Морис Леблан - Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна
— Вот вы и вернулись! — сказала она князю. — Тем лучше! Я так довольна! Хотите повидать Долорес?
Мгновение спустя она ввела его в комнату госпожи Кессельбах. Князь был поражен. Долорес выглядела еще более бледной, более исхудалой, чем в тот день, когда он видел ее в последний раз. Лежа на диване, укутанная в белые ткани, она казалась больной, отказавшейся от борьбы. Сама жизнь — вот против чего она устала бороться, сама судьба, наносившая ей удар за ударом — вот кому она была готова сдаться.
Сернин смотрел на нее с глубокой жалостью, с волнением, которое и не пытался скрыть. Она поблагодарила его за симпатию, которую он ей выказывал. Заговорила в дружеских выражениях о бароне Альтенгейме.
— Вы знали его раньше? — спросил он.
— Только слышала о нем — от мужа, с которым его связывала самая тесная дружба.
— Я знавал некоего Альтенгейма, проживавшего на улице Дарю. Не думаете ли вы, что это он?
— О, нет… Этот живет… В сущности, я мало что о нем знаю. Он давал мне свой адрес, но я не могла бы сказать…
Побеседовав с ней несколько минут, Сернин откланялся.
В вестибюле его ждала Женевьева.
— Мне надо с вами поговорить… — сказала она с живостью. — О важных вещах… Вы его видели?
— Кого это?
— Барона Альтенгейма… Но это не его имя… По крайней мере, у него есть еще одно… Я его узнала… Он об этом не подозревает.
Охваченная волнением, она повела его прочь от дома.
— Спокойствие, Женевьева.
— Это тот, который пытался меня похитить… Не будь тогда бедного господина Ленормана, я бы погибла… Ведь вы об этом, наверно, знаете, — вы, которому известно все.
— Как же его на самом деле зовут?
— Рибейра.
— Вы уверены?
— Он напрасно изменил внешность, акцент, манеры, я сразу его узнала — по тому отвращению, которое он мне внушает. Но я не стала ничего говорить — до вашего возвращения.
— Не сказали ни слова госпоже Кессельбах?
— Ни слова. Она казалась такой счастливой, что встретилась с другом своего покойного мужа. Но вы ей все скажете, не так ли? Вы ее защитите? Не знаю даже, что он задумал против нее, против меня. Теперь, когда господина Ленормана больше нет, он ничего уже не боится, ведет себя здесь как хозяин. Кто мог бы его разоблачить?
— Я. Я отвечаю за все. Только никому ни слова!
Они подошли как раз к ложе консьержей. Дверь открылась.
Князь добавил:
— Прощайте, Женевьева, и главное — будьте спокойны. Я с вами.
Он закрыл дверь, повернулся и чуть было не отшатнулся. Перед ним, подняв голову, широкоплечий, могучий статью, стоял человек с моноклем, барон Альтенгейм. Две или три секунды они смотрели друг на друга в молчании. Барон улыбался.
— Я ждал тебя, Люпэн, — проронил он.
Как ни владел собой, Сернин вздрогнул. Он пришел, чтобы разоблачить своего противника, а противник, наоборот, первым его разоблачил. И тот же противник вступал теперь в борьбу, смело и дерзко, словно был уверен в победе. Его поведение было откровенным и свидетельствовало о большой силе.
Оба меряли друг друга взорами, с неприкрытой враждебностью.
— Что же дальше? — спросил Сернин.
— Дальше? Не думаешь ли, что нам надо свидеться?
— Зачем?
— Хочу с тобой поговорить.
— Какой день тебе подойдет?
— Завтра. Пообедаем вместе в ресторане.
— Почему бы не у тебя?
— Ты не знаешь моего адреса.
— Знаю.
Быстрым движением князь выхватил газету, торчавшую из кармана Альтенгейма, газету, еще оклеенную бумажной лентой доставки, и прочитал:
— 29, вилла Дюпон.
— Отличный ход, — сказал барон. — Значит, завтра, у меня.
— Завтра, у тебя. В какое время?
— В час дня.
— Буду.
Они собирались расстаться. Но Альтенгейм задержался.
— Еще слово, князь. Бери с собой оружие.
— Зачем?
— У меня четверо слуг, а ты будешь один.
— Со мной — мои кулаки, — отозвался Сернин. — Игра будет на равных.
— Он повернулся спиной. Потом, оглянувшись, добавил:
— Ага! Еще слово, барон. Найми еще четверо слуг.
— Для чего?
— Я передумал, приду с хлыстом.
II
Ровно в час пополудни одинокий всадник въехал за решетку виллы Дюпон на тихой провинциальной улице, единственный выход которой приводил на улицу Перголез, в двух шагах от авеню Булонского леса. По обеим ее сторонам тянулись сады и красивые особняки. Замыкал ее большой парк. В его середине возвышался старинный, просторный дом, за которым проходила Кольцевая железная дорога.
