Констан Геру - Замок Шамбла
– Страх нет, но сострадание — может быть.
– Сострадание?
– Да, у нее доброе сердце, и на этом надо сыграть.
– Неужели ты советуешь мне умолять эту женщину о сострадании? — с удивлением спросила графиня.
– Нет, потому что это было бы бесполезно.
– Вот как?
– Для вас, для госпожи Теодоры, для меня она останется неумолимой, потому что считает нас виновными.
– Так что же ты хочешь сказать? Я тебя не понимаю.
– Я хочу сказать, что одна женщина может тронуть ее, воззвав к ее сердцу.
– Кто?
– Та, кто может заставить Маргариту Морен отказаться от всего сказанного и солгать, несмотря на присягу. Эту женщину я назову вам после.
– Почему?
– Потому что мне надо сходить за ней и отправиться вместе с ней к Маргарите Морен, а это дело весьма опасное.
– Но если так, я не хочу…
– О! Успокойтесь, я буду осторожна, мне случалось выпутываться из передряг и похуже.
– Итак, ты надеешься, Мари?..
– Да, и чем больше об этом думаю, тем больше у меня появляется уверенности, что у меня все получится.
– А когда ты собираешься идти к этой женщине?
– Завтра в два часа.
– А к Маргарите Морен?
– Час спустя.
– Хорошо, Мари, доброе, чудесное существо! Если нам суждено спастись, то спасешь нас именно ты.
– Я сама так думаю, — просто ответила Мари Будон. — И дай Бог, чтобы я всегда могла вас спасать!
Графиня несколько минут размышляла, потом, обратившись к дочери, сказала:
– Посмотрим на эту обвинительную речь.
Госпожа Марселанж собрала разбросанные листки и продолжила читать:
– «Но всякое сомнение должно исчезнуть. Еще одна свидетельница, девица Тарис, слышала о белом порошке. Только теперь, когда Арзак уже подозревается в сообщничестве, он отказывается от своих слов: яд называет золой и умоляет девицу Тарис молчать. Но когда эта девушка пришла сюда и подняла глаза на распятие, умоляя Всевышнего укрепить ее в истине, все вы слышали, как Арзак вскрикнул, что она лжет. Ах, Арзак, это вам надо бы взглянуть на Господа и просить у Него мужества раскаяться! Заклинаю вас, скажите правду! Тогда я вас стану не обвинять, а защищать!
(Сильное волнение в зале.)
Вы молчите! Тогда я продолжаю. Видите, господа присяжные, все сходится, все доказывает, что Арзак обо всем слышал от Бессона. Но пастух не хочет признаваться и от этого плетет всевозможные нелепицы. То он не может вспомнить, то говорит вздор и объясняет все, кроме истины.
Но это еще не все. Рано утром второго сентября он отдал тетке цепь, как он сказал, с собаки в Шамбла. Узнав об убийстве, Маргарита встревожилась и увидела загадочную связь между этой цепью и преступлением. Арзак то говорит, что он нашел ее, то что ему дал ее Жан Будуль. Когда два месяца спустя Арзака спросили об этом в суде, он сказал, что у него никакой цепи не было и что тетка украла ее. Он вспомнил об этой цепи, только когда ему предъявили обвинение. Может быть, он вспомнит что-нибудь еще, яд, пули — пули, за которые Маргарита Морен в гневе выгнала его. Это ее воспаленное воображение, скажете вы! Но если тетка рассказала об этой цепи, она может рассказать обо все остальном».
– И все Маргарита Морен! — вскрикнула графиня. — Все возвращаются к ней, и этот тоже! Ах! Они понимают, как и я, что она главный свидетель этого дела. Мари! Мари! Ты видишь, что эта женщина нам нужна! Ты видишь, что это оружие, которым они нас убьют, если мы не успеем повернуть это оружие против них.
Графиня замолчала, а госпожа Марселанж продолжала:
– «Но что это за человек, что замешан во всех событиях, предшествовавших убийству и последовавших за ним, предсказавший преступление за год до него? В его руках видели яд, предназначенный господину Марселанжу, и пулю, которая убила его, и цепь собаки, не лаявшей на убийцу… Что это за человек, знающий подобные тайны и постоянно окружающий себя ложью? Ах! Господа присяжные, не будем терзаться этим вопросом, он заведет нас слишком далеко. Вспомним, что там, где начинается сомнение, наши доводы должны кончаться.
