Рекс Стаут - Черная гора (сборник)
– Да, благодарю вас. И больше вы ее не видели?
– Живой уже нет. Вчера утром мы с Данило нашли ее тело. Я бы тоже хотел задать вам несколько вопросов.
– Пожалуйста.
– Мне сказали, вы классный сыщик, который в состоянии раскрыть любую тайну. Как по-вашему, это я виновен в смерти Карлы? Не могли ли ее убить из-за того, что я прирезал собаку?
– Это глупо, Йосип, – сухо произнес Данило. – Я был сам не в себе, когда сказал это. Постарайся выкинуть мои слова из головы.
– Он спрашивает моего мнения, – произнес Вульф. – Вот оно. В смерти Карлы повинны многие, но я бы назвал только одного – Георгия Маленкова[19]. Это он отстаивает доктрину, согласно которой люди должны подчиняться деспотическому правлению. Нет, господин Пашич, вам не в чем себя винить. Вы не несете ответственности ни за смерть Карлы, ни за то, что сообщенные вами сведения вынуждают меня принять на себя не самую приятную миссию. Ничего не попишешь, я должен отправиться в крепость… Если, конечно, утром буду в состоянии идти.
Вульф попробовал приподняться, глухо застонал и бессильно опустился на скалу, на которой сидел.
– Господи, я и встать-то не могу. Данило, вы не одолжите мне одеяло?
Правда, со следующей попытки ему все-таки удалось принять вертикальное положение.
Глава двенадцатая
Продрог я почти до смерти. Одеял на всех не хватило. Подозреваю, что этого не случилось бы, если бы все самые ценные и важные припасы не перенесли в другой тайник, но эта мысль меня не согревала.
Пашич уступил свое одеяло Вульфу и, как воистину гордый черногорец, принимающий у себя гостей, предложил вытащить другое из-под спящего соратника, но я отказался: нет-нет, что вы, об этом не может быть и речи. Через толмача, разумеется. И остаток ночи – хотя сколько ее там оставалось? – грезил об одеяле.
Вульф сказал, что мы находимся на высоте в пять тысяч футов, но он, безусловно, имел в виду метры. Охапка соломы, которую любезно выделил мне Пашич, совершенно отсырела, так что, зарывшись в нее, я вообще промерз до костей.
Впрочем, на несколько минут я, должно быть, все же задремал. Во всяком случае, точно помню, что видел во сне стаю собак, которые тыкались в меня холодными и влажными носами.
Сон этот был спугнут голосами. Продрав глаза, я увидел, что снаружи в пещеру ярко светит солнце. Стрелки наручных часов показывали десять минут девятого, так что замораживался я больше четырех часов. Лежа, я обдумывал свое положение: если я вконец окоченел, то пошевелиться не смогу; если смогу – значит, не совсем окоченел. Набравшись храбрости, я дрыгнул ногой, потом изогнул торс, рывком вскочил и засеменил к выходу из пещеры.
Увы, оказалось, что солнце сюда не добралось. Чтобы подставить промерзшее до самого позвоночника тело под солнечный луч, мне пришлось бы спуститься по козьей стежке на карниз, да еще потом свеситься с обрыва! Я же мечтал о том, чтобы никогда больше моя нога не ступала на этот мерзкий выступ.
И тут меня осенило: ведь мы же и не собираемся возвращаться, а, наоборот, пойдем вперед, по направлению к римской крепости. Посетим албанцев. Вульф объяснил мне это, прежде чем я успел смежить очи. Излагал стратегию, примененную Пашичем в отношении собаки. Оттого-то псы и затесались, как видно, в мой сон.
– Доброе утро, – произнес Вульф.
Он сидел на валуне и выглядел не лучше, чем я себя чувствовал.
Если я изложу вам во всех подробностях, как мы провели следующий час, вы подумаете, что я превратился в совершеннейшего брюзгу, который видит в жизни одну лишь грязную изнанку. Но вот вам лишь некоторые факты, а дальше судите сами.
Итак, солнце буквально извернулось и взошло по немыслимой траектории, лишь бы не обогревать площадку перед пещерой.
В канистре хранилась вода лишь для питья, а умыться было нечем. Мне сказали, что если я желаю ополоснуть физиономию, то должен спуститься по козьей стежке до каменного карниза, а оттуда всего километр до ручья. Так что про умывание я забыл.
На завтрак нам дали хлеб (насмешку над тем, которым угощала нас Мета), несколько ломтей холодной мамалыги, некогда обжаренной на свином жиру, и консервированные бобы из Соединенных Штатов Америки.
