Раймонд Чэндлер - Высокое окно

Я вернулся в гостиную и, стоя посреди комнаты и глубоко дыша ртом, стал прикидывать, что тело Морнингстара нашел тоже я? Нашел и убежал. Да, счет не в твою пользу, Марло. На тебе уже три убийства. Шагаешь по трупам. Против тебя все — разум, логика, эмоции. И это еще не самое худшее. Ведь стоит мне признаться, и я теряю независимость. Больше мне работать в одиночку уже не дадут.

Весьма вероятно, Карл Мосс захочет укрыть Мерл, насколько это возможно, под своей мантией эскулапа. Или же, наоборот, решит, что чистосердечное признание, каким бы оно ни было, пойдет ей только на пользу.

Я опять поплелся к обитому декоративной тканью стулу, стиснул зубы и изо всех сил встряхнул стул, чтобы оторвать его голову от спинки. Пуля попала в висок. Самоубийство? Но такие, как Луис Венниер, самоубийств не совершают. Шантажист, пусть даже напуганный, упивается своей властью.

Я опустил его голову и нагнулся вытереть руку о ковер. Нагнувшись, увидел угол рамы картины, торчавшей из под стола возле локтя Венниера. Подошел и достал ее, предусмотрительно обернув руку в носовой платок.

Стекло треснуло поперек. Картина упала со стены. Я заметил маленький гвоздик. Не трудно догадаться, как это произошло. Кто-то стоял справа от Венниера, склонившись над ним; кто-то, кого он знал и совершенно не опасался, внезапно выхватил пистолет и выстрелил ему в правый висок. Испугавшись вида крови или отдачи пистолета, стрелявший отпрыгнул назад, к стене, и сбил картину. Она ударилась углом и отлетела под стол.

А убийца то ли из осторожности, то ли от страха не стал к ней прикасаться.

Я взглянул на нее. Небольшая, ничем не примечательная картина. Какой-то человек в камзоле с кружевными манжетами и круглой бархатной шляпе с пером высовывается из окна, собираясь, очевидно, позвать кого-то с улицы. Улицы на картине не видно. Цветная репродукция с какого-то никому не нужного оригинала.

Я оглядел стены. Есть и еще картины: пара вполне приличных акварелей, несколько эстампов — эстампы, кажется, теперь не в моде? Всего с полдюжины. Может быть, эта картина ему нравилась. Мало ли. Человек высовывается из высокого окна. Давным-давно.

Я взглянул на Венниера. Он мне никак не поможет. Человек высовывается из высокого окна. Давным-давно. Зародившаяся догадка была настолько мимолетной, что я не придал ей никакого значения. Как будто перышком пощекотали, не более того. Как будто на лицо упала снежинка. Высокое окно, высовывается человек, давным-давно…

Есть! Как обожгло. Из высокого окна давным-давно… восемь лет назад… высовывается человек… далеко высовывается… падает… разбивается насмерть… И зовут его Хорас Брайт.

— Отлично придумано, мистер Венниер! — с искренним восхищением прошептал я.

Повернул картину. На обороте проставлены даты и денежные суммы. Взносы почти за восемь лет, в основном по 500 долларов, несколько раз по 750 и дважды по тысяче. Общая сумма подсчитана мелкими цифрами. 11000 долларов. Последний взнос мистер Венниер не получил. Когда деньги принесли, он был уже мертв. Не так уж много денег — за восемь-то лет. Должник мистера Венниера умел торговаться.

Картонный задник крепился к рамке стальными патефонными иглами… Две из них выпали. Я вынул картонку, немного порвав ее. Под ней, между задником и картиной, был вложен белый конверт. Запечатан, без адреса. Внутри оказались две квадратные фотографии и негатив. Фотографии совершенно одинаковые. Человек далеко высунулся из окна, кричит, разинув рот. Руками держится за кирпичные выступы на оконной раме. У него за плечом лицо женщины.

Худощавый темноволосый человек. Черты его лица, как и лицо стоявшей за ним женщины, вышли неразборчиво. Высовывается из окна, кричит или зовет кого-то.

Я держал фотографию в руках и внимательно смотрел на нее. Ничего особенного сначала не заметил. Но чувствовал — что-то тут не то. Но что? Продолжал смотреть. И вдруг в глаза бросилась одна мелочь. Мелочь, но очень важная. Положение рук мужчины на фоне стены, в том месте, где вырезана оконная рама. Руки ни за что не держатся, ничего не касаются. Над кирпичным выступом не руки, а тыльная сторона запястья. Руки в воздухе.

Мужчина не высовывался. Он падал.

Я положил фотографии обратно в конверт, сложил картонку и запихнул ее вместе с конвертом в карман. Рамку, стекло и картину спрятал в бельевой шкаф, под полотенца.

На все это ушло много времени. Перед домом остановилась машина. По дорожке послышались шаги.

Я нырнул за портьеру в альков.

