Жорж Сименон - Тётя Жанна
– Что ты собираешься делать?
– А что я могу сделать, кроме того, что сказал нотариус? У тебя есть какие-то идеи? Здесь даже нет денег, чтобы каждому из нас мог покинуть этот город. Может быть, я имею право продать драгоценности, но у меня их совсем нет. В крайнем случае, моя кузина даст мне несколько тысяч франков, вынудив меня выслушать длинную речь и заставив подписать какие-нибудь бумаги. Ты ее знаешь. Она была вчера на похоронах. Она столь же скупа, сколь и богата.
– Когда ты рассчитываешь поговорить с Анри и Мадлен?
– Не знаю. Я хотела попросить тебя сделать это. Кажется, они доверяют тебе больше, чем мне. Анри сегодня утром из-за того, что ты, должно быть, ему сказала, был почти вежлив со мной, а Мад стала совсем другой, спустившись из твоей комнаты. Не знаю только, как быть с Дезире.
– Не беспокойся. Она уйдет сегодня вечером или завтра утром. Она не ждет, что ей заплатят.
– А что будешь делать ты?
– Ты же слышала приговор месье Бижуа. Продолжать, поскольку я к этому привыкла.
– Продолжать – что? Почему бы тебе не остаться с нами? Именно к этому она и клонила, и ей удалось притвориться, что она ждет ответа Жанны без тревоги.
– А ты не боишься еще одного лишнего рта на заработок твоих детей?
– Я тоже рассчитываю пойти работать.
– Кем?
– Не знаю. Компаньонкой или кассиршей, не важно кем. Ты будешь вести хозяйство.
– А мои ноги?
– Ты сама говорила, что это пройдет через несколько дней.
– А если это случится снова?
– О тебе будут заботиться.
– Я подумаю об этом, Луиза, обещаю тебе. Я уже думала об этом. Немыслимо и представить себе, о чем я только не думала с самого утра.
– Ты вдруг заговорила как Мад.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Как Мад, когда она спустилась от тебя. Она, казалось, освободилась от всех своих забот и вдруг почувствовала себя очень легко. То немногое, что она мне сказала, она произнесла играючи, словно это больше не имеет никакого значения. Ты тоже выглядишь так, будто теперь не принимаешь вещи всерьез. Ты словно забавляешься.
– Я не забавляюсь, Луиза. Только вот возможности выбора, как и у тебя, у меня весьма сузились. Скоро, без сомнения, останется лишь один путь, и его волей-неволей придется принять. Лицо ее омрачилось в этот момент, потому что вопрос выбора напомнил Жанне три решения нотариуса и то, которое выбрал ее брат, а особенно то, которое он отверг.
– Иди есть. Дети, должно быть, ждут тебя. Ты мне их сейчас пришлешь?
– Обоих сразу? Она задумалась на мгновение:
– Почему бы и нет? В той ситуации, в которой мы оказались...
Ходить на цыпочках смысла больше не было.
IX
Когда в половине девятого пришел доктор Бернар, ему пришлось пройти через двор и кухню, потому что никто не слышал стука молотка у двери, настолько весь дом был охвачен нервным возбуждением, напоминавшим отъезд на каникулы. Все окна были открыты, словно являя собой некий символ, двери хлопали, от сквозняков разлетались бумаги; сундуки и чемоданы волокли по комнатам и лестницам, не заботясь о коврах, а голоса отзывались эхом, как будто дом был уже пуст. Луиза, еще в халате и домашних туфлях, тоже принимала участие в этом ажиотаже, походившем на какую-то буйную резню.
Еще чуть-чуть – и, веселясь, они бы принялись за битье посуды.
Все это началось накануне после полудня, сразу же после разговора Жанны с племянником и племянницей. И даже этот разговор был отмечен налетом веселости, по крайней мере – облегчения. Луиза зря пугалась заранее, она пугалась всего. Жанна-то знала, что любая новость об изменениях, какой бы она ни была, будет воспринята подобно удачной находке, если не сказать – освобождению.
– Дом будет продан, – начала она разговор, разглядывая Анри и Мад.
– И где мы будем жить?
Мад тут же спросила:
– Вы едете с нами?
Но вопрос был задан не потому, что ей этого хотелось. Может быть, она испытывала теперь некоторую боязнь иметь рядом с собой свидетеля – после того, что она наговорила.
– Я еще не знаю.
– Когда мы съезжаем?
– Вероятно, завтра. Это будет зависеть от вашей матери.
Дело в том, что Луиза, облачившись в глубокий траур, только что ушла из дома, чтобы нанести визит престарелой кузине, жившей недалеко от города.
– Мы никогда уже сюда не вернемся?
– Нет.
– Мы поедем в Париж?
– В Париж или Пуатье. Сегодня утром нотариус принес плохие новости. Вы разорены.
– А!
Это слово еще не означало для них что-то ощутимое.
– Все будет продано, кроме ваших личных вещей.
– Машина тоже?
– Машина тоже.
– Как мы будем переезжать?
– На поезде.
Они слушали ее с относительным интересом, когда она говорила им о наложении ареста на имущество, и, когда она уточнила, что у них больше нет денег, Анри сразу же заявил:
– Я пойду работать.