Когда я поинтересовался у Вульфа, почему бы не развести костер и не вскипятить воду для чая, он ответил, что топлива для костра вокруг нет. Я оглянулся и понял, что Вульф прав. Нас окружали голые скалы без малейших признаков растительности или следов того, что когда-то ею являлось. Одни только камни.
Более того, мне не с кем было перекинуться словом, от которого кровь быстрей побежала бы в жилах. Я мог только слушать бессвязную галиматью, которой обменивались Вульф и югославы. Пятеро местных, которым я был формально представлен, держались обособленно и, судя по косым взглядам, кидаемым в мою сторону, и приглушенным низким голосам, перемывали кости мне и Вульфу.
Между тем мой босс ввязался в долгую дискуссию с Данило и Пашичем и вышел из нее победителем, о чем я узнал, когда он сообщил мне, что в своих упорных возражениях его планам они зашли довольно далеко – пригрозили даже перекрыть тропу.
Зато спор со мной Вульф проиграл. Этот спесивец почему-то вбил себе в голову, что справится с задачей лучше, если пойдет к албанцам один, без меня. Аргументировал он этот вздор тем, что, оставшись с глазу на глаз с ним, албанцы будут более откровенными, чем в присутствии еще одного лица. Человек, не изъясняющийся по-албански – а этот язык не имеет ничего общего с сербохорватским, – неизбежно вызовет у них большие подозрения.
Собственно, я бы даже не назвал это спором, потому что препираться не стал. Я просто сказал: ничего не выйдет, в пещере к обеду подадут только холодную мамалыгу, а в крепости, если верить Пашичу, могут готовить вполне приличную пищу.
И только когда мы взвалили на плечи рюкзаки и приготовились выступать, я сообразил, что нам придется сначала по козьей стежке спуститься на треклятый карниз. А я-то, потеряв всякое соображение от холода, почему-то вбил себе в голову, что на пути к границе возвращаться на него нам уже не придется.
Впрочем, провожаемый семью парами глаз, не считая Вульфа, я преисполнился решимости не уронить честь американских первопроходцев, так что стиснул зубы и показал все, на что был способен.
Мое счастье, что я спускался спиной к любопытной публике. Вот ведь интересно: что лучше – пройти по узкому карнизу над стопятидесятиметровой пропастью в кромешной тьме или пробираться по нему при дневном свете? По мне, лучше вообще туда не соваться.
Потом, когда мы вступили на тропу, стало легче. Физическая нагрузка и солнечные лучи сделали свое дело: я понемногу оттаял. Вскоре путь нам пересек ручей, и мы устроили привал, напились воды и съели немного шоколада.
Я сказал Вульфу, что за пять минут успею ополоснуть в ручье ноги и надеть свежие носки. Вульф возражать не стал, мол, торопиться нам некуда. Вода, как и следовало ожидать, оказалась ледяной, но хорошо хоть такая встретилась нам на пути.
Сидя на валуне и жуя шоколад, Вульф пояснил, что до албанской границы всего метров триста, но она до сих пор не размечена, поскольку вот уже несколько столетий ведутся споры, где в этих горах проходит водораздел.
Он также указал мне углубление на верхушке утеса, высящегося над нами, с которого Косор наблюдал в бинокль за римской крепостью, когда туда отправилась Карла. А еще добавил, что сегодня Косор почти наверняка будет снова вести наблюдение с той же точки. Уж очень удобное это место, оттуда можно смотреть в бинокль сквозь расщелину.
Я осведомился о состоянии его ног, и Вульф ответил:
– Что ноги? Каждая мышца, каждый нерв в моем измученном теле вопят и стенают о пощаде. Никакими словами не описать моих мук, так что говорить об этом я не стану.
Потеплело настолько, что мы сняли свитера, прежде чем двигаться дальше. Минут через пять мы, должно быть, оказались уже на албанской территории, никоим образом не отграниченной, завернули за выступ скалы, и я увидел крепость.
Она лепилась к отвесному утесу такой высоты, что не было никакого смысла выворачивать шею в попытках разглядеть его верхушку. Попробуй подберись.
В том месте, где тропа достигала древней твердыни, она переходила в ровный выступ шириной двадцать ярдов и вдвое большей длины. В дальнем конце его поперек тропы сбегал небольшой журчащий ручей.
В крепостных стенах имелись прорези. Вокруг одной из них каменная кладка выкрошилась, образовав внушительную брешь, через которую, должно быть, Пашич и проник в крепость на свидание с Карлой.
Поблизости не наблюдалось никаких признаков жизни. Ни людей, ни собак.
Наш план состоял в том, чтобы войти в крепость, представиться и объявить, что мы всю жизнь мечтали поработать на Кремль. Поэтому мы направились прямиком к единственной просматривающейся двери, большой, деревянной, стоявшей нараспашку.
