Бестолочь - Патриция Хайсмит
Сложив толстые губы, он принялся насвистывать «Reich’ Mir die Hand, Mein Leben»[8]. Он глазел на небо и на здания по сторонам дороги, словно уродливый район Ньюарка, через который он сейчас проезжал, на самом деле отличался красотой. Стояло роскошное осеннее утро, воздух был бодрящий, но в меру. Ким- мель посмотрел вверх на черного каменного орла, украшающего фронтон дома на другой стороне улицы; задранная голова птицы четким силуэтом вырисовывалась на фоне неба, одна когтистая лапа тянулась вперед. Этот орел всегда напоминал ему об известном здании в Бреслау, хотя о Бреслау он никогда не думал; он предпочитал размышлять о том, как мирно живется в Ньюарке, как славно все в лавке и в доме идет заведенным порядком, какие у него знакомые, как он читает и режет по дереву, как ему хорошо и спокойно с тех пор, как Хелен больше нет в доме. Порой он вспоминал, что убил ее, и это представлялось ему неприметной, хотя и похвальной победой,— победой, которую молча принял весь окружающий мир, ибо никто никогда не призвал его за это к ответу. Мир просто-напросто продолжал жить своей жизнью, словно ничего не случилось. Киммелю нравилось представлять себе, будто все в округе — Тони, Натан, библиотекарша мисс Браун, Том Брэдли, Кемпбеллы из соседнего дома — знают, что он убил Хелен, и не только не осуждают, напротив, уважают его за это, считают, что он стоит выше законов, управляющих поступками простых смертных. Его общественное положение, несомненно, упрочилось после того, как он зажил без Хелен. Том Брэдли пригласил его домой и познакомил с влиятельными людьми, а ведь ни разу не приглашал, когда он был женат на Хелен. И само за себя говорило то, что его не коснулась и тень подозрения. Он был в прекрасных отношениях с ньюаркской полицией, вообще со всеми, кто расспрашивал его в связи со смертью жены.
Когда Киммель открыл дверь лавки, было без пяти минут десять. Он и в обычные дни открывал магазин не раньше половины десятого, потому что не терпел подниматься ни свет ни заря, хотя понимал, что иной раз упускает из-за этого покупателей — толпы школьников проходили мимо лавки каждое утро по дороге в среднюю школу, которая была в трех кварталах. C пару месяцев тому назад у него работала девушка по имени Эдит — она каждое утро приходила открывать магазин и обслуживала покупателей до ленча. Потом она стала какой-то дерганой, Киммель даже подумал, уж не беременность ли тому причиной, и в конце концов уволилась. Правда, иной раз Киммелю приходила мысль — не из-за того ли, что подозревала его в убийстве жены? Много чего случалось у нее на глазах. Например, драка, которая стоила ему стеклянного абажура, и все приходы Хелен, когда та заявлялась требовать денег, начиналась свара и пару раз ему пришлось заламывать ей руки, потому что не было иного способа привести ее в чувство.
Киммель содрогнулся. Что было — то прошло.
Направляясь к столу-бюро, он думал о бланке-заказе Стэкхауса, лежащем в соответствующей ячейке, однако, усевшись, первым делом вынул из другой ячейки письма, на которые собирался ответить, и бросил их на стол. Тут же лежали издательские каталоги и буклеты, что он не успел дочитать. Киммель питал страсть к каталогам и, независимо от того, заказывал или нет по ним книги, прочитывал от корки до корки с наслаждением, какое выказывает гурман, углубляясь в безупречно составленное меню. Вот письмо от старика Клиффорда Рексолла из Южной Каролины — ждет ответа. Рексолл запрашивает еще одно редкое порнографическое издание. Порнография служила для Киммеля главным источником дохода. Среди солидных собирателей литературы подобного рода он пользовался славой книготорговца, способного раздобыть любую книгу, если только она существует на свете. Киммель раскапывал книги в Англии, Франции, Германии, на острове Мэн и в библиотеке одного американца-оригинала, промышлявшего нефть в Техасе и Персии, а потом удалившегося от дел и поселившегося в Турции. Американец — его звали Диллард — крайне неохотно расставался со своими сокровищами, да и то каждый раз после многих месяцев осторожной, мучительной переписки. Но уж если Киммелю удавалось вырвать у Дилларда искомое порнографическое издание, клиенту приходилось раскошеливаться.
Киммель зажег газовую плитку — отнюдь не лишнее добавление к двум едва теплым батареям под окнами на улицу, снова уселся за стол и запустил руку в ячейку, где лежали заказы. Из дюжины бланков он извлек заказ Стакхауса и взглянул на листок. Все верно. Стакхаус. И адрес на Лонг-Айленде. Киммель сложил листок вдвое и еще раз вдвое. Заказанная Стэкхаусом книга еще не поступала. Нет никаких особых причин уничтожать этот бланк, подумал Киммель, напротив, это может показаться вдвойне подозрительным. И все же его обуревало желание упрятать бланк в тайник под маленьким ящиком, самом нижним в левом отделении, или схоронить на дне коробки из-под сигар, где он держал огрызки карандашей и резиновые штампы. Зажав листок между большим w указательным пальцами, Киммель взвешивал все «за» и «против».
Дверь в лавку открылась, вошел человек.
Киммель встал.
— Простите,— сказал он,— но магазин сегодня закрыт.
Мужчина не остановился.
— Здравствуйте,— произнес он, улыбаясь.— Вы — Мельхиор Киммель?
— Да. Чем могу быть полезен? — спросил Киммель, у которого перехватило дыхание: до него только тогда дошло, что это полицейский сыщик, когда тот осведомился о его имени. Обычно Киммель соображал быстрее.
— Я лейтенант Корби из филадельфийской полиции. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
— Разумеется. В чем дело?
Он сунул руку с листком в карман брюк, левую руку тоже сунул в карман.
— В совпадении обстоятельств.— Молодой лейтенант оперся локтем на бюро и сдвинул шляпу на затылок.— Вам случайно не попадалось на глаза сообщение о женщине, которая недавно погибла недалеко от стоянки автобуса?
— Да, попалось как раз нынче утром,— ответил Киммель, подражая искренней, прямой и, как ему казалось, истинно американской манере