Там, в номере 29, и проживал барон Альтенгейм.
Сернин бросил поводья лошади пешему слуге, которого заранее сюда прислал, сказав:
— Приведешь ее к половине третьего.
Он позвонил. Калитка внутреннего сада отворилась, и князь проследовал к крыльцу; ожидавшие там двое громил в ливреях проводили его в огромный каменный вестибюль, холодный, без единого украшения. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, который, при всем его неукротимом мужестве, не мог не произвести на него тяжелого впечатления. Он был, действительно, один, окруженный врагами, как в отгороженной от всего света тюрьме.
— Доложите о прибытии князя Сернина.
Гостиная была рядом. Его сразу в нее пригласили.
— Ах! Вот и вы, дорогой князь, — сказал барон, встречая его. — Так вот, представьте… Доминик, через двадцать минут обед… После — не беспокоить нас… Представьте же себе, дорогой князь, я уже не думал, что вы придете.
— Почему же?
— Разве это не ясно? Ваше объявление войны сегодня утром было таким категоричным, что любые встречи выглядели уже бесполезными.
— Объявление войны?
Барон развернул номер «Большой газеты» и указал на заметку, озаглавленную «Сообщение». «Исчезновение господина Ленормана не могло не взволновать Арсена Люпэна, — гласила корреспонденция. — После краткого расследования, в продолжение своего намерения прояснить дело Кессельбаха, Арсен Люпэн принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и выдать правосудию виновного или виновных в этом злодеянии».
— Это сообщение, дорогой князь, исходит действительно от вас?
— Правда, от меня.
— Следовательно, я прав, между нами — война?
— Да.
Альтенгейм попросил Сернина сесть, сел сам и сказал ему самым миролюбивым тоном:
— Так вот, я не хочу этого допустить. Просто немыслимо, чтобы двое таких людей, как мы с вами, сражались между собой и причиняли друг другу вред. Надо только объясниться и поискать общий язык: мы созданы для согласия.
— А я, наоборот, полагаю, что такие люди, как мы, не созданы для согласия.
Барон сдержал жест нетерпения и продолжал:
— Послушай, Люпэн… кстати, ты не возражаешь, чтобы я называл тебя Люпэном?
— Как мне тогда называть тебя: Альтенгеймом, Рибейрой или Парбери?
— Ого! Ого! Вижу, ты гораздо лучше осведомлен, чем я предполагал. Дьявол! Палец в рот тебе не клади… Тем более мы должны поладить.
И продолжал, наклонившись к гостю:
— Послушай же, Люпэн, и подумай как следует над моими словами, среди них нет ни одного, которое я не взвесил бы самым зрелым образом. Мы оба сильны. Усмехаешься? Напрасно… У тебя, возможно, есть средства, которых у меня нет, но и я располагаю такими, о которых ты и не подозреваешь. К тому же, ты и это знаешь, я не щепетилен… Я искусен… И умею ловко перевоплощаться; такой мастер, как ты, должен был это оценить. Одним словом, противники друг друга стоят. Остается вопрос: почему мы должны быть противниками? Мы преследуем, скажешь ты, одну и ту же цель? А после? Знаешь ли ты, к чему приведет наше противостояние? Каждый из нас парализует усилия второго, и мы оба ее не достигнем, этой нашей цели. Кто же этим воспользуется? Какой-нибудь Ленорман, любой другой сукин сын… Это же просто глупо!
— Очень глупо, ты прав, — согласился Сернин. — Но от этого есть средство.
— Которое?
— Отступись.
— Не шути. Дело серьезное. Предложение, которое я тебе сделал, не из тех, которые отвергают просто так, не рассмотрев со всех сторон. Короче, вот оно: заключим союз!
— Ого!
— Каждый из нас при этом, разумеется, со своей стороны останется свободным, во всех своих собственных делах. Но в том деле, которое мы имеем в виду, наши усилия будут объединены. Идет? Рука об руку, и все — пополам.
— А в чем будет твой вклад?
— Мой-то?
— Да, твой. Тебе известно, что стою я: это мною не раз доказано. В том союзе, который ты мне предлагаешь, тебе известна, скажем так, величина моего вклада. Каким будет твой?
— Это Штейнвег.
— Очень мало.
— Наоборот много. Благодаря Штейнвегу мы узнаем правду о Пьере Ледюке. С его помощью мы будем знать, в чем состоял пресловутый проект Кессельбаха.
Сернин расхохотался.
— И для этого тебе нужен я?!
— Что ты хочешь сказать?
— Очень просто, милый мой, твое предложение — ребячество. Поскольку Штейнвег в твоих руках и ты нуждаешься еще в моей помощи, значит, тебе не удалось заставить его заговорить. Иначе ты обошелся бы без моих услуг.
