Гастон Леру - Дама в черном

От Старого Боба наше внимание переключилось на Робера Дарзака, который прошел под аркой и пересек двор Карла Смелого. Он нас не видел, и, похоже, ему было не до смеха. Рультабиль жалел его и понимал, что он находится у последней грани терпения. После обеда господин Дарзак сказал моему другу:

— Неделя — это слишком долго. Я не знаю, смогу ли вынести это мучение еще целую неделю.

— Куда же вы собираетесь ехать? — спросил его Рультабиль.

— В Рим, — ответил он.

Действительно, дочь профессора Станжерсона последует за ним только туда. По мнению Рультабиля, господин Дарзак решился на это путешествие, считая, что только папа может им помочь. Бедный, бедный Робер Дарзак! Да, ему не до смеха. Мы проводили его взглядом до Четырехугольной башни. Вид у него подавленный, спина согнута, руки в карманах.

Господин Дарзак подошел к Четырехугольной башне и, конечно, встретил там Бернье, открывшего дверь в его комнату. Так как Бернье запер за нами покои Дарзаков на ключ и положил этот ключ в карман и так как в дальнейшем было установлено, что решетки на окнах оказались нетронутыми, то можно утверждать, что когда господин Дарзак вошел в свою комнату, там никого не было. И это святая истина!

Однако эти подробности объяснились и проверялись уже после. Если же я упоминаю о них сейчас, то лишь потому, что меня неотступно преследует мысль о трагическом событии, которое надвигалось на нас из неизвестности и готово было вот-вот разразиться.

Часы показывали пять.

Рультабиль и я около часа болтали у платформы башни В''. Неожиданно он хлопнул меня по плечу и со словами: «Да, надо подумать и об этом», — бросился к Четырехугольной башне. Я последовал за ним, даже не предполагая, о чем он говорил. Оказывается, он вспомнил о мешке с картошкой возле матушки Бернье. Рультабиль высыпал всю картошку на пол, к великому удивлению этой доброй женщины, и, удовлетворенный, вернулся вместе со мной во двор Карла Смелого, сопровождаемый веселым смехом папаши Бернье возле рассыпанной картошки.

На мгновение в окне комнаты, занимаемой ее отцом на первом этаже «Волчицы», показалась госпожа Дарзак.

Зной становился невыносимым. Приближалась гроза, и все хотели, чтобы она разразилась как можно скорее. Море оставалось еще спокойным, но воздух потяжелел, и мы чувствовали как он давит на наши легкие. Было похоже, что на всем белом свете хорошо только Старому Бобу, который вновь появился у входа в грот Большая Барма. Нам показалось, что он танцует. Но нет, вероятно, он просто держит речь перед какой-то невидимой нам аудиторией. Но перед какой? Мы наклонились над бруствером, но, увы, листья пальм мешают нам разглядеть этого человека. Наконец аудитория Старого Боба начинает двигаться и приближается к черному профессору, как окрестил его Рультабиль. Оказывается, это не один, а два человека. Госпожа Эдит! Да, это она с томным видом опирается на руку своего мужа. Но мужа ли? Нет, это не Артур Ранс. На чью же руку с такой томной грацией опирается наша хозяйка?

Рультабиль обернулся и поискал вокруг нас кого-нибудь, кто мог бы нам это разъяснить: Бернье или Маттони. Бернье как раз вышел на порог Четырехугольной башни, и Рультабиль сделал ему знак подойти.

— Кто это с госпожой Эдит? — спросил мой друг. — Вы его знаете?

— Этот молодой человек? — Бернье ни минуты не колебался. — Это князь Галич.

Рультабиль и я посмотрели друг на друга. Правда, мы никогда еще не видели князя Галича издали и не предполагали, что у него такая походка. Кроме того, он не казался мне настолько высоким. Рультабиль понимает мои сомнения и пожимает плечами.

— Хорошо, Бернье, спасибо, — говорит он.

Мы продолжаем смотреть на госпожу Эдит и ее кавалера.

— Хочу сказать только одно, — замечает Бернье, перед тем как уйти, — не нравится мне этот князь. Уж больно он сладкий, и волосы у него слишком светлые, и глаза чересчур голубые. Говорят, что он русский. В позапрошлый раз, когда его ждали к завтраку, господин и госпожа Ранс не решались садиться без него за стол. И вдруг приносят телеграмму из Москвы — князь просит его извинить, так как он опоздал на поезд.

