Энн Перри - Пожар на Хайгейт-райз
Дом Уорлингэмов располагался в Хайгейте, в Фитцрой-парк; снаружи он выглядел весьма впечатляюще – солидный особняк с изысканно украшенными дверью и окнами, достаточно большой, чтобы вмещать весьма обширную семью и полный штат домашних слуг.
Внутри, когда их туда ввела горничная с фигуркой статуэтки, дом оказался еще более роскошным и пышно украшенным, хотя и несколько запущенным, особенно в некоторых углах. Шарлотта, следуя позади матери и бабушки, имела возможность неспешно и хорошенько рассмотреть все вокруг. Холл был необычно просторный, отделанный по стенам дубовыми панелями и увешанный портретами разных эпох, но без табличек внизу, поясняющих, кто на них изображен. У Шарлотты тут же мелькнуло подозрение, что это вовсе не предки Уорлингэмов, а просто украшения, предназначенные производить впечатление на посетителей. На почетном месте, где он лучше всего освещался, красовался самый большой портрет – пожилого джентльмена в весьма современной одежде. Его широкое лицо было розовым, серебряно-седые волосы отступали далеко назад от возвышающегося лба и чуть вились возле ушей, создавая вокруг головы нечто вроде светящегося ореола. Глаза синие, под тяжелыми веками, подбородок широкий; но самой выдающейся чертой была благосклонная, самодовольная и чрезвычайно самоуверенная улыбка, кривившая его губы. Под этим портретом имелась табличка, вполне читаемая, даже при том, что Шарлотта довольно быстро прошла мимо него к двери в утреннюю гостиную. ЕПИСКОП ОГАСТЕС Т. УОРЛИНГЭМ.
Горничная вышла узнать, примут ли их, и бабушка с трудом наклонилась и села в одно из кресел, критическим взглядом обозревая все вокруг. Висевшие здесь картины представляли собой мрачные пейзажи и заключенные в рамки изречения вроде «Суета сует и всяческая суета», вышитые крестиком, а также «Цена доброй женщины превыше рубинов» в деревянной рамке и «Господь все видит» с вышитым на атласе гладью изображением глаза.
Кэролайн скорчила недовольную гримасу.
Шарлотта представляла себе сестер Уорлингэм как двух девиц, сидящих в воскресный вечер в молчании и аккуратно вышивающих подобные штучки, работая всеми пальцами и ненавидя все это и высчитывая, сколько еще времени осталось до чая, когда папочка прочтет им избранный отрывок из Священного Писания; они должным образом ответят ему все, что следует, а потом, после молитвы, их наконец отпустят спать.
Бабушка прочистила горло и с неудовольствием посмотрела на гигантский стеклянный шкаф, заполненный чучелами птиц. Салфеточки на подлокотниках и спинках кресел были из белого полотна с вышивкой коричневыми нитками и немного мятыми.
Горничная вернулась и объявила, что обе мисс Уорлингэм будут счастливы их принять, и они, соответственно, проследовали за нею обратно через холл в пещерообразную гостиную, украшенную пятью канделябрами. Только в двух из них горели свечи. Паркетный пол был застелен разнообразными восточными коврами самых разных цветов и рисунков, все чуть светлее в местах, где подверглись наибольшему износу от постоянного хождения – от двери к дивану и креслам, по отчетливо видимой дорожке к камину, словно кто-то занимал там привычное место. Шарлотта со странной смесью злости и утраты припомнила, как ее отец любил зимой постоять возле камина, греясь сам и не обращая внимания на то, что закрывает его от остальных. Покойный епископ Уорлингэм, несомненно, проделывал то же самое, а его дочери не осмеливались поднять голос протеста, да и его жена тоже, пока была жива. Эта мысль принесла острое ностальгическое воспоминание о юности, о доме, о родителях и сестрах, молодых и неопытных, о чувстве безопасности возле домашнего очага. Тогда это воспринималось как должное. Она взглянула на мать, но та наблюдала за бабушкой, которая как раз подплывала к старшей из сестер Уорлингэм.
– Моя дорогая мисс Уорлингэм, мне так ужасно жаль было узнать о вашей утрате! Я решила заехать и лично выразить вам мои соболезнования, а не направлять их письмом. Вам, должно быть, ужасно больно!
Селеста Уорлингэм, женщина далеко за пятьдесят, с крупными чертами лица, темно-карими глазами и лицом, которое в юности было скорее милым, нежели красивым, сейчас выглядела и сконфуженной, и сгорающей от любопытства. В застывших вокруг рта жестких морщинах и напряженно выпрямленной шее угадывались следы перенесенного горя, но держалась она великолепно, словно не собиралась поддаваться неподобающим горестным припадкам, по крайней мере, на публике, – а это для нее уже была публика. Очевидно, она не в силах была припомнить даже случайных встреч с кем-то из явившихся к ней посетителей, но длинная жизнь в обществе, где всегда соблюдались хорошие манеры, помогла ей преодолеть первые затруднения.
