Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
– Как?
– Амброуз говорит, что внезапно. Еще вчера она разговаривала, как все служанки. А сегодня вдруг заговорила совсем другим тоном, и очень правильно.
«Грамматически безупречно, – подумал я. – «О, пожалуйста, пусть никто не открывает их ртов». Три рта, внутри каждого запонка с монограммой: грамматически все абсолютно верно. Черт побери, а ведь Пуаро, похоже, снова оказался прав».
– Амброуз сказал, что Дженни изменила манеру речи, подражая Патрику и Франсис Айв. Они ведь оба были образованными и очень хорошо говорили.
– Маргарет, скажите правду: почему вы так настроены не допустить моего разговора с Амброузом Флауэрдейлом? Может быть, вы боитесь, что он сообщит мне то, чего мне лучше не знать?
– Вам разговор с Амброузом все равно ничем не поможет, а ему может повредить, – сказала она твердо. – Из любого жителя деревни, кто только встретится вам на пути, вытрясайте душу, сколько хотите, я вам разрешаю. – Она улыбнулась, но ее взгляд оставался жестким. – Они и так напуганы – еще бы, виновных убирают одного за другим, а в глубине души они знают, что виновны все до единого, – ну а если вы сообщите им свое профессиональное мнение о том, что убийца не успокоится до тех пор, пока все причастные к смерти Патрика и Франсис Айв не будут препровождены в самые дальние глубины ада, то они и вовсе концы отдадут от страха.
– Ну, это уж слишком, – возразил я.
– У меня не совсем обычное чувство юмора. Чарльз всегда на это жаловался. Я никогда ему этого не говорила, но я не верю ни в Ад, ни в Рай. Нет, в Бога я верю, только не в такого, о каком нам все время твердят.
Вид у меня, должно быть, был весьма взволнованный. Вопросы теологии меня не интересовали; мне хотелось поскорее вернуться в Лондон и сообщить Пуаро все, что мне удалось узнать.
Маргарет продолжала:
– Бог, разумеется, один, но я ни на секунду не верю в то, что он хочет, чтобы мы бессловесно следовали Его заповедям и топтали ногами тех, кто оступился на этом пути. – Тут ее улыбка стала теплее, и она добавила: – По-моему, Бог видит мир скорее так, как вижу его я, а не так, как видела его покойная Ида Грэнсбери. Вы согласны?
Я невыразительно хмыкнул.
– Церковь учит нас тому, что только Бог нам судья, – продолжала Маргарет. – Так почему же Ида Грэнсбери не напомнила об этом Харриет Сиппель и ее безмозглым подпевалам? Почему обрушила проклятия на Патрика Айва? Если уж человек хочет изображать из себя образцового христианина, так пусть хотя бы потрудится не перевирать основные догматы своей религии.
– Вижу, вы все еще сердитесь из-за этой истории.
– Я буду сердиться до самого своего смертного часа, мистер Кэтчпул. Грешники загоняют в гроб человека куда менее грешного, чем они сами, – тут, пожалуй, рассердишься.
– Лицемерие – страшная штука, – поддакнул я.
– Кроме того, нет ничего ужасного в том, чтобы быть рядом с тем, кого по-настоящему любишь.
– Ну, я в этом не уверен. Если человек связан узами брака, то…
– К черту узы! – Маргарет подняла голову к портретам на стене и сказала: – Прости меня, дорогой Чарльз, но если двое любят друг друга, то пусть это не нравится Церкви и пусть это против правил… любовь есть любовь, как с ней поспоришь? Я знаю, тебе не нравится, когда я так говорю.
Мне, кстати, тоже не понравилось.
– Любовь в состоянии причинить массу проблем, – сказал я. – Если бы Нэнси Дьюкейн не любила Патрика Айва, я бы не расследовал сейчас тройное убийство.
– Что за глупости вы говорите. – Маргарет даже сморщила нос, глядя на меня. – Ненависть толкает людей на убийство, мистер Кэтчпул, ненависть, а не любовь. Любовь тут ни при чем. Пожалуйста, не будьте безрассудны.
– Я всегда верил в то, что самые трудные для исполнения правила даются нам как упражнение для характера, – парировал я.
– Да, но каких его сторон? Может быть, легковерия? Или слепого идиотизма. Библия со всеми своими заповедями – всего лишь книга, написанная когда-то человеком. Ее уже давно пора снабдить комментарием: «Слово Божье, искаженное и превратно истолкованное людьми».
– Мне пора, – сказал я, смущенный неожиданным оборотом, который принял наш разговор. – Время возвращаться в Лондон. Спасибо вам за ваше время и содействие. Вы мне очень помогли.
– Простите меня, – сказала Маргарет, провожая меня к выходу. – Обычно я ни с кем не говорю так откровенно, кроме Амброуза да Чарльза-на-стене.
– В таком случае, я должен быть польщен, – ответил я.
