Рекс Стаут - Черная гора (сборник)
В крепостных стенах имелись прорези. Вокруг одной из них каменная кладка выкрошилась, образовав внушительную брешь, через которую, должно быть, Пашич и проник в крепость на свидание с Карлой.
Поблизости не наблюдалось никаких признаков жизни. Ни людей, ни собак.
Наш план состоял в том, чтобы войти в крепость, представиться и объявить, что мы всю жизнь мечтали поработать на Кремль. Поэтому мы направились прямиком к единственной просматривающейся двери, большой, деревянной, стоявшей нараспашку.
Когда нам оставалось пройти до нее шагов двадцать, изнутри послышался истошный вопль, громкий и протяжный. Вопил явно мужчина. Мы остановились как вкопанные и переглянулись.
Вопль повторился.
Вульф мотнул головой влево и двинулся к бреши в стене на цыпочках, хотя подобные усилия грозили выйти ему боком. Я последовал за ним.
Забраться в дыру по каменной осыпи, не наделав шума, было довольно-таки сложно, даже для человека, выросшего в этих горах. Тем не менее Вульф с этим справился, и я мигом присоединился к нему.
Мы приблизились к внутренней двери, которая так и оставалась чуть приоткрытой с тех пор, как десять дней назад здесь побывал Пашич, и прислушались. Откуда-то издалека долетел голос, за ним другой. Потом раздался очередной пронзительный вопль.
Он еще не смолк, как Вульф просунул голову в щель и заглянул в коридор. Голоса звучали глухо. Вульф втянул голову обратно и прошептал:
– Они внизу. Пойдем посмотрим.
Жаль, что у меня не было при себе кинокамеры, способной снимать в темноте. Надо было видеть, как Вульф крался на цыпочках по каменным плитам. В тот момент я не мог в достаточной мере насладиться этим зрелищем, потому что сам прилагал изрядные усилия, чтобы производить поменьше шума в своих тяжелых ботинках. Тем не менее вспоминать об этом забавно.
Дойдя до конца коридора, мы свернули направо, проделали шагов десять по узкому темному проходу и оказались на площадке перед уходящей вниз лестницей. Голоса и впрямь слышались снизу.
Вульф принялся спускаться – бочком, по-крабьи, прижимаясь спиной к стене. Наше счастье, что ступеньки были высечены из монолитного камня, потому что дерево наверняка протестующе застонало бы под тяжестью туши в одну седьмую тонны. Я крался вдоль противоположной стены.
В подобные мгновения теряешь всякое представление о времени. Мне показалось, что спуск на цыпочках занял не меньше десяти минут. Хотя потом я подсчитал ступеньки. Их было всего-то пятнадцать. Даже если положить секунд по пятнадцать на каждую – а это даже много, – выходит всего две с половиной минуты.
У основания лестницы было еще темнее. Мы повернули налево, туда, откуда слышались голоса, и увидели пятнышко света, прибивавшегося сквозь стену футах в двадцати от нас.
Медленно, но верно мы подобрались поближе. Из мрака проступал контур закрытой двери. Свет проникал через отверстие в ней, располагавшееся на уровне глаз человека, значительно уступающего мне в росте.
Отойдя от стены на расстояние вытянутой руки, Вульф приблизился к отверстию и заглянул в него. Из-за двери доносился громкий мужской голос. Вульф прильнул к отверстию, потом чуть отступил в сторону, чтобы смотреть в него одним глазом. Восприняв это как приглашение, я, в свою очередь, приник к отверстию, так что наши уши соприкасались.
В комнате находились четверо мужчин. Один из них сидел на стуле спиной к нам. Второй не сидел, не стоял и даже не лежал. Он висел. Веревки, туго обмотанные вокруг запястий, были привязаны к свисающей с потолка цепи, а ноги болтались дюймах в шести над полом. От каждой лодыжки отходили другие веревки, за концы которых в разные стороны тянули двое молодчиков – один вправо, второй влево. Ноги несчастного были растянуты на добрый ярд.
Прошла добрая минута, прежде чем я сумел узнать его распухшее, искаженное судорогой лицо. Это был Петер Зов, обладатель расплющенного носа, покатого лба и низкого вкрадчивого голоса, встреченный нами в конторе Госпо Стритара и отрекомендовавшийся Вульфу как человек действия.
Что ж, действие было налицо, а вот голос, надорванный дикими воплями, наверняка лишился по меньшей мере части своей медоточивости.
Человек, сидевший к нам спиной на стуле, замолчал, а двое палачей снова потянули за веревки. Расстояние между ступнями жертвы расширилось до четырех футов, потом до четырех с половиной, до пяти – теперь бы уже никто на свете не опознал бы Петера Зова. Еще дюйм, еще… и Петер снова истошно закричал.
Я невольно закрыл глаза и, должно быть, дернулся, потому что Вульф схватил меня за руку. Вопль стих, сменившись еще более ужасным горловым бульканьем. Когда я открыл глаза, натяжение веревок ослабло.
