Гастон Леру - Дама в черном

— Я знаю, — сказала молодая женщина, — знаю, о чем вы думаете, и ничуть этому не удивляюсь. Во всяком случае, — добавила она, повернувшись к Рультабилю, — вы никогда не поймете, каким образом ОН оказался в шкафу в Четырехугольной башне.

— Сударыня, — сказал Рультабиль, глядя ей прямо в лицо, как будто желая загипнотизировать, — терпение и мужество! Если Бог мне поможет, то еще до вечера я объясню все, о чем вы меня спрашиваете.

XVIII. Полдень, или В царстве страха

Чуть позже мы сидели вместе с госпожой Эдит в зале башни «Волчица», и я пытался ее успокоить. Дрожащая и взволнованная, она прикрыла свои расширившиеся от ужаса глаза ладонями и прошептала:

— Я боюсь.

Я осторожно поинтересовался причиной этого страха.

— А разве вы не боитесь? — ответила она мне.

Я замолчал. Это была правда, я тоже боялся.

— Вы чувствуете, — снова заговорила она, — вокруг что-то происходит.

— Но где же?

— Вокруг нас. Боже мой, как я боюсь! И я так одинока.

Она встала и направилась к двери.

— Куда вы идете? — спросил я.

— Поищу кого-нибудь. Я не хочу оставаться одна.

— И кого же вы будете искать?

— Князя Галича.

— Вашего Федора Федоровича! — воскликнул я. — Зачем он вам? Ведь рядом я!

К сожалению, беспокойство госпожи Эдит все возрастало, несмотря на все мои усилия ее успокоить. Ужасное подозрение о перевоплощении Старого Боба смущало ее душу и путало мысли.

— Уйдем отсюда, — сказала она.

Мы вышли во двор. Часы показывали двенадцать, и все вокруг было залито немилосердными лучами солнца. Темных очков у нас с собой не было, а краски благоухающих вокруг цветов пламенели столь ярко, что мы были вынуждены прикрыть глаза руками. Однако кровавые отблески гигантских гераний успели поразить наши незащищенные зрачки. Немного привыкнув к этому буйству красок, мы двинулись вперед по раскаленному песку, держась за руки. Но наши руки были еще более раскалены, чем все, что нас окружало. Мы смотрели себе под ноги, чтобы не видеть бесконечного водного зеркала, и, может быть, еще для того, чтобы не замечать происходившего на ярком свету.

— Я боюсь, — повторила госпожа Эдит.

Я тоже боялся. Мой страх был подготовлен тайнами ночи, и теперь я боялся этого давящего и ослепляющего молчания полудня. Яркий свет, при котором совершается нечто таинственное, нечто ускользающее от вашего сознания, еще более грозен, чем сумерки. Полдень! Все отдыхает и все живет. Все смолкло и все звучит. Прислушайтесь к своим ушам: они резонируют, как морская раковина, звуками куда более таинственными, чем те, которые поднимаются от земли с наступлением вечера. Прикройте веки и загляните в свои глаза: в них вы увидите хоровод посеребренных видений, более пугающих, чем призраки ночи.

Я посмотрел на госпожу Эдит. Пот ледяными ручейками стекал по ее бледному лбу. Я начал дрожать, как и она, потому что, увы, ничего не могу для нее сделать. То, чему суждено произойти, — произойдет, и мы не способны ничто остановить или предвидеть.

Мы подошли к арке, выходящей во двор Карла Смелого. Ее свод на фоне яркого света образовал рельефную черную дугу. В глубине этого прохладного туннеля мы заметили Рультабиля и Робера Дарзака, повернувшихся к нам и застывших на пороге двора Карла Смелого как две белые статуи. Рультабиль держал в руке трость Артура Ранса. Не знаю почему, но это насторожило меня. Концом трости он что-то показал Роберу Дарзаку на своде арки, чего мы не могли разглядеть, а затем кивнул головой в нашу сторону. Их разговора мы также не слышали. Они походили на двух заговорщиков. Госпожа Эдит остановилась, но Рультабиль сделал нам знак подойти поближе.

— Чего он еще от меня хочет? — спросила госпожа Эдит — Честное слово, я очень боюсь. Пожалуй, я все расскажу своему дяде и посмотрю, что после этого произойдет.

Мы вошли под арку. Рультабиль и Робер Дарзак смотрели на нас, не шевелясь и не двигаясь нам навстречу.

— Что вы тут делаете? — спросил я голосом, который под толстыми сводами странно отозвался в моих ушах.

Выйдя во двор Карла Смелого, мы тоже повернулись лицом к арке и поняли наконец, что их так занимало. Верхнюю точку дуги украшало рельефное изображение герба младшей линии графов Мортола. Камень с гербом едва держался в кладке и грозил в любой момент обрушиться на головы проходящих. Рультабиль, заметивший эту опасность над нашими головами, поинтересовался у госпожи Эдит, не согласится ли она на временное удаление этого камня, с тем чтобы в дальнейшем укрепить его более надежно.