– Твоя мать рассчитывает на тебя. На Мад тоже.
– Я попытаюсь устроиться репортером. Можно собирать вещи?
Именно это их увлекало. Перерезать нить. Уехать. Они без всяких угрызений совести разорили бы этот дом в своем нетерпении тут же начать новую жизнь и ничего не оставить в старой.
– Мад, ты мне поможешь спустить сундуки?
– Спускайте их, если хотите, но оставьте в них место и для вещей вашей матери.
Возвратившаяся Луиза застала их за работой, и они, словно Луиза не знала этого, весело бросили ей:
– Мы уезжаем!
Анри стал настаивать:
– Едем в Париж, мама. Я хочу стать репортером, а в Париже у меня есть шанс попасть в газету.
– Мы едем в Пуатье.
– Почему?
– Потому что именно в Пуатье у нас будет жилье.
Она поднялась наверх, чтобы поставить в известность Жанну; Луиза тоже, казалось, порвала все связи с домом, по которому она уже разгуливала, как по чужому.
– В конце концов, видишь ли, мне повезло в том, что моя кузина Марта в глубине души восторгается тем, что произошло. Она никогда не любила Мартино. Это какаято старая распря между ним и ей, и она ощущает себя в некоторой степени победителем. «Я всегда это говорила твоему отцу! повторяла она. – Я знала, что все кончится таким образом». Благодаря этому я добилась даже большего, чем могла надеяться. Особенно тогда, когда я рассказала ей о второй семье Робера.
– Ты ей это рассказала?
Жанна понимала, что тут был свой расчет, своя дипломатия – именно для того, чтобы доставить дополнительное удовольствие старой даме и привести ее в наиболее благоприятное состояние духа.
– Она предложила мне квартиру, которая как раз свободна, в одном из принадлежащих ей в Пуатье домов. Она владеет почти целой улицей. Это в рабочем квартале, около железнодорожного пути, но это лучше, чем ничего, а больше всего я боюсь остаться на улице.
– Ты должна будешь платить за квартиру?
– Лишь тогда, очевидно, когда я буду в состоянии это сделать.
– Она дала тебе денег?
– Немного.
Она не стала уточнять сколько, предпочтя оставить Жанну в неведении, и это значило, что она раздобыла больше, чем те несколько тысяч франков, на которые рассчитывала сегодня утром. Теперь это были ее собственные деньги, и она начинала их охранять.
– Дети, похоже, воспринимают все это почти весело.
– Они воображают, что это будет увеселительная прогулка, что-то вроде пикника. Анри жалеет только о машине.
– Ты приняла решение?
– Сначала нужно поговорить с доктором Бернаром.
– Когда он придет?
– Завтра утром.
– Я заявила кузине, что мы уедем завтра до полудня, чтобы не находиться здесь, когда придут ставить печати и пока новость не стала достоянием всего города. Пойду собирать вещи. Тебе ничего не нужно? Они трудились допоздна, и с улицы, вероятно, странно было видеть свет во всех окнах. Дезире уходила из дома на час по одному адресу, где требовалась кухарка; Дезире уже начала читать объявления.
– На новом месте я приступаю к работе послезавтра. Думаю, там не будет очень уж тяжело, хотя хозяйка почти глухая. Ты едешь с ними?
– Я не знаю, Дезире. Сейчас-то все горят энтузиазмом. Через два дня, когда придется чистить новое жилье, готовить еду, мыть посуду, они начнут смотреть друг на друга с презрением и ссориться. Я что-то не видела Алису и ее малыша.
– Мадам Серая Мышка тоже их искала. Алиса позвонила своему отцу. Он, должно быть, взял такси или нашел друга с машиной, потому что я слышала шум мотора. Он наверх не поднимался, ни с кем не говорил, и ждал у ворот, пока его дочка сама таскала свои вещи. Не думаю, чтобы она сказала кому-нибудь «до свидания». Одной меньше! Что тебе принести поесть? Закончив мыть посуду, Дезире снова пришла посидеть у изголовья Жанны, прежде чем улечься спать.
– Ноги очень болят?
– Когда они вытянуты и в тепле – нет. Я только чувствую их излишнюю тяжесть.
– Видать, раз у тебя нет сбережений или пенсии, тебе ничего не остается, кроме как ехать с ними. Но мне жаль тебя! Ты будешь хуже, чем служанка. Едва они оправятся, они повесят на тебя всю работу по дому, а если тебе случится опять заболеть, то заботиться о тебе никто не будет. Не говоря уж о том – насколько я смогла их понять, – что у них не задержится начать попрекать тебя каждым съеденным куском хлеба. Впрочем, так бывает всегда. Моя свекровь" прятавшая банкноты чуть ли не повсюду, знала, что делает: она не хотела зависеть ни от кого, и я не знаю, что бы с ней стало, не имей она приличную кубышку, поскольку ее муж все проел до своей смерти. Теперь она чувствовала себя с Жанной на равных и пользовалась этим. Они даже поменялись ролями, потому что более или менее обеспеченное будущее было у Дезире.