– Так не пойдет, Петер, – укоризненно произнес сидевший. – Ты все сводишь к рутине. Сметливый черт. Сообразил, что достаточно крикнуть погромче, и тебя отпускают. Но сейчас ты перестарался и заголосил раньше времени. И эти твои вопли не слишком благозвучны. Нам, пожалуй, придется заткнуть тебе пасть кляпом. Ты не возражаешь?
Молчание.
– Повторяю, – произнес сидящий на стуле, – ты зря думаешь, что для тебя все кончено. Вполне возможно, что ты нам еще пригодишься, если будешь играть по-честному. Но для этого ты должен меня убедить, что говоришь правду. Я человек терпеливый. Большинство сведений, которые ты нам сообщил, оказались бесполезными, поскольку мы ими уже располагали. Некоторые были попросту ложными. Ты провалил порученное тебе ответственное задание, и твои отговорки кажутся мне неубедительными.
– Это не отговорки, – пробормотал Петер Зов.
– Нет? А что же тогда?
– Это факты. Мне пришлось отлучиться.
– Ты уже это говорил. Возможно, я был недостаточно убедителен, поэтому попробую повторить все еще раз. Терпения мне не занимать. Я признаю, что ты должен был прилагать известные усилия, чтобы сохранять доверие своих нанимателей, ибо в противном случае не имел бы ценности ни для них, ни для нас. В этом отношении я реалист. Ты был невежлив, Петер, и не слушал меня. Отвяжи его, Буа.
Человек, стоявший слева от говорившего, отпустил веревку, повернулся к стене, снял цепь с колышка на стене и стал постепенно ослаблять ее натяжение при помощи ворота на потолке. Ноги Петера коснулись пола, и руки его пошли вниз, но остановились на уровне плеч. Он качнулся из стороны в сторону, словно бы в ритме медленной музыки.
– Этот урок хотя бы на время исправит твои манеры, – сказал сидящий. – Я уже говорил, что понимаю: тебе приходится убеждать этого болвана Госпо Стритара, что ты работаешь на него. Но ты должен также угодить мне, что будет посложнее, поскольку я отнюдь не дурак. Ты бы мог выполнить операцию, не возбудив в нем ни малейших подозрений, а вместо того отправился по его заданию в Америку. И как у тебя хватило наглости заявиться сюда, да еще и потребовать денег! Вот, считай, мы с тобой и расплачиваемся. Если ты правильно ответишь на мои вопросы, то оплата придется тебе больше по вкусу.
– Я был вынужден ехать, – пролепетал Петер. – Я думал, что вы не станете возражать.
– Врешь! Не такой же ты придурок. Эти враги прогресса, которые называют себя Духом Черной горы, они ведь борются вовсе не с нами, а с Белградом. И нам только выгодно, чтобы они всыпали Белграду по первое число. Маловероятно, конечно, чтобы им удалось сбросить Тито, хотя это сыграло бы нам на руку. Тогда бы мы вошли под барабанный бой и вмиг захватили бы власть. Нет, мы лишь прикидываемся, что видим врага в Духе Черной горы, и ты это прекрасно понимаешь. Чем больше им помогает Америка, тем лучше для нас. Если бы этот лакей-лизоблюд Марко Вукчич, который нажил состояние, потакая аппетитам прожорливых американских империалистов, посылал бы своим соратникам в десять раз больше, мы бы только выиграли. А что сделал ты? По призыву Белграда отправился в Америку и убил его. – Он взмахнул рукой и продолжил: – Или ты рассчитывал, что мы не узнаем? Тогда ты еще больший болван, чем я думал. Вечером четвертого марта ты высадился в Гориции, на итальянском побережье, имея при себе бумаги на имя Вито Риччо, и отправился в Геную. Оттуда ты отплыл шестого марта на борту «Амилии», куда устроился стюардом. «Амилия» прибыла в Нью-Йорк восемнадцатого марта. В тот же вечер ты сошел на берег, убил Марко Вукчича и уже к девяти вернулся на судно. Не знаю, с кем ты там еще встречался и помогал ли тебе кто-нибудь украсть машину, но это уже мелочи. До двадцать первого марта ты оставался на борту, а второго апреля сошел на берег в Генуе и в тот же вечер возвратился в Титоград. Я это все говорю, чтобы ты понял: от нас ничего не скроешь. Ничегошеньки. – Он снова взмахнул рукой. – А в воскресенье четвертого апреля ты приехал сюда и начал уверять этих людей, что не смог выполнить задание, поскольку тебя посылали за границу. Ты застал здесь женщину, которая распивала водку с моими людьми, что тебя удивило. Но еще больше тебя удивило, что здесь уже знают о том, где ты был и что делал. Согласен, мы тоже понаделали ошибок – я сам понял это, только когда прилетел из Москвы в Тирану. Мои люди признались мне, что после твоего ухода по пьяной лавочке разболтали про тебя этой женщине. Они склонны винить в случившемся водку, но пьянство не может служить оправданием такому разгильдяйству. Им пришлось исправить ошибку самим – они убили женщину. Но урок им все равно преподать придется. – Он внезапно возвысил голос: – Но это подождет. Вздерни-ка его, Буа!