— Я уверен, — сказал он, — что стоит лишь дотронуться до герба концом трости — и он упадет.

Рультабиль протянул трость госпоже Эдит.

— Попробуйте сами, — предложил он, — вы повыше меня.

Однако все мы по очереди тщетно пытались дотянуться до камня. Он был расположен чересчур высоко, и я уже начал себя спрашивать, чем закончатся эти странные упражнения, как вдруг за моей спиной раздался страшный крик боли и ужаса. Пораженные, мы повернулись все разом. Ах, этот крик! Крик смерти, прозвучавший под полуденным солнцем, крик, который уже преследовал нас по ночам. Когда эти крики наконец прекратятся? Когда наконец эти ужасные звуки, услышанные мною впервые в ночной тиши замка Гландье, перестанут возвещать о новой жертве — жертве внезапного и таинственного преступления, коварного, как чума. Право же! Печальное шествие эпидемии даже более предсказуемо, чем эта сеющая смерть рука. Все четверо, дрожащие, с широко открытыми от ужаса глазами, вопрошали мы сверкающее солнечным светом пространство, еще вибрирующее от этого скорбного крика: кто же умер? Или кому предстоит умереть? Из чьих уст вырвался этот смертный стон? Можно было вообразить, что жалуется и стонет бесконечно прозрачный свет самого дня.

Испуганным больше всех казался Рультабиль. Я видел, как он сохранял хладнокровие в чрезвычайнейших и неожиданнейших обстоятельствах, превышающих человеческие силы. Я видел, как недавно подобный же вопль заставил его ринуться бесстрашным спасителем в опасную темноту ночи. Почему же сейчас под ярким солнцем он так дрожит? Вот он перед нами, робкий, как ребенок, которым он на самом деле и является, хотя и претендует постоянно на старшинство и главенство. Значит, он не предвидел этой минуты, этого мгновения смерти под полуденным солнцем?

Прибежал Маттони, проходивший в этот момент по двору и тоже все слышавший. Рультабиль жестом приковал его к месту здесь же у арки, как неподвижного часового, а сам направился навстречу стонам. Или, вернее, он направился к центру стонов, так как казалось, что они окружают нас и берут в кольцо.

Затаив дыхание, мы двинулись следом за ним, вытянув руки, как будто брели в темноте и боялись столкнуться с кем-то невидимым. Миновав тень эвкалипта, у самого ее края мы увидели распростертое в агонии тело.

Это Бернье!

Это хрипящий и задыхающийся Бернье пытается приподняться, но падает вновь. Его грудь залита кровью. Мы склонились над ним, и Бернье еще нашел в себе силы произнести перед смертью два слова: «Фредерик Ларсан!» Его голова откинулась назад. Фредерик Ларсан! Вечно Фредерик Ларсан! Он нигде и повсюду. Всегда он! Вот его почерк. Труп, и никого вокруг этого трупа. Так как единственный путь спасения от того места, где совершено убийство, ведет через арку, возле которой мы стояли, все четверо мгновенно повернулись, услышав крик умирающего, повернулись так быстро, что не могли не видеть смертельного удара. И мы ничего не увидели! Ничего, кроме яркого света. Движимые одним и тем же чувством, мы направились в открытые двери Четырехугольной башни и, не колеблясь, зашли в комнаты Старого Боба. Салон пуст. Мы прошли его и открыли дверь спальни. Старый Боб спокойно лежал на кровати со своей высокой шляпой на голове, а рядом с ним сидела матушка Бернье. Как они оба безмятежны! Но жена убитого увидела наши лица и вскрикнула в предчувствии ужасного несчастья. Она ничего не слышала! Она еще ничего не знала! Мы попытались ее удержать, но тщетно. Она выбежала из башни и тотчас заметила труп. И вот теперь под раскаленным солнцем полудня бедная вдова стонет над истекающим кровью мужем. Мы сняли с него рубашку и увидели рану пониже сердца. Рультабиль выпрямился с лицом, которое я у него уже видел, когда в Гландье он исследовал рану невероятного тела.

— Можно сказать, что это тот же удар ножом! Тот же удар. Но где же сам нож?

Мы поискали вокруг, но ничего не нашли. Конечно, человек, нанесший удар, мог унести нож с собой. Но что это за человек? И где он? Мы ничего не знаем. Вероятно, Бернье перед смертью узнал это и, быть может, именно от этого умер.

Фредерик Ларсан! Дрожащими губами мы повторяли эти два слова, произнесенные умирающим.

Вдруг на пороге арки появился князь Галич с газетой в руках. Он двинулся к нам, просматривая ее и чему-то усмехаясь. Госпожа Эдит бросилась вперед, вырвала из его рук газету и указала на тело Бернье.