Канатная танцовщица - Морис Леблан
– Если здесь окажется сто тридцать две ступени – я окончательно уверую, – заявил Эррингтон.
Один нотариус крепко держался своего скептицизма и, пожав плечами, спросил:
– Неужто вы думаете, что маркиз…
– Ожидает нас, как всякий живой человек, пригласивший гостей, – подхватила Доротея.
Но остальные прекратили их спор, и вся компания двинулась дальше. Вместо факелов зажгли два фонарика и осветили узкую винтообразную лестницу, круто уходящую ввысь. Дарио пошел вперед.
– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, – считал он громко.
Для храбрости нотариус запел куплеты, но на тридцать пятой ступеньке умолк.
– Тяжело подниматься? – спросила его Доротея.
– Да… Крутенько. А главное, подкашиваются ноги при мысли, что идешь в гости к покойнику.
На пятидесятой ступени стало светло. В стене оказалась дыра. Доротея высунулась, но подножие башни не могла рассмотреть из-за широкого карниза под дырой.
– Сто… Сто десять… Сто двадцать… Сто тридцать, сто тридцать одна, – считал Дарио, – сто тридцать две. Дальше идти некуда. Лестница упирается в стену.
– Посмотрите, есть ли на верхней ступеньке три плитки?
– Есть.
– И железный лом?
– И лом…
Доротея внимательно осмотрелась. Все совпадало с указаниями маркиза.
– Ломайте штукатурку, – скомандовала она.
Штукатурка действительно лежала тонким слоем и скоро осыпалась, обнажив невысокую дверь.
– Черт побери, – лепетал испуганный нотариус. – Все по письму.
– О, господин нотариус, – подтрунивала Доротея, – дайте открыть дверь, тогда ваш скептицизм исчезнет без следа.
– Уже исчез. Я уже уверовал: старый плут был прекрасным механиком и режиссером. В наше время его бы охотно пригласили для инсценировки страшных сцен.
– Напрасно вы думаете, что он умер.
– Ну это, уж извините, абсурд. Я могу допустить, что он лежит за этой дверью, но чтобы он был жив – это уж ерунда.
Доротея наступила на средний камень, Дарио и Эррингтон на остальные. Дверь глухо скрипнула и стала медленно раскрываться.
– Санта-Мария, – прошептал Дарио, – тут либо Божье чудо, либо дьявольское наваждение.
За дверью оказалась довольно большая комната без окон, со сводчатым потолком и совершенно гладкими стенами. Мебели в ней не было, но в левом углу виднелась занавеска, прибитая прямо к балке потолка. За ней должен был лежать покойник.
Они долго стояли молча, не шевелясь. Деларю был бледен, как стена, и едва стоял на ногах. Теперь никто не улыбался.
Не отрываясь, смотрела Доротея на занавеску. Значит, дело не кончилось чтением пакета, и действие перенесено в полуразрушенную башню, в комнату, где двести лет не звучал человеческий голос. За занавеской – кровать, а на кровати либо груда полуистлевших костей, либо живой человек.
Доротея вопросительно оглянулась на своих спутников. Никто из них не шевельнулся. Она шагнула вперед, снова остановилась, робко протянула руку, медленно приподняла занавеску. Молодые люди вздрогнули, очнулись и двинулись вперед, освещая фонариками угол.
За занавеской стояла кровать, а на кровати смутно вырисовывалась человеческая фигура. Это было так неожиданно, что Доротея едва устояла на ногах. Пальцы ее невольно разжались – и занавеска выскользнула из рук. Вебстер подхватил занавеску и так порывисто бросился к лежавшему, точно собирался его встряхнуть, но вовремя спохватился и опустил руки, не коснувшись кровати.
Лежавшему на кровати можно было дать лет шестьдесят, если бы не страшная сухая бледность кожи, не вяжущаяся ни с каким возрастом. Нос его заострился, глаза ввалились, на голом черепе не было ни волос, ни бровей, ни ресниц. Он был так худ, что на лбу и скулах кожа едва прикрывала скелет, а на левой руке не хватало одного пальца, на месте которого осталась борозда, доходящая до середины ладони. Все совпадало с письмом. Черный суконный кафтан, почти съеденный молью, зеленые шелковые брюки и жилет облегали его высохшее миниатюрное тело.
– Умер, – сказал кто-то вполголоса.
Чтобы не осталось никаких сомнений, надо было наклониться и выслушать сердце. Но к лежавшему страшно было прикоснуться: что, если он рассыплется в прах? Да и к чему такие опыты: разве можно сомневаться в смерти мертвеца.
Деларю взял Доротею под руку, вполголоса умоляя ее:
– Оставьте. Уйдем. Это нас не касается.
