Орсон Уэллс - Мистер Аркадин

Мы приближались к самой развязке.

— А Мили! Несчастное дитя! Она была вообще ни при чем. Даже не понимала, в какую игру ее втянули.

Печаль скользнула по лицу Аркадина, но тут же исчезла.

— Вы хотите сказать, что она не была с вами в сговоре?

Похоже, он почувствовал некоторое беспокойство. У меня же ярость и боль пересилили страх, который на минуту овладел было мной.

— Да нет же. Глупая, взбалмошная девчонка, она даже не понимала, что за имена бросала вам в лицо — Бракко, Софи…

До сего момента Аркадин был словно во хмелю. А тут он вдруг как будто протрезвел. Швырнул окурок на пол и раздавил его ногой.

— Жаль, — процедил он.

— А Софи, — не унимался я, — что с Софи?

Ярость просто раздирала меня. Я испытывал физическую боль за женщину, с которой виделся всего лишь час, и за девушку, которую довел до гибели.

— Софи знала о вас все. Вам не удалось ее провести. Ни фальшивой бородой, ни чужим именем. Она вас узнала. Хоть и прошло столько лет. Но держала язык за зубами. Она никогда бы не проболталась.

Аркадин окончательно овладел собой. Правда, он был бел как полотно.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше?

— Почему? Да когда бы я успел? И как я вообще мог заподозрить, что ее жизнь в опасности?

— Это было очевидно.

Опять лихорадка или гнев бросили меня в пот. Мне стало трудно дышать, во рту чувствовался неприятный привкус. В висках стучало молотком.

— Бракко и одноногий. Мили. — Я задыхался. — Софи и Оскар. Остался один Зук.

Гости наконец заметили отсутствие хозяина.

Двойные двери распахнулись, и толпа полупьяных девиц вывалилась на площадку.

— Остался один Зук.

Аркадина окружили. Он взял бокал из рук какой-то полуголой брюнетки.

— Один? А вы правильно сосчитали? — спросил он, улыбаясь. И, подняв бокал, залпом осушил его. — За вас, мистер ван Страттен.

И тогда я понял.

Что за вонь тут стояла, запах настоящего звериного дерьма, только без того живого тепла, которое всегда ощущаешь в присутствии животных. Печная дверца была открыта, и огонь высвечивал каплю, свисавшую с носа старика. Он то и дело смахивал ее тыльной стороной ладони, но она неизменно появлялась вновь.

Он лежал, растянувшись на вонючем матрасе под кучей тряпья. На нем было еще застегнутое наглухо пальто и шапка. Он словно оцепенел, и из этого состояния его выводили только приступы кашля. После приступа он каждый раз сплевывал в грязную тряпицу, которую доставал из кармана. Вряд ли он слышал то, что я говорил ему. Но время шло, и его, и мое — неумолимо бежали минуты, и терпению моему настал конец. Я яростно вышагивал по чердаку, задевая головой потолочную балку и не чувствуя при этом боли. Одна мысль владела мной.

Уговорить старика Зука уйти со мной.

Немедленно. Не теряя ни секунды.

— Говорю же, он знает "адрес. Я сам по дурости ему проболтался.

Старик, утонувший в тряпье, смотрел на меня поверх очков в стальной оправе.

— На кой ему сюда тащиться?

Я сел на колченогий стул и, изо всех сил стараясь держать себя в руках, пытался вразумительно втолковать ему суть дела.

— Вы единственный, кто остался в живых.

Он смахнул свою каплю и прочистил горло.

— Живой, да ненадолго.

— Да, ненадолго. Если только не решите все же уйти со мной. И побыстрее.

Я наклонился над смердящим матрасом и взял умирающего за руку; тело его было тяжелым и расслабленным, как у мертвеца. Я должен заставить его уйти. Должен убедить.

Но он не верил в опасность, или ему все было безразлично.

— Не хочется мне идти на холод. Оставьте меня в покое.

Я пытался вдолбить ему, что мне тоже грозит беда. Он

презрительно ухмыльнулся.

— А мне-то что! Кто вы мне такой!

Я пытался пробудить в нем какое-то подобие человеческих чувств. Рассказывал о его старых приятелях, об Оскаре и Софи. Он тряс головой, что-то все время неразборчиво бормоча, но не думал вставать с места. Мой рассказ об Атабадзе оставил его равнодушным, а может, он мне просто не поверил.

— Ну и что? Мне от него ничего не нужно. И ему от меня ничего не нужно.

Было ясно, что он уже не в себе. Я выложил ему все: что я в бегах, что жизнь моя висит на волоске, как и его собственная. Ему было не до меня, он и своей-то жизни толком не помнил, целые куски ее напрочь выпали из его памяти.

— Не знаю я ничего. Много чего повидал, много чего понаделал. Польша очень далеко, Польшааа… Оскар, да, Софи, хорошенькая штучка… стерва…

И он пустился в слезливую историю о том, как она обвинила его в краже.

— Бросьте вы об этом, Зук. Софи мертва. И вы скоро отправитесь за ней следом, если…

— Если, если — какое там если, все там будем, рано или поздно.

Он поглубже зарылся в свои тряпки и до бровей натянул замызганную шапчонку.

Я снова в отчаянии принялся за свое.

— Зук, Софи и Оскар убиты, и еще Мили и Бракко. Ножом в спину. Я знаю, кто убийца. Могу доказать, если вы мне поможете. А то и меня пришьют заодно с вами.

Он засмеялся, поскреб затылок корявыми черными ногтями и сказал:

— Да не сделаешь ты этого. Не вяжется чего-то твоя байка. И меня на понт не возьмешь. А сам-то ты здорово труханул. Так что валяй, чеши отсюдова. Чего ждешь-то?

Но куда мне было деваться, где искать спасения в мире, если всемогущий Аркадин сыщет меня на дне морском! Вот уже полгода я и шагу не могу ступить без его ведома, без того, чтобы он не обскакал меня.

Нет, мне бежать некуда. Остается только встретиться с ним лицом к лицу. Выдвинуть обвинение и доказать его. Пока Зук жив, это еще можно.

Но сколько он протянет?

Сквозь снежную пелену мне послышался характерный звук рожка аркадинского автомобиля. Я прижался лбом к треснувшему оконному переплету. Ошибки не было. В черном пальто и широкополой шляпе он медленно шествовал в морозной ночи. Его громадная фигура неясно вырисовывалась в тусклом свете, освещавшем двор.

Я кинулся к койке и стащил с нее старика. Он был без брюк, и надо было видеть его серые костлявые ноги в грязных, изношенных кальсонах. Я потащил его к двери, не обращая внимания на пинки и протесты. Схватил штаны, валявшиеся у двери, и завернул его в одеяло.

— Это он. Уже на лестнице. Пошли.

Решимость придала мне сил, и с божьей помощью я вытащил старика на площадку. Ветхая, изъеденная жучком лестница скрипела под тяжелой поступью Аркадина.

Одна из дверей, выходивших на площадку, была полуоткрыта. Я без колебаний втащил Зука в полутемную чужую комнату. Толстая блондинка, одетая в выцветший халат, жарила на плите колбасу. Она недоуменно обернулась. Я вложил ей в ладонь банкноту.

— Тихо. Потом объясню.

В комнате почти не было мебели; стояла неприбранная железная кровать, с которой до полу свисало одеяло, на подушке, в том месте, куда она клала голову, темнело сальное пятно. Хозяйка, видно, готовилась уходить. Она была немолода. Отекшее усталое лицо ничего не выражало, разве что удивление, вызванное нашим появлением.

Я подтолкнул Зука к кровати.

— Ложись, быстро.

Он скользнул под одеяло и издал гнусный смешок.

— Такого со мной почитай годов четырнадцать не случалось.

Я укрыл его с головой. Шаги на лестнице приближались. Я

подошел к двери и закрыл ее за собой как раз в тот момент, когда массивная фигура Аркадина выплыла из тускло мигавшего света уличного фонаря. Он молча взглянул на меня. Я, запинаясь, пробормотал:

— Вы ищете Зука. А вот он я. А его нет. Вышел. Не знаю куда.

Он молчал и не двигался, только пристально смотрел на меня, а я дрожал, как ребенок, которого застали за нехорошим занятием.

Я опять быстро заговорил:

— Может, я дверью ошибся. Пойду гляну наверху.

Спотыкаясь, я поднялся по ступеням, которые вели на

чердак. Мне пришлось цепляться за грязные, обшарпанные стены и двери, за потолочные балки — ноги меня едва держали. Я услышал, как внизу Аркадин поворачивает ручку двери блондинки и входит в ее комнату. Голова у меня пошла кругом, и, не прислонись я к двери, рухнул бы на пол. Не знаю, сколько я простоял так в полной тишине. Зубы мои стучали от холода. За окном звенели трамваи, гудели клаксоны, лаяли собаки, пели рождественские гимны члены Армии спасения. Но мне спасения не было.

Наконец дверь внизу снова растворилась, и лестница затрещала под тяжелыми шагами. Я очнулся от оцепенения, которое пригвоздило меня к месту, и поспешил в комнату блондинки. Зук по-прежнему лежал на кровати, укрытый до подбородка. Женщина, шаркая туфлями, устраивалась со своей колбасой на краю стола. Колбаса уже успела остыть, на плите готовился соус.

— Что он сказал?

Зук потерял в путешествии свой платок и вытирал теперь нос покрывалом. Женщина занялась соусом.

— Да ничего такого. Поговорили про погоду. Он ни о чем не спрашивал.