Джон Карр - Назло громам
— А это не так?
— Он узнал об этом от меня, причем несколько лет тому назад, в Клубе расследования убийств.
— Какое это имеет значение?
— Клуб расследования убийств, — отчетливо произнося каждое слово, продолжил Хатауэй, — это группа людей, собирающихся в ресторане «Белтринг» в Сохо, чтобы обсудить разные проблемы. Однажды я присутствовал там в качестве гостя. Когда я попытался заинтересовать твоего слоноподобного друга историей Гектора Мэтьюза, он сделал вид, что его это мало волнует.
— Так что, твое самолюбие было уязвлено?
— Молодой человек, вы меня обижаете.
— Спасибо за «молодого». И это все, что произошло?
— Я не намерен выслушивать оскорбления. Вот так-то! — Хатауэй громко сглотнул. — Разве мог я предположить, что миссис Ферье убьют сегодня утром? Вряд ли. Даже самый проницательный из живущих не мог бы предвидеть это. Поэтому…
— А теперь послушай, — с ощущением безнадежности перебил его Брайан и кивнул в сторону своего дома. — Одри там одна. Я должен вернуться. Ты пришел ко мне, чтобы подстраховаться, — так я постараюсь подстраховать тебя. А теперь говори, что у тебя на уме?
— Сегодня утром (следишь за моей мыслью?) я отправил телеграмму из «Отель дю Рон».
— Нет, я не понимаю твоей мысли.
— В клубе «Сэвидж» прекрасно знали, что Ферье советовался с Гидеоном Феллом, и если бы Феллу понадобились дополнительные факты о миссис Ферье или о ком-нибудь еще, то куда бы он обратился? В Скотленд-Ярд! Каждый дурак об этом догадается. Его коллега Хэдли вышел на пенсию. Я почти уверен, что он разговаривал с заместителем командира Эллиотом. Согласен?
— Да, он разговаривал с ним.
— Что ты говоришь?! Фелл признался в этом?
— Ничего особенного. Он сам сказал нам об этом сегодня утром.
— Неужели? Со мной они были не так любезны. Для меня было разумнее подождать, пока Фелл оказался здесь, в Женеве, а потом послать Эллиоту телеграмму с запросом за подписью Фелла.
— О господи! Час от часу не легче! Ты что, послал в Скотленд-Ярд поддельную телеграмму?
— Одну телеграмму. Только одну! В отеле я мог бы проследить за получением ответа. Конечно, какой-то элемент риска предполагался.
— Держу пари, что риск был, потому что подделка вышла довольно неважной.
— Ох уж этот твой детский сарказм!..
— Хатауэй, я тебя не осуждаю. Все мы — лжецы в одной лодке. Но если ты опасаешься последствий…
Хатауэй изумленно взглянул на Брайана:
— Последствий? Ну и ну! Думаешь, я стал бы связываться с таким рискованным предприятием? Нет, нет и нет! Я составил послание в самых общих словах: «Располагаете ли вы дополнительной информацией, касающейся обсуждаемого объекта?» Фелл мог не видеться с Эллиотом, или Эллиот мог не ответить, даже если бы был оплачен ответ на сто слов. В конце концов, он мог ответить по официальным каналам. Риск!
— Так, значит, он не ответил?
— О нет, ответил. — Хатауэй схватил газету двумя руками. — Очевидно, они с Феллом обсуждали двух первых мужей леди. Я знал об этих двух мужьях уже давно, но тогда не обратил на них внимания, потому что ни от одного из этих бедолаг она не унаследовала ни пенни. С моей стороны это было ошибкой.
— Значит, ответ Эллиота касался ее второго мужа? Летчика-истребителя Королевских ВВС?
Хатауэй оглядел Брайана с ног до головы:
— Откуда моему славному другу это известно?..
— Не имеет значения! Так это касалось ее второго мужа, не так ли?
— Нет. Там речь шла о первом муже. Я уже знал, что это был очень молодой и нервический химик-аналитик, работавший в компании «Ферндейл Энилин Дай». В марте 1936-го они разошлись, а через месяц он покончил с собой, приняв яд под названием нитробензол. Эта информация и была в телеграмме. Может ли теперь кто-то сомневаться в том, что, где бы ни появлялась эта женщина, там происходило самоубийство или убийство?
Брайан отвернулся.
Дома на набережной Туреттини стояли словно темно-серые столпы, освещенные светом уличных фонарей и восходящей луны. Брайан взглянул на огни «Отель дю Рон». Он колебался; затем, обернувшись, снова внимательно посмотрел в лицо человека, стоявшего перед ним.
— Смеешься над моими умозаключениями? Смейся! — сказал Хатауэй. — Они были верными во всех отношениях.
— Я не смеюсь. С помощью этого нитробензола, или масла горького миндаля, миссис Ферье и покончила с собой?
