Жорж Сименон - В случае беды
– Да.
– Несмотря на все неприятности, что я тебе доставляю?
К счастью, Иветта в конце концов засыпает, а я еще некоторое время думаю о Мазетти. Он не вернулся, не бродил по Анжуйской набережной, и это беспокоит и раздражает меня, как всякий раз, когда я чего-нибудь не понимаю. Я даю себе слово завтра же заняться им и наконец засыпаю на самом краю постели, потому что Иветта свернулась калачиком и мне не хочется ее будить.
Вторник, 3 декабря.
«Трегуар – набережная Жавель».
Мне не удалось сесть за досье в понедельник, который у меня всегда труден и заполнен главным образом телефонными звонками, потому что, вернувшись после уикэнда, люди, словно подгоняемые угрызениями совести, неистово набрасываются на серьезные дела.
Я мог бы соорудить нечто вроде барометра настроений за неделю. До вторника люди вновь обретают равновесие, жизнедеятельность их становится нормальной, но уже ко второй половине четверга их опять лихорадит, и они торопятся развязаться со всем, с чем только можно, чтобы уехать за город в пятницу после полудня, а если повезет, то и утром.
Словом, судя по моему блокноту, во вторник я позвонил Грегуару, которого знавал еще в Латинском квартале и который профессорствует сейчас на медицинском факультете. Видимся мы раз в пять лет, а то и реже, но по-прежнему остаемся друг с другом на «ты».
– Как дела?
– А у тебя? Как жена?
– Спасибо, хорошо. Хотел бы попросить тебя об одной услуге, потому что не знаю, к кому еще обратиться.
– Если это в моих силах, буду рад помочь.
– Речь идет об одном студенте. Зовут его Леонар Мазетти.
– Надеюсь, экзамены тут ни при чем?
Тон Трегуара разом похолодел.
– Ни при чем. Мне надо знать, действительно ли он студент медицинского факультета и аккуратно ли посещает лекции в последнее время.
– На каком он курсе?
– Не знаю. Возраст – двадцать два-двадцать три года.
– Мне придется обратиться в канцелярию. Потом немедленно тебе перезвоню.
– Но сделать все необходимо без огласки.
– Само собой.
Грегуар наверняка раздумывает, почему я заинтересовался этим молодым человеком. Я и сам недоумеваю, с какой стати повесил на себя такую обузу. Дело ведь не ограничивается одним звонком. Я обращаюсь также в дирекцию Ситроена на набережной Жавель. Несколько лет назад мне довелось защищать в суде интересы компании, и я свел знакомство с одним из заместителей директора.
– Господин Жамбен все еще работает у вас?
– Да, мсье. Кто его спрашивает?
– Мэтр Гобийо.
– Минутку. Я посмотрю, на месте ли он.
Чуть позже в трубке раздается другой голос-голос занятого человека:
– Да?
– Я хотел бы просить вас о небольшом одолжении, господин Жамбен.
– Простите, кто у аппарата? Телефонистка не разобрала фамилию.
– Адвокат Гобийо.
– Как поживаете?
– Благодарю, хорошо. Мне хотелось бы знать, работает ли у вас подсобником некий Мазетти, и, если да, не было ли у него неоправданных прогулов в последние недели.
– Это нетрудно, но потребует времени. Не перезвоните ли мне через час?
– Желательно, чтобы Мазетти ни о чем не догадался.
– Он впутался во что-то скверное?
– Вовсе нет. Не беспокойтесь.
– Я займусь этим.
На оба вопроса я получил ответы. Мазетти не солгал. На набережной Жавель он работает три года, отсутствует на работе редко, обычно в экзаменационные сессии, исключая последнюю, совпавшую с периодом, когда он высматривал Иветту на тротуаре улицы Понтье. Но и тогда он пропустил всего два дня.
То же самое на медицинском факультете, где он учится на четвертом курсе и прогулял тогда же всего лишь неделю.
Грегуар добавил:
– Я навел справки о парне, не зная, что именно тебя интересует в связи с ним. Он не из блестящих студентов, интеллект у него средний, чтобы не сказать – ниже среднего, но он вкладывает в учебу столько рвения, что получает хорошие оценки и, несомненно, закончит курс. Похоже, из него выйдет отличный сельский врач.
Итак, Мазетти вернулся к нормальному ритму существования: ночью – работа на набережной Жавель, днем-лекции и анатомичка.
Доказывает ли это, что он успокоился и начал выздоравливать? Хотелось бы в это верить. Стараюсь думать о нем как можно меньше.
Не будь его, это был бы самый лучший период моей жизни за многие годы.
Четверг, 5 декабря.
«Санкт-Мориц» [7].
