Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит» - Энтони Бучер
Итак, вы легко можете представить трудность моего положения. О произошедших со мной событиях следует поведать; и их своеобразная природа такова, что сам я должен выглядеть ведущей фигурой. Как видите, я уже нарушил научные каноны самим употреблением слова «я», и, сделав это, я чувствую себя смущённым и неуместным.
Но довольно этой преамбулы. Позвольте мне просто попытаться рассказать то, что произошло, и умоляю вас о терпении к моему неумению это сделать. Я не буду следовать никакой литературной формулы, кроме высказанной Королём Червей:[59] начни с начала и продолжай, пока не дойдёшь до конца, а там остановись. (Прибавлю, что меня уже преследуют угрызения учёной совести. С величайшим трудом я удерживаюсь здесь от указания точной сноски на источник моей цитаты.)
Этим утром я встал рано — полагаю, раньше, чем кто-либо здесь, не считая миссис Хадсон и сержанта Ватсона, который, полагаю, не ложился вовсе. Быть может, по природе своей я не жаворонок, но сочетание университетских занятий в восемь часов почти каждого утра и веры моей тётушки в разумность старых пословиц сделало меня таковым.
Миссис Хадсон, чья хозяйственность вызывает у меня благоговение и удивление, уже занималась делами на кухне. Как только я побрился и спустился по лестнице, ко мне донёсся аромат свежего кофе. Там же я нашёл и достойного сержанта, наслаждавшегося своего рода закуской перед концом службы. Не нужно иметь дедуктивных способностей последователя Холмса, чтобы заключить по тарелкам, стоявшим перед добрым сержантом, и оставшимся на них фрагментам пищи, что он уже съел пару яиц, немного бекона, тарелку овсянки и то блюдо, что, полагаю, известно под именем «пшеничных оладий». В тот момент он угощался весьма соблазнительным на вид пирогом-штрейзелем,[60] который, как сообщила мне миссис Хадсон, она приготовила специально для герра Федерхута.
Я завидую людям, способным есть таким образом, особенно за завтраком. Иногда, после захватывающего теннисного сета, я могу сделать то же самое; но в целом моя осёдлая жизнь сделала меня неспособным к таким гаргантюанским или, используя более автохтонную идиому, баньяновским[61] подвигам. По утрам я не нуждаюсь ни в чём, кроме небольшого стакана томатного сока, одного ломтика хорошо высушенного тоста и чашки кофе.
Миссис Хадсон как будто разрывалась в своей преданности. Будучи когда-то студенткой, слушавшей курс диетологии, она восхищалась простотой и сдержанностью моего заказа, но как женщина, если я верно интерпретировал её взгляд, она испытывала определённое уважение к мужественной ненасытности сержанта Ватсона.
Волнения предшествующего вечера, однако, привели к тому, что я превысил свой обычный режим на вторую чашку кофе. Твёрдо отбросив искушение заказать третью, я вышел из кухни (где сержант предавался экспериментам с различными джемами, привезёнными мистером Вейнбергом из Англии) и прошёл в эту комнату, дабы произвести эксперимент, пришедший мне на ум в связи с листком цифр в портфеле Стивена Уорра, когда в зверь позвонили.
Не уверен, был ли слышен этот звонок на кухне. Если и так, то его легко можно было не заметить, поскольку сержант предавался иным занятиям, а миссис Хадсон готовила новую порцию штрейзеля. Как бы то ни было, после того, как звонок в течение нескольких минут оставался без внимания, я решил ответить на него сам.
К глубокому моему сожалению, я не могу описать молодого человека, стоявшего в дверях. Он был примерно моих лет или немногим моложе, среднего роста, темноволос и одет совершенно неприметно. Замечательно в нём было лишь то обстоятельство, что он опирался на костыль, зажатый в левой подмышке, хотя левая нога его неискушённому глазу казалась вполне нормальной.
— Два-два-один-бэ? — произнёс он.
— Да, — отвечал я.
По некой причине этот ответ словно удручил его.
— Спасибо, — проговорил он и повернулся, собираясь уйти.
Мне это показалось непонятным. Новый номер дома, 221б, был чётко указан цифрами, недавно нанесёнными на притолоку. Какой смысл звонить в дверь, чтобы узнать этот номер, а затем уйти, получив подтверждающий ответ?
Тогда мне пришло в голову единственно возможное объяснение. Очевидно, это замечание служило своего рода знаком или паролем. Я не мог представить, зачем кому-либо посылать мне секретное сообщение; но не мог я также представить, почему, если в этот дом послано секретное сообщение, мне не следует пытаться его перехватить.
Кажется, есть только один логичный ответ на «221б», и я его дал.
— Бейкер-стрит, — проговорил я.
Молодой человек тут же повернулся ко мне, опираясь на костыль, и сказал:
— Но собака ночью никак себя не вела.
— Это-то и странно, — автоматически отвечал я.
(И здесь, наконец, надо мной берёт верх опыт учёного. Для пользы тех, кто не состоит в наших рядах, я должен добавить, в качестве устной сноски, что этот фрагмент диалога является известным отрывком из приключения с «Серебряным» — быть может, самым знаменитым примером того словесного ответного удара, который отец Нокс именует шерлокизмом, хотя я нахожу более подходящей иную форму, «шерлокол».)
Молодой человек улыбнулся, и эта улыбка оживила его столь обыденное лицо, проявив за ним личность. Уверен, я бы узнал его, если бы мне показалось, что он улыбается, тогда как в спокойном состоянии лицо его могло принадлежать кому угодно. Ибо эта улыбка слегка нарушала равновесие черт лица и превращала его обычную, неприметную физиономию в странную маску, наполовину дружелюбную и наполовину грозную.
— Пойдёмте со мной, — проговорил он.
Осознание Макбетом непреодолимой силы крови столь же приемлемо к любому предприятию, не принадлежащему к нашей обычной сфере деятельности. Приступить к какому-либо необычному действию означает окончательное признание того факта, что вернуться вброд труднее, чем пройти вперёд.[62] Я ответил на знак ответным знаком, и теперь я испытывал странное желание последовать за гонцом и постичь смысл этого любопытного эпизода. Итак, чувствуя, что вся моя тоска — неопытность и робость новичка, я последовал за ним на тротуар.
На обочине стояло жёлтое такси. Молодой человек с костылём подошёл к машине и открыл дверь. Даже в тот момент мне должно было это показаться странным, но такси — редкое явление для людей на жалованье доцента. Лишь позднее я вспомнил, что дверь всегда открывает водитель, а не пассажир.
— Садитесь в авто, — сказал молодой человек — или, по крайней мере, так