— Да, и вскрытие это подтвердит.
— В таком случае почему ты здесь?
Теперь смутился Хатауэй.
— Не понимаю, — произнес он.
— Думаю, понимаешь. Почему ты не поехал на виллу, чтобы отпраздновать победу над Феллом и полицией? Почему остался здесь и трясешься, будто боишься их вопросов?
— Дело в том, дорогой друг…
— Так в чем же?
— Дело в том, дорогой друг, — громко повторил Хатауэй, — что я не хочу, чтобы они задавали мне вопросы. Вот так! Я могу доказать каждую деталь способа, с помощью которого была убита миссис Ферье, однако не могу объяснить способ, использованный в случае с Гектором Мэтьюзом.
— Мэтьюзом? Мэтьюзом в Берхтесгадене? Ты ведь говорил, что можешь объяснить именно этот случай! Кричал об этом всем и каждому прошлой ночью!
— Я был слишком оптимистичен. Я могу объяснить все, кроме одной очень маленькой детали. Мне не нравится, когда кто-то сомневается или насмехается надо мной. Короче говоря…
— Короче говоря, ты умышленно лгал?
Хатауэй швырнул смятую газету через парапет в реку. Даже его лысая голова выражала нешуточную злобу.
— Я не лгал, — отрезал он, — не терплю, когда меня называют лгуном.
— Тогда как это называется? Нитробензол, очевидно, оставляет следы в теле жертвы?
— Естественно.
— Значит, на самом деле не существует никакой тайны о способе, которым была убита миссис Ферье? Он отличался от того, который использовали в случае с Мэтьюзом?
— Нет тайны? Другой способ? — Хатауэй перевел дыхание, чтобы не задохнуться от собственной честности. — Думаю, тебе следовало бы знать, мой славный друг, что в обоих случаях применялся один и тот же способ. Сегодня утром я завтракал в обществе миссис Ферье, так вот она ничего не ела и не пила, точно так же, как и Мэтьюз в свое время. Инъекции с ядом ей тоже не делали, и никто не подходил к ней с ядом. Тайна, если ты желаешь это так называть, по-прежнему остается.
— Значит, ты не можешь объяснить эти две смерти? Брось курить, отвечай! Почему ты не можешь объяснить эти смерти?
— Потому что… — Хатауэй снова замолчал, но уже по другой причине.
Вначале он просто смотрел в сторону «Отель дю Рон», но затем его взгляд стал внимательнее. К отелю подъехала полицейская машина и остановилась у входа. Из нее вышли Филип Ферье, месье Гюстав Обертен и доктор Гидеон Фелл.
Брайан понял, что последние двое приехали, чтобы допросить Хатауэя, а это означало, что очень скоро очередь дойдет и до Одри. Он непроизвольно поднял глаза, чтобы увидеть светящиеся окна своей гостиной на шестом этаже дома, стоящего напротив.
Однако окна гостиной были темны, как и все остальные окна его квартиры.
Брайана охватила тихая паника. Пересчитав все окна вдоль и поперек, он убедился, что не ошибся: это была его квартира и его окна. Он сам на мгновение погрузился в подобную пустоту.
Хатауэй, протянув к нему руку, протараторил какой-то вопрос, но Брайан его не слышал. Не замечая ничего вокруг и не отрывая взгляда от окон, он побежал через улицу наперерез какой-то машине, которая подала оглушительный сигнал, прежде чем его пропустить.
Вбежав в дом и уже добравшись до лифта, Брайан вдруг вспомнил вопрос, который с самого утра собирался задать Хатауэю, но конечно же забыл это сделать.
Однако теперь было не до него. К беспокойству об Одри добавилось еще одно: уже находясь в коридоре шестого этажа, он засунул руку в карман, чтобы достать ключ от наружной двери квартиры, и с ужасом обнаружил, что его там нет.
Дурак! Идиот!
Брайан вспомнил, что положил ключ для мадам Дюваллон на переносной бар и не удосужился взять его оттуда. А когда спустился вниз за чемоданом Одри, о котором, кстати, снова забыл в суматохе встречи с Хатауэем, автоматический замок захлопнулся, и теперь, если с Одри что-то случилось…
Брайан замер. Он стоял в знакомом коридоре, в котором витали ароматы самых разных блюд; вокруг ощущалось присутствие людей, хотя он ни разу ни с кем из них не встречался. Из некоторых квартир доносились приглушенные звуки работающего телевизора — Брайан знал, что это был именно телевизор, а не радио, по более резкому и тяжелому звуку.
Если что-то случилось с Одри…
— Чушь! — громко произнес он.
Он нажал на дверной звонок и не отпускал палец несколько секунд, прислушиваясь к шуму внутри. Затем позвал Одри по имени, но не уловил ни звука голоса, ни шума шагов.