30

Входная дверь открылась, а потом бесшумно закрылась.

Наступила гнетущая, гулкая, как на морозе, тишина, потом раздался истошный вопль, перешедший в горькие рыдания.

Потом сдавленный от бешенства мужской голос сказал:

— Неубедительно получилось. Попробуй еще разок.

— Господи, это Луис! Он мертв! — воскликнул женский голос.

— Может, я ошибаюсь, но, по-моему, ты опять переигрываешь, — сказал мужской голос.

— Господи! Он мертв, Алекс! Сделай что-нибудь, ради бога! Сделай же что-нибудь!

— Да, — грубым, сдавленным голосом отозвался Морни, — надо бы. Не мешало бы и с тобой поступить так же. Кровь тебе пустить. Чтоб сдохла, как он. Впрочем, ни к чему это. Ты от него и так не отличаешься. Такая же падаль. Замужем всего восемь месяцев, а уже спуталась с этим дерьмом. Черт меня дернул жениться на потаскухе.

Он перешел на крик. Женщина опять всхлипнула.

— Перестань выть! — грубо оборвал ее Морни. — Как будто не знаешь, зачем я привез тебя сюда. Не валяй дурака. За тобой следят уже несколько недель. Ты была у него вчера вечером. Я сегодня уже приезжал в этот дом. Все видел. Твою помаду на сигаретах, стакан, из которого ты пила. Воображаю, как ты сидела на ручке его кресла, как перебирала его сальные волосы, а потом, когда он еще урчал от удовольствия, — вдруг взяла и пустила ему пулю в голову. Зачем?

— Алекс, дорогой, пожалуйста, не говори таких ужасных вещей.

— Ты прямо как Лилиан Гиш[6]. Точная копия. Перестань ломать комедию, детка. Я должен знать, как себя вести. Зачем, думаешь, я сюда приехал? На тебя-то мне теперь наплевать. Абсолютно наплевать. Убила, красавица, — сама и выпутывайся. А я о себе позаботиться должен. О своей репутации, о своем деле. Ты хоть пистолет вытерла?

Тишина. Потом звук удара. Женщина зарыдала. Обижена, оскорблена. До глубины души. Неплохо сыграно.

— Слушай, ангел мой, — рявкнул Морни. — Брось прикидываться. Я сам в кино играл. Меня не проведешь. Кончай. Выкладывай, как было дело, если не хочешь, чтоб я тебя оттаскал за волосы по всей комнате. Говори — вытерла пистолет?

Вдруг она рассмеялась. Неестественно, но звонко, заразительно. Потом, так же неожиданно, смех прекратился.

— Да, — ответила она.

— И стакан тоже вытерла?

— Да. — Теперь она говорила очень тихо, спокойно.

— Поставила его отпечатки пальцев на пистолете?

— Да.

Пауза. Он задумался.

— На это, боюсь, они не клюнут, — сказал он наконец. — Практически невозможно оставить на пистолете отпечатки пальцев мертвеца так, чтобы не бросалось в глаза. Впрочем, по-всякому бывает. Что ты еще вытерла?

— Больше ничего. Алекс, прошу тебя, не ругай меня.

— Заткнись. Покажи, как ты его кокнула, как стояла, как держала пистолет.

Молчание.

— За отпечатки пальцев не бойся. Будут и другие. Получше твоих.

Она медленно двинулась к портьере, и я ее увидел. Бледно-зеленые габардиновые брюки, коричневая куртка свободного покроя с вышивкой, ярко-красная без полей шляпа с оборкой в виде золотой змейки. Лицо залито слезами.

— Подними пистолет! — заорал Морни. — Показывай!

Она нагнулась под стул, подняла пистолет, обнажила зубы. Через щель между портьерами направила пистолет в комнату, в сторону двери.

Морни не сдвинулся с места, не издал ни звука.

Рука блондинки задрожала, пистолет запрыгал в воздухе. У нее тряслись губы, рука упала.

— Не могу, — выдохнула она. — Хотела выстрелить в тебя, но не могу.

Морни быстро шагнул к портьере, оттолкнул блондинку и ногой отбросил пистолет примерно туда, где он и лежал.

— Все равно ты не могла бы выстрелить, — хрипло сказал он. — Не могла. Смотри.

Он выхватил носовой платок и, нагнувшись, опять поднял пистолет. Нажал на что-то, и затвор открылся. Сунул правую руку в карман и, перебирая кончиками пальцев по металлу, стал крутить в руке патрон. Потом загнал его в цилиндр. Еще четыре раза повторил операцию, захлопнул затвор, затем снова открыл его и повернул до определенного положения. Положив пистолет на пол, отнял от него руку с носовым платком и выпрямился.

— Ты не могла в меня выстрелить, — хмыкнул он, — потому что в пистолете был только один пустой патрон. Сейчас он опять заряжен. Цилиндры на месте. Из пистолета стреляли всего один раз. И теперь на нем твои отпечатки пальцев.