И Бернье, посмеиваясь, отправился к порогу своей башни. Мы по-прежнему смотрим на берег. Госпожа Эдит и князь продолжили прогулку по направлению к гроту Ромео и Джульеты, а Старый Боб внезапно перестал жестикулировать и направился к замку. Войдя, он пересек двор, и мы ясно увидели, что старик уже не смеется. Старый Боб стал печальным и замолчал! Мы окликнули его, но он нас не расслышал. Внезапно его охватил приступ бешенства. Держа в вытянутой руке старейший череп человечества, он злобно ругает свое сокровище, уходит в Круглую башню, и гневные раскаты его голоса продолжают раздаваться оттуда. Можно подумать, что он бьется о стены.

В этот момент старинные часы Нового замка пробили шесть и прогремел первый раскат грома. Горизонт потемнел.

Конюх Вальтер — добрый малый, глуповатый, но вот уже много лет бесконечно преданный своему хозяину — Старому Бобу, — прошел через арку садовника, пересек двор Карла Смелого и направился к нам. Он протянул одно письмо мне, другое — Рультабилю и отправился к Четырехугольной башне. Рультабиль поинтересовался, что ему там надо, и Вальтер ответил, что несет Бернье почту для господина и госпожи Дарзак. Все это по-английски, так как Вальтер понимает только этот язык. Но и мы достаточно знаем английский, чтобы его понимать. Вальтеру поручено разносить почту, с тех пор как дядюшке Жаку запрещено отлучаться из привратницкой у входа. Рультабиль забрал у Вальтера письма и заявил, что передаст их сам.

Первые капли дождя упали на землю.

Мы направились к двери господина Дарзака. В коридоре верхом на стуле сидел Бернье и спокойно курил трубку.

— Господин Дарзак все еще у себя? — поинтересовался Рультабиль.

— Он не двигался с места, — ответил Бернье.

Мы постучали и услышали, как открывается задвижка, ибо Рультабиль настойчиво требовал запирать дверь изнутри, если кто-нибудь входил в комнаты.

Господин Дарзак занимался корреспонденцией. Он устроился за столиком и писал, сидя лицом к двери.

Проследите, пожалуйста, внимательно за всеми нашими действиями. Рультабиль, прочитав свое письмо, ворчит, что оно подтверждает полученную им утром телеграмму и торопит его возвращение в Париж. Газета непременно желает отправить своего корреспондента в Россию. Господин Дарзак равнодушно просмотрел два-три письма, которые ему передали, и сунул их в карман. Я прочел и показал Рультабилю полученное мной сообщение парижского приятеля о том, что Бриньоль просил адресовать его письма в Альпийскую гостиницу Соспеля. Это весьма интересно, и мы решили втроем отправиться в Соспель, как только появится возможность. Выходя из комнаты Робера Дарзака, я заметил, что дверь в комнату его жены открыта. Кажется я уже упоминал, что госпожа Дарзак в это время отсутствовала. Как только мы вышли, Бернье тотчас же закрыл двери на ключ и положил его в карман. Ах, я еще и сейчас вижу, как он кладет этот ключ в свой маленький жилетный карман и застегивает его на пуговицу.

Затем мы все трое вышли из Четырехугольной башни, оставив Бернье в коридоре, как сторожевого пса, которым он и был и оставался до конца своей жизни. Его занятия браконьерством не мешали ему быть хорошим слугой. Напротив, сторожевые собаки всегда занимаются браконьерством. И я утверждаю, что в дальнейшем Бернье до конца выполнил свой долг и говорил только правду. Его жена, матушка Бернье, была также прекрасной привратницей, сообразительной и не болтливой. Сейчас, когда она осталась вдовой, я взял ее к себе на службу. Она с удовлетворением прочет, что я о ней думаю и как отдаю должное ее мужу. Оба они это заслужили.

Было около половины седьмого, когда, выйдя из Четырехугольной башни, мы — Рультабиль, господин Дарзак и я — отправились нанести визит Старому Бобу в Круглую башню. Войдя к нему в кабинет, господин Дарзак очень удивился, увидев, в каком состоянии находится его собственная акварель, над которой он работал со вчерашнего дня, чтобы рассеяться. Рисунок изображал крупномасштабный план замка Геркулес XV века, выполненный по документам, хранившимся у Артура Ранса. Акварель была выпачкана и совершенно испорчена. Господин Дарзак попытался получить разъяснение у Старого Боба, устроившегося на коленях перед ящиком со скелетом и рассматривавшим какую-то кость, но тот ничего ему не ответил.

Я прошу извинения у читателя за это небольшое отступление и ту скрупулезную точность, с которой я описываю все наши действия и поступки. Поверьте, что большое значение имеют даже самые ничтожные события, так как каждый наш шаг был непосредственно связан с разыгравшейся драмой, а мы об этом, увы, и не подозревали.