Жорж Сименон - Тётя Жанна
– Ты заплатила в отеле по счету?
– Нет еще; признаюсь, забыла об этом.
– Думаю, что на твоем месте я попробовала бы в конце концов попасть в какое-нибудь заведение. Есть ведь и такие, в которых очень неплохо. Дезире предпочла не произносить слова «приют».
– Там, по крайней мере, никому ничего не должна. Я не представляю тебя, работающей на других.
– Я подумаю об этом, Дезире.
– У тебя, должно быть, была необыкновенная жизнь, тебе довелось повидать виды.
– Да.
– Это правда, что Лоэ не был на тебе женат?
– Кто тебе это сказал?
– Я слышала, как об этом говорили дети, и была очень удивлена. Они, вероятно, узнали это от матери.
– А та узнала от нотариуса Бижуа! – закончила Жанна. – Новости распространяются быстро. Это правда.
– Почему? Он не любил тебя? Я думала, вы жили вместе до самой его смерти.
– Мы жили вместе. Только он был уже женат.
– Он бросил свою жену? Почему?
– Он утверждал, что его женитьба была ошибкой. Он не придавал особого значения супружеству. Я тоже. Я убежала отсюда не для того, чтобы выйти замуж.
– Но, убегая, ты знала, что будешь жить с ним?
– Я убежала бы в любом случае.
– И чем ты занималась?
– Не имеет значения чем. Я хотела быть свободной женщиной. Я была гордой.
– Ты такая и сейчас, разве не так?
– Думаешь? Возможно. Гордая или смиренная. Может быть, это сводится к одному и тому же? Я встретила Лоэ, когда он проводил отпуск у своей тетки.
– Разве он не был намного старше тебя?
– Не намного. На десять лет. Он писал в газетах, интересовался кучей вещей. Он действительно был очень умным и образованным.
– А зачем вы уехали в Южную Америку?
– Это был отчаянный поступок. Как-то вечером в баре кто-то предложил ему поехать туда и взять на себя руководство газетой, которую некая группа экспортеров собиралась основать. Он ответил «да». Мы сели на пароход через неделю, имея денег только на то, чтобы заплатить за проезд, а должны мы были добраться до БуэносАйреса. Это тебя забавляет?
– Я представляла твою жизнь иначе.
– Было и хорошее и плохое. Эта газета так никогда и не появилась на свет, и мы какое-то время жили в грязном отеле, задаваясь вопросом, не должен ли консул вернуть нас на родину, потом Лоэ все-таки основал газету, политическую газету, а потом была история с пятнадцатью тысячами винтовок. Это прекрасная история, но было бы слишком долго рассказывать ее тебе во всех подробностях. В то время страны Южной Америки, а в каждой стране – различные партии, постоянно находились в поисках оружия, чтобы развязывать войны или устраивать государственные перевороты.
Это было прибыльное дело, но трудность состояла в том, чтобы выгрузить товар и доставить его покупателям. Кто-то, опять в баре, потому что большая часть нашего времени проходила в отелях и барах, рассказал Лоэ, что имеет пятнадцать тысяч винтовок на борту корабля, не знаю уж в каком порту, и обещал ему огромные комиссионные, если Лоэ удастся их продать.
Проблема заключалась в том, чтобы перевезти их из одного порта в другой, несмотря на запреты.
И вот мы начали продавать винтовки. Я говорю «мы», потому что мне часто приходилось играть свою роль.
– Почему ты смеешься?
– Все было почти как в оперетте. Если глядеть издалека, это кажется забавным. Забавным и жалким. Эти винтовки, которых я никогда не видела, которые, может быть, вообще никогда не существовали, мы продали, не знаю уж сколько раз, самым различным группировкам. Мы говорили, что живем этими винтовками, причем иногда – роскошно. Корабль, на котором они находились, или считалось, что находятся, ходил под греческим флагом и долгое время сновал вдоль всего побережья, от Панамы до Огненной Земли, никогда не освобождаясь от своего груза.
Мы получали наши комиссионные, а в последний момент возникало препятствие – циклон, революция или полицейское расследование с установлением надзора.
– Лоэ это делал нарочно?
– Может быть. Министры и генералы принимали нас с большой помпой, а потом вдруг приходилось быстро менять климат. В конце концов пришлось покинуть и континент, где мы докатились бы до тюрьмы или же нас расстреляли бы за помощь мятежникам.
Мы отплыли в Гавану, и Лоэ с его представительной внешностью сумел произвести впечатление на французского посланника, и тот на какое-то время взял его под свое покровительство. Для всех окружающих я была мадам Лоэ. На этот раз речь шла о создании уже не газеты, а журнала, который занимался бы французской пропагандой на все страны Латинской Америки.