Выручил Эррингтон. Он вынул карманное зеркальце и приложил его к губам лежащего. Прошла долгая, томительная минута. И вдруг зеркальце чуть-чуть помутнело.
– Жив…
Ноги нотариуса подкосились, и он сел на край постели, испуганно бормоча:
– Грех. Сатанинское дело. Уйдем.
Все переглянулись. Этот покойник жив. Но ведь он покойник. Однако мертвецы не дышат, а он вздохнул… Так что же это, в самом деле? Мысли путались, страх леденил душу.
– Смотрите, – воскликнула вдруг Доротея. – Его грудь поднимается.
– Не может быть, – возразил кто-то. – Как объяснить подобное явление?
– Не знаю… Может быть, летаргия, гипноз…
– Гипноз на двести лет! Какой абсурд!
– Не знаю. Ничего не понимаю.
– Значит?
– Значит, надо действовать.
– Как?
– Как сказано в завещании. Оставим споры. Надо выполнить приказ.
Спутники ее переглянулись.
– Что же нам делать?
– Разбудить его при помощи эликсира, как говорится в завещании.
– Вот он, – сказал Марко Дарио, разворачивая какой-то сверток.
Он вынул высокий старинный флакон с широким основанием и длинным горлышком.
– Дайте нож, – приказала Доротея. – Спасибо, Вебстер. Всуньте его между зубами, разомкните челюсти.
У постели началась суета, как у постели больного, с той разницей, что никто не отдавал себе отчета в собственных действиях. Приказ получен – надо его исполнить. Выйдет – хорошо, не выйдет – вина не наша.
Хрустальная пробка не открывалась. Доротея отбила горлышко о край скамейки. Челюсти были так сжаты, что между ними нельзя было просунуть кончик ножа. Наконец, челюсти слегка разомкнулись.
– Довольно, – сказала Доротея.
Она наклонилась к нему с флаконом эликсира в руке, приложила край флакона к губам и медленно опрокинула его. Сначала капнуло несколько капель зеленой жидкости, напоминавшей запахом шартрез, потом полилась ароматная, тонкая струйка.
– Все, – сказала Доротея, вылив жидкость до последней капельки.
Она попробовала улыбнуться, но притихла, видя, что все серьезно и внимательно смотрят на спящего, и серьезно сказала:
– Подождем. Жидкость действует не сразу.
А сама думала: «Разве можно поверить, что жидкость подействует? Разве можно разбудить мертвеца? Мы бредим наяву, нам просто показалось, будто зеркало помутнело. Сердце его умолкло, он мертв, а мертвые не воскресают».
– Три минуты, – громко отсчитывал Дарио. Прошло еще пять минут, еще десять.
Шесть человек стояли у кровати, ожидая чуда и понимая, что это бессмысленно. Оправдывала их лишь та математическая точность, с которой исполнялись все указания маркиза.
– Пятнадцать минут, – произнес Дарио. Прошла еще секунда – и вдруг все отшатнулись от кровати: веки мертвеца дрогнули. Шесть пар глаз впились в лежащего. Веки его снова дрогнули и на этот раз совершенно явственно. И в то же мгновение слабо шевельнулись пальцы рук.
– О-ох, – простонал нотариус, хватаясь за сердце. – Жив он… Видите – жив.
Глава 13. «Воскрешение Лазаря»
Доротея смотрела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни одного движения. Да и никто не шелохнулся, не отвел от него глаз. Странное зрелище их захватило, а суеверный итальянец набожно перекрестился.
– Жив, – бормотал нотариус. – Видите, открывает глаза, смотрит на нас.
Действительно, старик открыл глаза. Это был странный, мертвый взгляд, не озаренный проблеском сознания. Он избегал света и, казалось, вот-вот сомкнет веки. Глаза были мертвы, но жизнь пробуждалась во всем теле. Казалось, ожившее сердце гонит по всему телу живоносную кровь, и от этих толчков шевелятся руки и ноги.
Движения эти усиливались с каждой минутой. Вдруг ноги его соскользнули на пол, напряглись мускулы – и проснувшийся сел.
Один из молодых людей поднял фонарик, осветил его лицо. Луч света упал на стену, и все заметили портрет, о котором писал маркиз. Сходство было бесспорное: тот же огромный лоб с глубоко сидящими глазами, те же скулы и костлявый острый подбородок. Но маркиз ошибся в одном: портрет казался моложе проснувшегося.
Старик сделал движение, стараясь встать, но ноги его были слишком слабы. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. Доротея заметила доски, прибитые к стене, догадалась, что это окно, и знаком велела Дарио и Эррингтону их
