамурлийскому?
– Нет, а в чем дело?
– Дело в том, что пойти вам придется! Отложите все остальное, прошу вас!
Тут Максимов, разумеется, вскипел:
– Это еще что такое? – повысил он голос. – У меня свои дела, меня жена ждет, да и людям обещали. К тому же я вообще не собираюсь появляться у Чамурлийского без приглашения.
– Товарищ Максимов, не сердитесь на меня. Поймите, что теперь все зависит только от вас! Прошу вас, сходите к Петру и отнесите ему подарок…
– Этого только не хватало! Еще и подарок! Что там опять стряслось с Чамурлийским? Я думал… Впрочем, вы же обещали позвонить?
– Сегодня все может выясниться. Все мы заинтересованы в том, чтобы как можно скорее добраться до истины. Помните, вы нам однажды рассказывали о цепочке для карманных часов, которую должны были ему передать… Вот, взгляните, похожа эта цепочка на ту самую?
Он посмотрел и рассмеялся:
– Ничуть!
Тогда я выложил перед ним остальные цепочки и попросил его выбрать ту, что больше всего напоминает потерянную.
– Тут и смотреть нечего, – покачал он головой. – Я вам, кажется, сказал, как выглядела та цепочка, – змейка, обвившаяся вокруг ветки. А эти совсем другие… Может, вы мне наконец скажете, зачем все это затеяли?
– Подождите минутку! – прервал его я. – Может ли, по-вашему, человек, который хоть раз видел настоящую цепочку, спутать ее с этой, кавказской?
– Абсолютно невозможно!
– Прекрасно! Итак, вы идете к Чамурлийскому, поздравляете его по всем правилам с именинами и в подарок преподносите ему его собственную цепочку, которую якобы наконец-то удалось отыскать.
– Как его собственную? Не понимаю…
– Именно эту, кавказскую!
– Вы что, меня разыгрывать вздумали?
– Даете ему эту цепочку, ни словом не обмолвившись, что она не настоящая, – пусть он сам догадается.
– Да ведь это просто смешно. Уж кто-кто, а Петр ни за что бы ее не спутал. Как только он эту цепочку увидит, сразу все поймет, а мне придется краснеть!
– А если не поймет? Если примет ее, ни слова не говоря, или пуще того – станет благодарить за то, что вы ее столько лет хранили? Что тогда?
Тут Страшимир Максимов вроде бы стал догадываться, куда я клоню. Он сперва покраснел, потом вдруг стал белее мела, хотел что-то сказать, но не мог выдавить ни слова.
– Мы можем и ошибаться, я был бы ужасно рад, если это так! – поспешил его успокоить я. – Вам я доверяю полностью. Ну что, пожелать вам удачи?
Он молчал.
Мне хотелось немного разрядить обстановку, вернуть старика в те годы, когда и он носил погоны; я прекрасно сознавал, что в любом случае вся эта история – тяжкий удар для него. Сын его друга, боевого товарища подозревается в таком преступлении! Такое и самый жестокосердный человек едва ли смог бы проглотить, а Максимов, несмотря на строптивый характер, производил впечатление человека чувствительного. Не помню, о чем мы с ним говорили по дороге к Чамурлийскому, но в какой-то момент он вроде бы успокоился, цвет лица у него стал нормальный, походка – более уверенной. Он даже напомнил мне нашего генерала. Но когда мы были у цели, снова разволновался.
– Слушай, парень! Оставил бы ты меня в покое. Стар я уже для таких дел.
В этот момент я понял, что он ни за что не простит нам, если подозрения не оправдаются. Даже ожидал, что спросит, чей приказ я выполняю, и приготовил ответ, однако бай Страшимир, видно, набрался решимости и быстро со мной распрощался:
– Жди меня в скверике, там тебе незачем показываться! Увидишь, что я возвращаюсь, сделай вид, будто меня не знаешь. Вполне возможно, что мы выйдем из дому вместе. Что ты тогда будешь делать? Идти за нами по пятам я тебе не советую.
– Я вас подожду где-нибудь в удобном месте.
– Молод ты еще, так что будь осторожен!
– Спасибо, постараюсь.
Его начальственный тон меня успокоил, исчезли последние опасения, что он себя может выдать.
Максимов пропадал целую вечность. Сам не знаю, как я сдержался, чтобы не подняться в квартиру Чамурлийского. Я прямо с ума сходил, воображение рисовало самые кошмарные сцены. Наконец он появился, и я все с первого взгляда понял: Максимов выглядел состарившимся на несколько лет.
– Ну что ты на меня так уставился? Вышло все по-твоему! Взял цепочку и ничего не сказал, ничегошеньки! Впрочем, сказал "спасибо" и сунул ее в карман.
Я был готов расцеловать его от радости, однако вид у него был ужасный!
– Неужели вы себя чем-нибудь выдали? – стал тормошить его я.
– Не знаю… Со мной произошло что-то странное, я вдруг увидел перед собой совершенно другого человека. Он так на меня посмотрел! Глаз страшнее мне, пожалуй, видеть не приходилось. Не знаю – может, померещилось… Все это длилось какое-то мгновение. Потом мы как ни в чем не бывало уселись за стол и продолжали беседовать. Нет, я, должно быть, себе внушаю, – он ничего не понял. Я-то ведь тоже не лыком шит! Однако что же нам теперь делать? Кто этот человек?