– Вы так добры, миссис Эллисон! Конечно, мы с Анжелиной очень горюем, но, как добрые христианки, умеем переносить подобные утраты с должной твердостью. И верой.
– Естественно, – согласилась с нею бабушка чуть небрежным тоном. – Позвольте представить вам мою невестку, миссис Кэролайн Эллисон, и мою внучку, миссис Питт.
Все обменялись обычными любезностями, и бабушка уставилась на Селесту, но потом перевела взгляд на Анжелину, младшую сестру, более красивую, с более светлыми волосами и мягкими чертами лица, явно предпочитающую домашний уют и комфорт. Старая леди немного покачалась на месте, потом уперла свою трость в ковер и оперлась на нее.
– Пожалуйста, присядьте, миссис Эллисон, – немедленно предложила Анжелина. – Могу я предложить вам чего-нибудь освежающего? Фруктовые напитки, например?
– Вы очень добры, – с живостью и готовностью приняла ее предложение бабушка, резко потянув Кэролайн за юбку, так что та была вынуждена сесть на пышный красный диван на шаг позади нее. – Вы, как всегда, очень заботливы, – добавила старая леди для полного счета.
Анжелина протянула руку за колокольчиком и позвонила. Колокольчик издал резкий высокий звук, и едва она успела поставить его обратно на стол, как появилась горничная. Хозяйка попросила принести фруктовые напитки, но потом передумала и потребовала чаю.
Бабушка поудобнее устроилась в кресле, откинулась назад, поставила трость между своими весьма пышными юбками и юбками Кэролайн и довольно запоздало сменила выражение лица с удовлетворенного на снова озабоченное.
– Полагаю, ваш дорогой брат помогает вам укрепить свой дух, и, конечно же, вы так же помогаете ему, – заявила она елейным голосом. – Он, должно быть, в большом расстройстве чувств. В такие моменты в семье все должны поддерживать друг друга.
– Именно так всегда говорил наш отец, епископ, – согласно покивала Анжелина, чуть наклоняясь вперед, так что ее черное платье собралось складками на пышной груди. – Он был такой замечательный человек! Семья – опора нации, вот как он всегда говорил. А добродетельная и послушная женщина – это само сердце семьи. И наша дорогая Клеменси, несомненно, была именно такой.
– Бедный Теофилиус ушел от нас, – сообщила Селеста с резкой ноткой в голосе. – Я удивляюсь, что вы этого не знаете. Об этом было сообщение в «Таймс».
Бабушка на секунду смутилась. Не было смысла утверждать, что она не читает помещенных в газетах некрологов; ей бы все равно никто не поверил. Рождения, смерти, браки и придворный календарь – вот что всегда должна была читать всякая дама из высшего общества. А большая часть всего остального – это пустые сенсации, вздорные или иным образом неподходящие.
– Я крайне сожалею, – пробормотала Кэролайн. – Когда это случилось?
– Два года назад, – отвечала Селеста, чуть передернувшись. – Это так неожиданно произошло, это был для нас такой шок!
Кэролайн посмотрела на бабушку.
– Это, видимо, случилось, когда вы сами болели, и мы не хотели вас огорчать. Полагаю, что к тому моменту, когда вы поправились, мы просто забыли, что не сообщили вам об этом.
Бабушке явно не очень хотелось принимать подобную помощь и потом чувствовать себя за это обязанной. Шарлотту же тронула эта попытка матери. Она-то предоставила бы старой леди самой выпутываться из этого неловкого положения.
– Это первое объяснение, что приходит в голову, – заявила бабушка, глядя прямо на Селесту, словно бросая той вызов: дескать, не веришь, и не надо.
В глазах Селесты мелькнула какая-то искорка – мрачного юмора и уважения.
– Несомненно, – сказала она.
– Это произошло и в самом деле очень неожиданно. – Анжелина словно вообще не заметила прошедшего обмена репликами. – Боюсь, мы были склонны винить бедного Стивена, то есть доктора Шоу. Он нам родственником приходится, вы знаете? Я и вправду так говорила, что он недостаточно хорошо лечил Теофилиуса. А теперь мне за себя стыдно, когда он, бедняжка, сам овдовел, да еще и при таких ужасных обстоятельствах!..
– Пожар. – Бабушка покачала головой. – И как такое могло случиться? Может, это небрежность кого-то из слуг? Я всегда говорила, что слуги нынче совсем не такие, как раньше, – они неряшливы, дерзки и небрежны. Ужасно! Уж и не знаю, куда катится мир. Не думаю, что у них было это новое электрическое освещение, вы не знаете? Я этому совершенно не доверяю. Опасная штука. Вмешательство в силы природы.
