Джон Карр - Назло громам
Он нажал на дверной звонок и не отпускал палец несколько секунд, прислушиваясь к шуму внутри. Затем позвал Одри по имени, но не уловил ни звука голоса, ни шума шагов.
Первая мысль, что Ева Ферье могла вернуться и забрать с собой во тьму Одри, была просто патологической и совершенно ему несвойственной. Взявшись за ручку двери, он стал вертеть и толкать ее. И дверь неожиданно поддалась. Брайан буквально влетел в темную прихожую.
Дверь была заперта, но не на задвижку, пружинка осталась в открытом положении. Очевидно, это сделала сама Одри, которая могла незаметно выйти из дома, пока он разговаривал с Хатауэем. Брайан заметался по квартире, зажигая повсюду свет и постепенно убеждаясь, что, скорее всего, так все и произошло. А войдя в ванную, нашел там подтверждающее тему сообщение, написанное губной помадой на зеркале туалетного столика: «Я тоже тебя люблю. Прости меня, пожалуйста, за то, что я собираюсь сделать».
В открытые окна квартиры доносилась какофония из пронзительных звуков ночного города и шума стремительных вод реки. Брайан вернулся в гостиную.
Здесь все оставалось по-прежнему, в том числе и стаканы, из которых они пили вместе с Одри, но вдруг безумный взгляд Брайана остановился на телефоне. Хотя на первый взгляд могло показаться, что аппарат стоял на старом месте, все же маленький блокнот рядом с ним был чуть сдвинут в сторону.
В блокноте не было никаких записей и пометок, но когда Брайан поднес его к лампе и немного наклонил, то проступили очертания слов, написанных твердым карандашом на оторванном тонком листке.
Он взял со стола тупой карандаш с мягким грифелем и, положив блокнот на стол, легкими движениями стал заштриховывать поверхность листа до тех пор, пока не проявилась запись: «Десмонд Ферье. Десмонд Ферье. Десмонд Ферье».
Должно быть, Одри трижды написала это имя, сидя у телефона, излив на бумагу то, что было у нее на уме. Он почти явственно видел, как она писала это, ожидая ответа оттуда, куда звонила.
Серая штриховка спускалась вниз по листу, и вдруг посередине страницы появился твердо написанный адрес, который ей, вероятно, сообщили по телефону. Все слова были подчеркнуты:
«Пещера ведьм» Улица Жана Жанвье. 16 двадцать минут».
Больше на листке ничего не было.
«Пещера ведьм»… «Пещера ведьм»… И вдруг Брайан вспомнил, где уже слышал это название.
Он вырвал листок и положил его в карман. Взглянув на черно-белый набросок Одри Пейдж, печально смотревшей на него со стены между двумя окнами, Брайан не стал ее бранить за импульсивность, но и восхищаться стремлением взглянуть в лицо опасности, даже испытывая при этом смертельный страх, тоже не мог. В памяти всплыло предупреждение доктора Фелла: «Мне, к несчастью, не удалось предотвратить одну трагедию. Вторая не должна произойти».
Именно в этот момент раздался требовательный звонок в дверь, пробившийся сквозь мысли Брайана и заставивший его подпрыгнуть со стула, на котором он сидел.
Это могла быть только полиция.
Если бы в квартире был запасный выход, он заперся бы изнутри. Нет, они не смогут помешать ему встретиться с Одри. С другой стороны, они не должны узнать адреса до тех пор, пока он сам не разберется, что Одри собиралась сделать.
Звонок продолжал пронзительно звенеть, действуя на нервы. Вероятно, доктор Фелл и месье Обертен заметили его, так же как и он их. Теперь ему вряд ли можно сделать вид, что его нет дома, и нет никакого другого способа выйти отсюда, как только через эту дребезжащую дверь.
Однако, открыв ее, Брайан обнаружил, что это вовсе не полиция, а Паула Кэтфорд, казавшаяся сегодня чуть менее благожелательной и симпатичной, чем обычно. Мгновение постояв в нерешительности у входа, она безо всякого приглашения энергично шагнула в прихожую, оттеснив Брайана.
— Простите мне это вторжение, мистер Иннес, — произнесла Паула, меряя шагами прихожую. — Мне очень жаль, но я должна встретиться с ней. Где она?
— Если вы имеете в виду Одри…
— Пожалуйста, прошу вас! Ну конечно же я имею в виду Одри! Только не говорите мне, что ее здесь нет. Ей больше некуда было деться.
— Так решил бы всякий, — с горечью проговорил Брайан, — но на самом деле все обстоит иначе: она действительно была здесь, но ушла.
— Куда?