– Вы, должно быть, снова отправились в путь?
– В Каир, даже не забрав свои чемоданы, потому что мы остались должны в отеле, не помню уж за сколько недель.
– Ты не была несчастлива?
– Я же сама этого хотела.
– Ты все еще любила его?
Жанна посмотрела на нее, но прямо не ответила:
– Я так хорошо его знала! Я знала все его маленькие слабости, все подлости, и Бог знает, сколько у него их было!
– Ты говорила ему о них?
– Да.
– Вы ссорились?
– Почти каждую ночь. Потом он меня колотил.
– И ты позволяла ему это?
– Мне случалось выкладывать ему всю горькую правду, чтобы он меня поколотил.
– Не могу этого понять.
– Не имеет значения. Я убежала, не так ли? Не забывай – только по своей воле. И когда начинаешь кубарем катиться вниз, иногда бывает, что получаешь наслаждение, погрязнув во всем этом, и тогда нарочно идешь дальше и дальше.
– Немного похоже на то, как меня задаром наняли служанкой, хотя в этом не было никакой необходимости!
– Если тебе угодно.
– Ты не любила его, но ты шла за ним, ты слушалась его, как собака.
– Да. И мы пили вдвоем, особенно в последнее время нашей совместной жизни. Мы проводили большую часть ночи за выпивкой, а потом бранились. Он умер за три недели, от плеврита, в госпитале.
– Ничего тебе не оставив. И тогда ты нанялась к своим бельгийцам?
– Почти. Не сразу.
Она покраснела, не объясняя причины. Если она тогда испробовала какой-нибудь другой способ существования, то сейчас предпочитала не говорить о нем и не думать.
– Вот и все, Дезире. Иди спать. Я тебе очень обязана. Ты оказала мне услугу и достаточно покрутилась возле кастрюль. Ты можешь сейчас сказать себе, что к этому и стремилась, и это, во всяком случае, будет утешением.
Уже уходя от нее, Дезире, которая несколько мгновений что-то обдумывала у порога, вздохнула:
– В конце концов, ты тоже из этой семьи.
– Входите, доктор. Будьте так любезны, закройте дверь, потому что я, вероятно, задам вам некоторые вопросы, которые никому нет нужды слушать. Уже давно – не правда ли? – вы не видели столько оживления в доме.
– Вы уезжаете с ними? – спросил он, откидывая простыню.
– Сначала я хотела бы узнать, что вы думаете о моих ногах. Опухлость немного опала со вчерашнего дня. Они начали синеть. Теперь я могу сама дотащиться до туалета.
Кончиками пальцев доктор касался опухших ног в разных местах, рисовал круги и, нахмурив лоб, смотрел, как медленно исчезают белые следы.
– Я хотел бы как следует прослушать ваше сердце.
Он старательно занимался этим не менее десяти минут, передвигая полотенце по голой груди и спине Жанны, заставляя ее дышать сильнее, слабее, потом задержать дыхание и снова дышать.
– Ну, доктор?
– Вы правы. Сердце неплохое. Не думаю, что электрокардиограмма так уж нужна.
– Чем же вы обеспокоены?
– Я спросил, каковы ваши намерения. Как я понял из того, что мне сказали внизу, ваша невестка с детьми сейчас отбывают в Пуатье.
– Точно. Но я-то еще не в состоянии путешествовать, верно?
– Действительно, вам сейчас невозможно ехать в таких условиях. Поскольку вы больше не можете оставаться здесь, я позабочусь, чтобы вас сразу же перевезли в госпиталь.
Он бросил на нее взгляд, ожидая, что она вздрогнет при слове «госпиталь», переменит позу, станет плакать, жаловаться или даже бунтовать. Но она продолжала улыбаться ему:
– Присядьте на минутку, доктор.
– У меня сегодня много визитов. Я могу уделить вам лишь несколько минут.
– Тем не менее вы с самого воскресенья хотите о чемто меня спросить. Вы не сделали этого, потому что боялись обидеть или огорчить меня. Может быть, и потому, что боялись проявить излишний интерес к частной жизни своих пациентов. Я помогу вам, задав прямой вопрос. Если предположить, что я, как только встану, снова примусь за работу, как в последние дни, то сколько, по-вашему, времени пройдет до следующего рецидива?
– Не более нескольких недель.
– А потом?
– Вы сляжете, все начнется сначала, и вы опять будете вынуждены лежать в постели. Это будет случаться все чаще и чаще, особенно летом.
– Чуть ли не половину времени быть в постели?
– Не сразу.
– А потом?
– С годами все будет усугубляться.
– И сколько лет пройдет, пока я стану полностью неподвижной?