– Я провела всю жизнь, следуя правилам из старой пыльной Книги, мистер Кэтчпул. Поэтому я знаю, как это глупо. И потому всякий раз, как двое любящих отбрасывают всякие предосторожности и встречаются вопреки голосу рассудка… я восхищаюсь ими! Как восхищаюсь тем, кто убил Харриет Сиппель. Ничего не могу с собой поделать. Это не значит, что я одобряю убийство в целом. Вовсе нет. Нет, лучше уходите, пока я еще чего-нибудь не ляпнула.
Возвращаясь к «Голове Короля», я думал о том, какая странная вещь беседа и как далеко она может завести. Начинаешь с одного, а приходишь совершенно к другому и понятия не имеешь, как найти дорогу назад. Слова Маргарет так и звенели у меня в ушах: «Пусть это против правил… любовь есть любовь, с ней ведь не поспоришь?»
В гостинице я прошел мимо храпящего за своим столом Уолтера Стоукли и похотливо поглядывающего Виктора Микина и поднялся к себе, чтобы собрать вещи.
Сев в ближайший поезд до Лондона, я радостно прощался с Грейт-Холлингом, пока состав отходил от перрона. И все же сожаление о том, что не удалось поговорить с доктором Флауэрдейлом, кольнуло меня даже в этот радостный миг. Что скажет Пуаро, узнав про обещание, которое я дал Маргарет Эрнст? Наверняка не одобрит, да еще пройдется насчет англичан с их дурацким чувством чести, а я буду стоять перед ним, потупившись, точно школьник, и бубнить что-нибудь невразумительное в ответ, вместо того, чтобы взять и высказать ему свою точку зрения: уважая желания людей, все равно всегда узнаешь от них гораздо больше, чем действуя против их воли. Надо только показать им, что вы совсем не намерены вытрясать из них все, что им известно, и они скоро сами придут к вам и принесут как на блюдечке именно те ответы, которые вы ищете.
Я знал, что Пуаро меня не одобрит, но решил не обращать на это внимания. Если Маргарет Эрнст осмеливается не соглашаться с Богом, то и мне не грех время от времени поспорить с Эркюлем Пуаро. А он, если ему так необходимо поговорить с доктором Амброузом Флауэрдейлом, пусть сам едет в Грейт-Холлинг и беседует с ним.
Однако я надеялся, что этого не потребуется. Нэнси Дьюкейн – вот на ком нам предстояло сосредоточить свои усилия. На ней и на спасении жизни Дженни – если, конечно, еще не поздно. В тот момент я глубоко раскаивался в том, что отказывался видеть грозящую ей опасность раньше. Если удастся ее спасти, то это будет заслуга одного Пуаро, и ничья больше. И загадка тройного убийства в отеле «Блоксхэм» разрешится – если она вообще, конечно, разрешится, – тоже благодаря его усилиям. Разумеется, в Скотленд-Ярде это будет отмечено как дело, раскрытое мною, но все будут знать, что это победа Пуаро, а не моя. Более того, мои начальники только потому и решились оставить это дело за мной, что знали об участии, которое принимает в нем Пуаро, – вот и согласились не лезть в мои, а точнее в его, затеи. Таким образом, сложнейшее расследование было доверено знаменитому бельгийцу, а вовсе не мне.
Я задумался над тем, что было бы для меня предпочтительнее: потерпеть крушение, двигаясь под своими собственными парусами, или достичь цели исключительно при помощи Пуаро, и заснул.
Впервые мне приснился в поезде сон – будто все осуждают меня за какой-то грех, а я даже не знаю, в чем он состоит. Потом я увидел могильную плиту, на которой вместо имен Патрика и Франсис Айв было написано мое имя, а под ним – сонет о клевете. Подле могилы поблескивало что-то металлическое, и я почему-то знал, что это блестит втоптанная в землю запонка с моими инициалами. Весь в поту, с бешено колотящимся сердцем, я проснулся, когда поезд уже подползал к Лондону.
Глава 13
Нэнси Дьюкейн
Я, конечно, не знал о том, что Пуаро уже в курсе возможной причастности Нэнси Дьюкейн к нашим трем убийствам. Пока я уносил ноги из Грейт-Холлинга, он заручался помощью Скотленд-Ярда, чтобы посетить миссис Дьюкейн в ее доме.
Пуаро отправился к ней в тот же день с констеблем Стэнли Биром в качестве сопровождающего. Молоденькая горничная в крахмальном фартуке открыла им дверь большого белого особняка в Белгравии[39]. Пуаро ждал, что их проведут в гостиную, убранную с большим вкусом, где оставят ожидать появления хозяйки, и был очень удивлен, обнаружив Нэнси Дьюкейн в холле, у нижней ступени лестницы.
– Месье Пуаро? Добро пожаловать. Вижу, вы привели с собой полисмена. Должна сказать, все это довольно необычно.
В горле у Стэнли Бира что-то хрюкнуло, и он покраснел как свекла. Нэнси Дьюкейн была необыкновенно красивой женщиной, с персиковым цветом лица, сияющими темными волосами и синими глазами с длинными ресницами. На вид ей было лет около сорока, ее стильное платье отливало всеми оттенками павлиньего пера. Впервые в жизни Пуаро оказался не самым элегантным человеком в компании.