На этот раз снег падает крупными влажными хлопьями, которые на земле тут же тают, но уже оставляют белые полосы на крышах. Это напомнило мне, что я должен зарезервировать комнату в отеле, если мы хотим отправиться на рождественские каникулы. Я долго колебался, подумав сперва о Межеве или Шамони, куда когда-то ездил с Вивианой. В одной из газет я прочел, что там на праздники все уже сдано. Это не значит, что мест больше нет, – мне ведь известно, как делаются газеты, но это служило как бы предостережением: на обоих курортах собирается много моих молодых коллег, увлекающихся лыжами.
Нет, я вовсе не намерен прятать Иветту. Я ее не стыжусь. Кроме того, у меня достаточно оснований предполагать, что все и без того в курсе.
Тем не менее будет неприятно, если в одном и том же отеле соберутся сплошь адвокаты, с которыми я ежедневно встречаюсь во Дворце, особенно если они явятся туда в сопровождении жен. Мне плевать на то, что я буду играть смешную роль. На лыжах я и так окажусь смешон. Но я хочу оградить Иветту от любого конфликта, который мог бы испортить нам каникулы, а с известными женщинами такой конфликт вполне вероятен.
Вот почему я в конце концов остановил выбор на Санкт-Морице. Публика там разношерстная, более интернациональная, менее фамильярная. На первых порах роскошная обстановка «Паласа» выбьет Иветту из колеи, зато нам легче будет сохранить известную анонимность.
Итак, я позвонил туда. Меня соединили с администратором, и мне показалось, что моя фамилия известна ему, хотя я там ни разу не останавливался. У них уже почти полно, подтвердил он, забронировав тем не менее для меня номер-спальня, ванная и маленькая гостиная.
Он уточнил:
– Вид на каток.
В тот же день после обеда Вивиана раскрыла последний выпуск «Вог» и показала мне белое платье с тяжелыми складками, отнюдь не лишенное элегантности.
– Нравится?
– Очень.
– Нынче днем я заказала себе такое.
Не сомневаюсь – для Канна. Платье называется «Ривьера», но я не улыбнулся – не было охоты: чем ближе час объяснения, тем отчетливей я сознаю, что пройдет оно трудно.
Тем более трудно, что мое поведение в последние дни успокоило Вивиану. Впервые на моей памяти она впадает в такую грубую ошибку. Сперва, видя меня в более уравновешенном, почти спокойном настроении, она встревожилась. Возможно, даже поговорила обо мне с Пемалем, который довольно часто навещает ее, но я не знаю, что он ответил.
– У меня складывается впечатление, что твои витамины возымели действие.
– Почему бы нет?
– Тебе сейчас не лучше, чем две недели назад?
– По-моему, да.
Возможно, она думает также, что теперь, когда Иветта у меня под рукой, в двух шагах от дома, я начал испытывать известное пресыщение. Она и не подозревает, что все обстоит как раз наоборот и что теперь покидать Орлеанскую набережную даже на несколько часов кажется мне чем-то чудовищным.
Так вот, пусть она заказывает себе платья для Лазурного берега! Никто не мешает ей отправиться туда одной, пока мы с Иветтой будем в Санкт-Морице.
Я долго испытывал побуждение пожалеть Вивиану. Это прошло. Я наблюдаю за ней холодно, как за чужим человеком. Ее размышления о бедной г-же Мориа, когда мы возвращались из отеля Матиньон, тоже сыграли здесь роль. Пережевывая прошлое, я констатировал, что сама Вивиана никогда никого не жалела.
Разве она пожалела Андрие, начиная совместную жизнь со мной? Конечно, мне попрекать ее этим было бы некрасиво. Тем не менее это факт, и будь ей сегодня тридцать или даже сорок, она не задумываясь пожертвовала бы мною, как пожертвовала первым мужем.
Это напомнило мне о том, как он умер, и я несколько стыжусь мысли об этом сейчас, перед отъездом в СанктМориц, откуда недалеко до Давоса. Воскресенье, 11 декабря. «Жанина».
Пытаюсь сообразить, почему, вернувшись, я записал в блокнот ее имя. Для этого должны быть какие-то основания. Двигала мной определенная мысль или я подумал о нашей прислуге просто так, без конкретного повода?
Поскольку было воскресенье, я провел на Орлеанской набережной всю вторую половину дня и, насколько помнится, начало вечера, но не конец его, потому что нам с женой предстояла новая встреча с Мориа, который давал в половине одиннадцатого политический обед на улице Сен-Доминик. В этот вечер Вивиана, не спросив меня, объявила, что мы проведем Рождество на Юге, в Канне, уточнила она. Корина бросила мне взгляд, по которому я заключил, что она прослышала о моих планах.
Что у нас было с Жаниной такого, чего не происходило бы в другие воскресенья, а то и по вечерам в будни? Она чувствует себя с нами естественней и непринужденней, и Иветта однажды заметила:
