Орсон Уэллс - Мистер Аркадин

Они не поняли, что здесь только что произошло. Бог с ним, с безразличием этой бабы, но безмятежность Зука, который нежился в теплой постели, так взбесила меня, что я готов был задушить его собственными руками.

— Он видел тебя? Он узнал тебя?

— Да. Он вошел в комнату. Женщина было запротестовала, сказав, что у нее гости. Он ее отстранил, подошел прямо к кровати и откинул одеяло. А на мне была шапка, — с безумным хохотом закричал Зук. — Он меня и не разглядел! В шапке-то!

И все? Да. Ну, оглядел комнату. Женщина пожаловалась на холод. И на высокую квартирную плату. Он спросил: «Вам надо за комнату заплатить?» И достал из кармана деньги. Она показала мне их, смятые в кулаке, как будто боялась, что я заставлю ее делиться со мной. Потом он ушел. И больше ничего? Конечно, нет. Пожелал им веселого Рождества.

Все смешалось у меня в голове, силы мне изменили, и я опустился на стул, стоявший рядом, на спинке которого сушились чулки. Женщина стеснялась есть в моем присутствии, к тому же она никак не могла опомниться от той суммы, которую получила, и не знала, что ей следует делать или говорить.

Мне стоило большого труда вытащить Зука из теплой мягкой постели, в которой он пригрелся.

***

Надо было перетащить его ко мне. Он почти не мог передвигаться, уличный холод вызывал у него страшные приступы кашля. Пришлось одолжить ему свой шарф. Мы не могли поймать такси и вынуждены были идти пешком по мокрому снегу, каждую минуту старик мог упасть замертво. Он спотыкался и скользил, я из последних сил старался удержать его. Мне надоело твердить ему об опасности. Я решил прибегнуть к другому средству убеждения.

— Зук, вы пятнадцать лет провели в тюрьме, у вас было время помечтать. Может, есть что-нибудь такое, что вам хотелось бы получить? Что-нибудь, чего вам не хватало все эти годы?

Он тупо покачал головой. Ему нужна была только постель и возможность спокойно умереть, а не тащиться черт знает куда в холодной ночи. Я обещал ему жарко натопленную комнату, пуховую перину. Ему нужна была постель и просто тепло.

Несмотря на то что он сопротивлялся, плевал и спотыкался, мы все же немного продвинулись. Господи, как же мне обрыдли отели. Этот был по крайней мере спокойный, пожалуй даже респектабельный. Усатый швейцар услужливо распахивал двери каждому гостю. Район этот в свое время бомбили; лепнина с потолка обвалилась, а стены обшарпались, электропроводка пришла в негодность, и лампы в люстрах часто мигали, а то и надолго гасли. Я воспользовался как раз таким моментом и проволок своего приятеля к лифту. Кажется, я наконец мог его кое-чем побаловать. Его осенило посреди улицы, в потоке транспорта, разбрызгивавшего дорожную грязь во все стороны.

Ему захотелось гусиной печенки, жирной, прожаренной с луком и яблоками, и с картофельным пюре. И с соусом. И большую кружку пива.

Я все это обещал. Я пообещал бы ему все на свете. И попросил объяснить во всех деталях. Яблоки с картошкой у немцев называются «рай и ад». Старик прошамкал это с вожделением, предвкушая удовольствие от густой подливки, которой приправляют гусиную печенку. Объяснений хватило как раз до конца пути. В номере он уселся в кресло, но шапку снять отказался. Он, дескать, всегда сидит за столом в шапке.

Я спустился в ресторан. Там были рады услужить. Да, конечно, разумеется. Отличное рождественское меню. У них лучшие в городе обеды. Старинные баварские блюда. Гусь?

Сделайте милость. Шпигованный каштанами, с гарниром из красной капусты. Гусиная печенка? Ради бога. Превосходный паштет, трюфели, желе из портвейна. Нет, жареной печенки нет. Это следовало заказать заранее. «Рай и ад»? Столь обыденное блюдо… вряд ли оно найдется в отеле такого класса, тем более в сочельник.

Я прервал метрдотеля. Попытался поговорить лично с шеф-поваром. Он был слишком занят, ему недосуг было со мной объясняться. Три рождественских варианта, все изысканнейшие, а тут еще «рай и ад»! Я отступил. Зук начинал терять терпение. Я надеялся, что жара от радиаторов умерит его аппетит и он вздремнет, сидя в кресле. Но мысль о еде заполнила все его существование, прежнее оцепенение сменилось жадным ожиданием, на которое было жалко смотреть. Челюсти его двигались, пережевывая отсутствующую пишу, с губ стекала слюна, глаза полузакрылись в мечтательном предвкушении удовольствия.

— Сиди тут, — распорядился я. — я иду искать жареную печенку.

Но он воспротивился. Он отказывался оставаться один в номере и желал идти со мной. Я открыл окно, и морозный воздух привел его в чувство. Но когда я стал запирать дверь, он вздумал кричать и бить в нее ногами, грозя поднять на ноги всю гостиницу. Так что пришлось оставить дверь незапертой. Он обещал ждать меня час. Но ни минутой дольше.

Я обходил одну за другой темные улицы. Толпа начинала редеть. Кое-кто еще разглядывал освещенные витрины, но большинство магазинов было уже закрыто. Жизнь переместилась в кафе и рестораны.

Я зашел в два-три из них, но напрасно. Было самое неподходящее время — между обедом и ужином. Попытал удачи в менее презентабельных заведениях…

Время шло. Меня пробирал озноб. Спускался белесый туман. Ноги у меня замерзли, глаза жгло огнем. Проходя по улицам мимо домов, я ловил дуновение тепла из открывавшихся дверей. Люди спешили домой с цветами и подарками, радостно приветствовали друг друга. Где-нибудь за этими дверьми наверняка подавали «рай и ад» с гусиной печенкой. Только я не знал где. Я обреченно скитался в лабиринте враждебных для меня улиц, близкий к отчаянию. «Счастливого Рождества!» — желали плакаты, развешанные между тротуарами. Трубы Армии спасения играли псалмы, две-три старые девы в шляпках пели дрожащими голосами. Спешащие к своим домам люди не останавливаясь шагали мимо них, изредка кто-нибудь бросал монетку в кружку для пожертвований.

Я из суеверия бросил в кружку довольно крупную бумажку. Божьи люди поблагодарили меня кивком и продолжали петь. Кто подает бедным, подает Господу. Может, он поможет мне?

Я, наверное, в двадцатый раз очутился на одной и той же площади. Бессмысленное кружение. Силы мои кончились, и я решил возвратиться в отель. В этот момент длинный черный автомобиль проехал так близко около меня, что чуть не сбил с ног. Он остановился. Стекло бесшумно поднялось, и в окошке показалась голова Аркадина. Он улыбался.

— Могу я спросить, что вы тут делаете?

Я смутился, как будто он застал меня голым.

— Покупки. Занимаюсь покупками.

Мы остановились посреди дороги, и высокий полицейский, мрачный от того, что ему выпало дежурить в такую ночь, подошел к нам и велел проезжать.

— Садитесь, — пригласил Аркадин. — Глупо ходить пешком в такую погоду.

В машине было тепло. Я разомлел и закрыл глаза. Аркадин достал из кармана фляжку, обтянутую свиной кожей, и открутил пробку.

Я сделал внушительный глоток бренди. Крепчайшая жидкость обожгла нутро, и мне сразу стало хорошо. Недавнее отчаяние развеялось как дым. Мы с Аркадиным сидели в роскошном автомобиле, который бесшумно катил по улицам, где полицейские бдели на своем посту, а горожане славили Господа и его милосердие. А я навоображал себе всякого на пустом месте. Да, но следует признать, что та аркадинская шуточка скверно пахла. Впрочем, может, он хотел только припугнуть меня? Я ухватился за эту спасительную мысль и решил, что, если найду силы посмеяться над ситуацией, в которую попал, мой ночной кошмар сгинет. И мы вместе отпразднуем сочельник. И так, смеясь, я рассказал ему про злоключения с. мюнхенскими поварами, и это его тоже, кажется, позабавило. Он отдал распоряжение шоферу и, когда мы подъехали к его отелю, послал за хозяином.

Все разрешилось легче легкого. Мне даже не понадобилось вставать с места, и я наслаждался теплотой, разлившейся по телу. Служащие отеля со всех ног бросились исполнять пожелание гостя. Они, разумеется, включат в рождественский обед гусиную печенку, и, уж конечно, у них найдется немного «ада и рая». Они держат это блюдо для персонала. Пять минут — и все будет готово.

Смешно, право. Надо будет как-нибудь заказать это блюдо для себя, раз уж я так из-за него нахлопотался. Кстати, я был голоден.

— А почему бы нам не войти? — обратился я к Аркадину. — Хоть они и обещали через пять минут, вряд ли управятся так скоро. Я бы перехватил чего-нибудь в баре.

— Нет, — отрезал он.

В этом «нет» было нечто столь решительное и непреклонное, что мой натужный оптимизм вмиг улетучился. Мне с трудом удалось сохранить светски-любезный тон, приличествовавший, как мне казалось, случаю.

— Отчего же? Не желаете, чтобы нас видели вместе?

Из-за бороды было не понять, усмехнулся он или нет, к тому же в машине было темно. Но его безжалостную иронию я сполна ощутил в словах, которые он произнес:

— А вы поумнели, ван Страттен. Пора бы уж.

Теперь он заглядывал мне в лицо.