Но этот человек, которого все обвиняют, будет как-то защищаться. Он даст какие-нибудь объяснения. Нет, господа, нет! Вы слышали жалкую защиту Арзака — он называет лжецами всех обвиняющих его. Но что же может побуждать их к лжесвидетельству? С какой стати они вдруг возненавидели подсудимого? Они подкуплены родными господина Марселанжа? Маргарита Морен, эта женщина, известная всем своей правдивостью и честностью, продала голову своего племянника! „Я шутил“, — говорит Арзак. Странные шутки, предрекающие будущее. Лжесвидетельство Арзака очевидно, но какова же его причина? Неужели Арзак боится Жака Бессона и его семерых братьев? Нет! Этот страх исчез бы перед неотвратимым наказанием. Какие более сильные и тайные причины заставляют его молчать? Неужели он не может рассказать правду, не обвинив кого-нибудь? Не преследует ли его лжесвидетельство цель кого-нибудь защитить? Я этого не знаю, потому что найду правду в другом месте».
– Что хочет он этим сказать? — прошептала графиня со смутным беспокойством..
Госпожа Марселанж не отвечала; глаза ее быстро пробежали следующие фразы, и она побледнела.
– Ну что? — спросила графиня.
– Что хочет он сказать? Вы узнаете это, матушка, — ответила госпожа Марселанж с легким трепетом в голосе.
– Я жду, Теодора, — сказала графиня как можно более равнодушным тоном.
– Послушайте, матушка… послушайте!
Преодолев волнение, она прочла следующее:
– «Господа присяжные, мы видели в этом деле странные вещи. Когда многие пали от рук убийц, вы слышали, как отчаянные вдовы просили у Бога и у людей мщения за кровь своих мужей, и вы разделяли этот праведный гнев. Но что мы видели здесь? Нежная забота и горячее внимание отданы тем, кого обвиняло правосудие, подозрения суда сделались правом на покровительство со стороны знатной фамилии. Вдова Марселанж ухаживает в тюрьме за Жаком Бессоном, жена убитого говорит Арзаку, объединяя себя с тем, кого суд назвал убийцей ее мужа: „Все твои родные против меня!“ Арзаку — этому свидетелю, который должен был знать все, — вдова Марселанж говорит: „Молчи, и ты будешь обеспечен на всю жизнь!“»
Госпожа Марселанж замолчала, перед ее глазами плыл туман, а бледные губы тряслись, из-за чего она прервала чтение. Графиня сидела как громом пораженная: ведь слова и поступки, собранные воедино, фактически представляли собой прямое обвинение, подкрепленное доказательствами.
– Негодяй! Негодяй! — пролепетала она наконец тихим голосом. — Какая дерзость!
Сама Мари Будон казалась изумленной до крайности. Говорить о ее хозяйках в таких выражениях, во всеуслышание и публично — все это представлялось ей невероятным и неслыханным.
– Негодяй! Негодяй! — все шептала графиня, больше удивленная, чем раздраженная тем, что она услышала.
– Это еще ничего, матушка, — сказала госпожа Марселанж с мрачной улыбкой. — Послушайте-ка остальное.
– Еще ничего! — закричала графиня, устремив на дочь пылающий взгляд. — Еще ничего! Великий Боже! Что еще он там наговорил?!
– Послушайте, и вы все узнаете.
Голосом, серьезность и выразительность которого придавала энергию ее словам, госпожа Марселанж продолжила чтение:
– «Вот что мы видели! Ах! Мы еще не знаем, какие нам предстоят новые открытия и помешает ли голова горгоны на фасаде того дома проникнуть внутрь. Но что бы ни случилось, госпожа Марселанж, настанет день, когда вам придется давать отчет в своем поведении и в своих словах. Придет тот день, когда я смогу обратиться к вам и сказать: В то время, когда ваш муж лежал под сырой землей с сердцем, пронзенным двумя пулями, ожидая мщения, которое было вам поручено, вы принуждали свидетелей молчать, вы старались подкупить их, вы ставили препоны правосудию. Более того, ваше усердие зашло так далеко, что вы, знатная и благородная дама, считавшая своего мужа недостаточно родовитым, называвшая его лавочником, не прощавшая ему фамильярности с крестьянами, забыв свое величие и свой аристократизм, вы сажали за свой стол бедного пастуха, унижались до фамильярности с ним, до той фамильярности, цель которой — обольстить и подкупить!»
– Он так и сказал? — задохнулась графиня, бледная от испуга, изумления и гнева. — Так и сказал?
– И это, и еще кое-что похуже этого, — ответила Теодора с ужасающим спокойствием.
– Похуже этого? Право же, это невозможно!
– Слушайте, говорю я вам, матушка, слушайте.
Взяв листки, госпожа Марселанж продолжала:
– «Ах! Госпожа Марселанж, если вы таким образом преодолели ваши предубеждения, значит, тому должны быть очень веские причины. У подобных вам только две причины могут сближать сословия и поощрять равенство, причины одинаково загадочные и мрачные — смерть или преступление!»