— Не знаю. К сожалению, мне тоже надо идти, причем немедленно. Не хочу показаться негостеприимным, но вы извините меня?
— Нет, я не могу извинить вас. Убийство не шутка; среди нас психически больной человек; полиция уже близка к аресту.
— По-вашему, я этого не знаю? В любом случае, что вам нужно от Одри?
— Мистер Иннес, зачем она совсем недавно звонила Десмонду Ферье?
Брайан взглянул на часы, стоявшие на книжной полке. Было уже почти десять минут десятого — намного больше, чем он ожидал.
— Совершенно случайно, — продолжала Паула, — я сняла трубку параллельного аппарата и услышала их разговор. Это так просто: на вилле много параллельных аппаратов. Конечно, я тут же положила трубку. Но зачем она звонила ему? Почему Десмонд уехал?
Паула, по крайней мере, не представляла опасности. Часы тикали все более настойчиво. Наконец Брайан решился:
— Я могу сказать вам то, что думаю сам, но в ответ вы тоже должны мне сказать кое-что.
— Все, что угодно, поверьте мне! О, все, что угодно!
— Что на самом деле представляет собой «Пещера ведьм»? Ферье действительно обедал там прошлой ночью?
— Я… я… простите?
— Ферье говорил, что обедал там, хотя и добавил: «Если это можно назвать обедом». Не похоже, чтобы это было название ресторана. Кроме того, он считал, что я почему-то должен тоже знать это место.
— «Пещера ведьм»? — встревоженно произнесла Паула. — Так это они туда отправились с Одри?
— Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.
— «Пещера ведьм»! Это на улице Жана Жанвье, следом за той, на которой находится ратуша в старом городе. Поэтому Десмонд и сказал, что вы должны знать это место. Он пошутил.
— Верьте не верьте, но я сыт по горло подобными замечаниями Десмонда Ферье, которые он считает шутками.
— Так вот послушайте! — резко потребовала Паула. — В восьмидесятые и девяностые годы девятнадцатого века здесь, в Женеве, жил художник, взявший себе псевдоним Жан Жанвье. Я как-то писала о нем статью. Вы когда-нибудь слышали о нем?
— Нет.
— Говорят, он был не очень хорошим художником, но его работы отличались ярким колоритом. Он специализировался на колдовстве, черной магии, вампиризме и всяких садистских ужасах. Его творчеством увлекались многие люди. В начале двадцатого века был создан небольшой музей его картин, но, говорят, они были непристойными, и вскоре интерес к ним угас: картины Жанвье стали на рынке неходким товаром.
После Второй мировой войны кому-то в голову пришла новая идея. Человек по имени Лафарг купил несколько сенсационных холстов и открыл на улице, где когда-то жил Жан Жанвье, заведение, сочетавшее в себе ресторан и ночной клуб. Это довольно эксцентричный ночной клуб, хотя вечерами там можно и поесть. А кроме того… там есть развлечения.
— Какие развлечения?
Паула проигнорировала этот вопрос:
— Не имеет значения! Просто многих посетителей трясет от восторга от зрелища официанток и прочей обслуги с великолепными фигурами и черепами из папье-маше на головах. Вообще-то, конечно, это грубо, но кого-то иногда пугает.
— И в этом — суть этого заведения?
— Да, что-то вроде усложненной версии «поезда-призрака» или «мельницы с привидениями» в парках развлечений. — В выразительных глазах Паулы появились искорки чувства, близкого к страху. — Пожалуйста, скажите, Десмонд повел Одри туда?
— Не знаю. Честное слово, не могу вам сказать. Меня здесь не было, когда она звонила ему. А почему он должен повести ее туда?
— Вот этого-то я и не знаю! Понимаете…
— Продолжайте!
— Это было любимое место Евы. Там даже сделали маску с ее лица. Мистер Иннес, вы кому-нибудь об этом говорили?
— Нет, я только что об этом узнал. Все произошло меньше чем за полчаса.
— Тогда никому не говорите! Обещаете?
— Почему?
— Я не могу сказать, в каком настроении может быть Десмонд. Ваша Одри Пейдж кажется довольно приятной девушкой. Я уверена, что это так, и знаю, что вы ее очень любите, — тут Паула заговорила громче, — но именно из-за нее произошло много бед, и, может быть, Десмонд пытается… пытается наказать ее, решив немного попугать.
— Так вот оно что! Это тоже из разряда его шуток? — В словах Брайана прозвучало скрытое оскорбление, что было словно пощечина Пауле.
На этот раз такая чуткая и хрупкая Паула, столь чувствительная к реакции других людей, видимо, недооценила эффекта, который желала произвести. Она вдруг рванулась вперед:
