Канатная танцовщица - Морис Леблан
Пробуждение шло своим чередом, с долгими паузами и как бы толчками.
Шесть человек наблюдали за ним, затаив дыхание.
Вдруг Доротея топнула ногой, как бы стряхивая с себя оцепенение, нарочно отвернулась от старика и задумалась. Глаза ее потемнели от напряжения и из голубых стали синими. Они не смотрели на окружающих и как бы углубились в суть вещей, недоступную обыкновенному зрению.
Так стояла она минут пять и вдруг, решившись на что-то, сказала:
– Попробуем. – И подошла к кровати.
Доротея должна была считаться с одним бесспорным и несомненным фактом, что этот человек жив, и, следовательно, с ним надо обращаться, как с живым существом, могущим видеть, слышать, понимать. Как ни слабо его сознание, он не может не ощущать вокруг себя присутствия живых существ. Наконец, у каждого есть имя. Есть оно и у этого неведомого человека. Его присутствие в башне – не чудо, потому что чудес вообще не бывает. Значит, либо это маркиз де Богреваль, действительно проснувшийся после двухсотлетнего сна, либо подставное лицо, подосланное кем-то одурачить наследников. Европейская наука не знает тайны временной смерти и воскрешения, но знания индийских факиров в этой области выше нашей науки. Все это вихрем мелькало в голове Доротеи.
– Попробуем, – повторила она, села рядом с проснувшимся и взяла его за руку.
Рука была холодна и чуть влажна.
– Мы пришли, – сказала она медленно и внятно. – Мы пришли по вашему приказанию. Мы те, у кого золотая медаль…
Ах, как трудно найти подходящие слова. Они кажутся такими нелепыми, нескладными. Надо заговорить совсем, совсем иначе…
– В наших семьях переходила из поколения в поколение золотая медаль. Два века зрела в них ваша воля.
Нет, и это совсем не годится. Слишком торжественно и высокопарно.
Рука старика понемногу согревалась в руках Доротеи. Он уже слышал слова, но не понимал их значения. Может быть, спросить его о самом простом, естественном. Да, это лучше всего.
– Хотите есть? Вы, верно, проголодались. Скажите, чего вам хочется. Мы постараемся достать.
Никаких результатов. Старик смотрит в одну точку, так же тупо и бессмысленно. Челюсть его отвисла, зрачки неподвижны. Не отводя от него внимательного взгляда, Доротея подозвала нотариуса:
– Как вы думаете, господин Деларю, не вручить ли ему второй конверт с припиской. Может быть, его сознание прояснится, увидев бумагу, которую он написал. А кроме того, он приказал отдать ему бумагу, если он оживет.
Деларю не возражал. Взяв конверт, Доротея показала его старику.
– Вот приписка, которую вы написали по поводу ваших сокровищ. Никто не читал ее. Посмотрите.
Она протянула ему конверт. Рука старика слегка вздрогнула и потянулась к конверту. Доротея поднесла конверт еще ближе. Рука раскрылась взять его.
– Вы понимаете, в чем дело. Распечатайте конверт. Тут сказано, где хранятся бриллианты. Это очень важно для вас: никто не узнает секрета. Сокровища…
И вдруг она замолчала. Либо ей пришла в голову неожиданная мысль, либо она заметила что-то очень важное, ускользавшее раньше от ее внимания.
– Он начинает понимать, – заметил Вебстер. – Покажите ему его почерк, он вспомнит, в чем дело. Или отдайте ему конверт.
Эррингтон поддержал Вебстера.
– Да-да, отдайте. Секрет принадлежит ему, он сам распорядится сокровищем.
Но Доротея не торопилась. Она пристально разглядывала старика, потом взяла у Дарио фонарик и стала водить им возле старика, то откидываясь назад, то приближаясь к нему, как близорукая. Затем так же внимательно рассмотрела его искалеченную руку – и вдруг разразилась звонким, раскатистым хохотом. Она смеялась, как безумная, прижимая руки к груди и почти падая на землю. Прическа ее рассыпалась, волосы упали на плечи, раскраснелось личико. А молодой серебристый смех был полон такого заразительного веселья, что за ней невольно расхохотались ее спутники.
Зато нотариус страшно смутился. Он считал, что такое жизнерадостное и шумное веселье совсем не гармонирует с мрачной значительностью всего происходящего.
– Тише, тише, – замахал он на них руками, – так нельзя, господа. Тут нет ничего смешного. Мы являемся свидетелями настолько исключительного события…
Его строгое лицо и тон рассерженного учителя еще больше рассмешил Доротею.
– О да, совсем необычайный случай, – повторяла она, давясь от хохота. – Совсем необычайный. Настоящее чудо. Ой, какая ерунда! Я больше не могу, я слишком долго сдерживалась. А мне нельзя долго оставаться серьезной. Вот так фокус, вот так история!
– Не понимаю, что вы находите смешным, – еще строже повторил нотариус. – Маркиз де Богреваль…
Веселью Доротеи не было конца. При слове «маркиз» она фыркнула и подхватила:
– Маркиз! Вот именно, маркиз Богреваль… Друг Фонтенеля… Лазарь, восставший из гроба. Да неужто вы ничего не замечаете?
– Я видел помутившееся зеркало, восстановление дыхания.
– Так… Так… А еще?
– Что «еще»?
– Во рту. Загляните ему в рот.
– Во рту, как у всех, – зубы.
– Но какие?
– Гнилые, старческие.
– А еще?
– Больше ничего.
– А вставной зуб?
– Вставной зуб?
– Ну да, или свой с золотой коронкой.
– Ну и бог с ним. Что из этого?
Доротея не сразу ответила. Она дала нотариусу подумать, но Деларю ничего не понимал и снова повторил свой вопрос:
– Что из этого?
– И вы не догадываетесь! Ладно, я вам объясню. Скажите, разве при Людовике Четырнадцатом или Пятнадцатом вставляли зубы, делали коронки? Конечно, нет. А раз так, раз этот маркиз не мог вставить зубы до смерти – значит, он пригласил сюда дантиста и заказал ему зуб. А для этого покойник должен был читать газеты и из газет узнать об этом изобретении. Значит, он прочел про вставные зубы и очень обрадовался, потому что его зубы сгнили в эпоху Короля-Солнца.
И Доротея пуще прежнего расхохоталась. Дружно расхохотались и молодые люди, только сконфуженный нотариус все еще боялся обидеть проснувшегося, все так же безучастно сидевшего на своей кровати. Деларю отвел молодежь подальше от кровати и у окна завел вполголоса беседу.
– Значит, все это мистификация?
– Конечно.
– А письмо?
– Маркиз честно сыграл свою роль двенадцатого июля тысяча семьсот двадцать седьмого года. Проглотив флакон эликсира, он либо сразу переселился в мир иной, либо действительно уснул, но погиб во время первых зимних морозов. От него, во-первых, остался прах, смешавшийся с пылью этой комнаты; во-вторых, очень интересное письмо, в подлинности которого нельзя сомневаться; в-третьих, четыре красных бриллианта, спрятанных в надежном тайнике, и, наконец, одежда, в которую он облачился перед смертью.
– Вы думаете, что эта одежда?..
– Она на этом старике.
– Но как он мог сюда проникнуть? Окно настолько узкое, что в него не пролезешь, а другого выхода нет.
– Он вошел тем же путем, как и мы.
Но нотариус не так легко сдавался:
– Это неправдоподобно. Вы сами заметили, что сюда давным-давно не ступала человеческая нога.
– Вспомните, что на лестнице есть дыра, в которую легко проникнуть.
– А замурованная дверь?
– Штукатурку отбили и наложили вторично. Разве вы не заметили, что это – гипс, который сохнет в несколько часов?
– Значит, он знал о письме маркиза и про секреты, то есть камни возле ниши, три плитки на ступеньках?
– Конечно. Несомненно, у маркиза нашли копию письма. Постойте… маркиз даже сам говорит, что Жоффруа и его жена знают тайну его смерти. Помните, он пишет, что про приписку не знает ни одна душа, даже Жоффруа. Значит, Жоффруа знал о завещании, и в его семье передавался из рода в род рассказ о письме или даже его копия.
– Пустая гипотеза.
– Зато правдоподобная. Знайте, господин нотариус, что кроме нас существует много людей, до которых докатились слухи о смерти маркиза Богреваль, но только эти слухи сильно искажены и приукрашены. Я сама встречала таких людей и даже воевала с негодяем, убившим моего отца, чтобы украсть у него медаль.
Слова Доротеи произвели сильное впечатление. Но чтобы довести мысль до конца, Доротея продолжала:
– Я знаю три таких семьи: нашу, князей д’Аргонь, графов де Шаньи в Орне и баронов Дювернуа в Вандее. Во всех этих семьях происходят частые убийства, кражи, сумасшествия – и все
