Солнце в руке - Буало-Нарсежак
— Извините. Я должен был предупредить вас о своем приезде. Свалился вам на голову на три дня раньше. Так не делается. Но может быть, я могу вам чем-нибудь помочь? Я готов съездить для вас за покупками вместо Жана-Мари, если он занят.
— Он заболел. У него бронхит.
— Ах, какое несчастье! Вот почему у вас такой усталый и встревоженный вид! Но может быть, я и в самом деле могу его в чем-нибудь заменить? Нет?
Он уже вытащил из машины два чемодана и теперь с решительным видом поднимает их.
— Дорогая Армель, ни в коем случае не хочу быть вам в тягость. Сейчас я схожу в городок кое-что купить. Свою комнату я буду убирать сам. Нет-нет, не спорьте! Я много езжу и привык к самообслуживанию. У вас же мне хочется быть не постояльцем и даже не гостем, но — другом. Идемте? Я пойду вперед. Дорогу знаю.
Шлепая следом за ним, Армель твердит про себя: «Ишь, уже расположился! А я теперь как бы и не у себя дома!»
— Я приготовил Жану-Мари маленький подарок, — обернувшись через плечо, говорит Ван Лоо. — Но раз он болен, боюсь, подарок мой будет некстати… И для вас у меня тоже кое-что есть. Посмотрите!
Он сам отпирает дверь комнаты, властным жестом ставит на кровать оба чемодана и начинает рыться в одном из них.
— Вещица совсем маленькая, — говорит он. — Ага, вот она!
Вещицей оказывается зажигалка, упакованная в изящный кожаный футлярчик. Армель бурно протестует:
— Ему нельзя курить!
— О! — улыбаясь, говорит Ван Лоо. — Это скорее для забавы. Вы только потрогайте, какая приятная на ощупь! Верно? Я знаю, у меня точно такая же.
Он не находит нужным уточнять, что речь идет о золотой «Данхилл».
— А как вам это? — спрашивает он, уже протягивая Армели небольшую коробочку, сама форма которой красноречиво говорит, что она — из ювелирного магазина.
— Нет, — отказывается Армель, но подарок уже у нее в руке, и Ван Лоо ненавязчиво сжимает ее пальцы на коробочке.
— Если вы откажетесь, — игриво шепчет он, — вы меня страшно обидите… Ну, хоть посмотрите! Вот, нажмем на эту кнопочку… — И Армели открывается палевый блеск сапфира на зеленом бархате, который как будто просит ее стать ему хозяйкой, словно крошечный зверек, ищущий прибежища.
— Нет… Да нет же! — Она яростно мотает головой. Еще не хватало, чтобы она позволила себе увлечься этой… этим… Она не находила слов… А он нежно и уверенно уже надевает ей на палец кольцо.
— Я бы предпочел преподнести вам старинные часы, — извиняющимся голосом говорит он, — но… Они все в музеях! Ну и еще на ваших рисунках.
Армель снимает кольцо и кладет его сверху чемодана.
— Я благодарю вас, — сухо говорит она, — но принять подарок не могу.
Ей хочется добавить: «Слишком поздно!» Но она сдерживает готовые сорваться слова, чувствуя ярость и гнев оттого, что готова расплакаться. Ван Лоо по-прежнему сияет улыбкой. Он нисколько не рассержен.
— Мне кажется, вы меня неверно поняли, — говорит он. — Эта безделушка — вовсе не дар женщине от мужчины, но — презент компаньону от компаньона. Видите ли, я серьезно обдумал вашу идею об организации компании прогулочных катеров и готов вступить с вами в долю. Если придать предприятию широкий размах, оно, я думаю, станет хорошим вложением капитала. У меня имеются средства, которые я желал бы инвестировать в выгодное дело. Вы же со своей стороны внесете свой опыт, свое имя и имя Ронана Ле Юеде плюс этот замок и весь дивный здешний ландшафт. Понимаете? Вы, ваш крестник и я — мы организуем процветающую фирму.
На глазах у Армели он принимается распаковывать чемоданы и при этом говорит не переставая. Тон его делается все более фамильярным. Рубашки, трусы, носки… «Простите, вы не могли бы повесить на плечики вот этот пиджак? Бархат так быстро мнется… Если вы согласны, мы все трое подпишем договор у нотариуса. Ох, осторожнее, в тапочки я сунул лосьон после бритья и дорожный будильник… Понимаю, что не слишком удачно выбрал время для обсуждения этого плана, но я не люблю тянуть кота за хвост, а потом, согласитесь, для вас сейчас это будет глотком кислорода! Вот и воспользуйтесь им! Так что забирайте-ка кольцо и не будем больше о нем говорить. Пойдемте лучше отнесем Жану-Мари зажигалку. Вот увидите, он сразу поправится! Ручаюсь, его мне уговаривать не придется! А потом я пойду поздороваться с маркизой. Она тоже получит маленький сюрприз. Ах, что же это я? Проболтался вам, значит, это будет уже не сюрприз! Ну, ничего. Это мусульманские четки, но ей мы, конечно, не скажем, что они мусульманские. В них главное — качество бусин. А они — из очень старого янтаря, и камень словно живой…»
Он говорит не закрывая рта. Он просто оглушил Армель. Она злится на него, потому что все-таки надела кольцо себе на палец и теперь смотрит на него, как на первое звено в цепи, которую поклялась себе разорвать — рано или поздно. В то же самое время она непостижимым образом чувствует к Ван Лоо какую-то трусливую благодарность — это, наверное, из-за той силы, которая исходит от него подобно электричеству. Он уехал из замка почти две недели назад, едва успев познакомиться с хозяевами, а теперь вернулся сюда как к себе домой. Ходит везде, раскладывает свои вещи, словно ему знаком здесь каждый ящик, каждая полка; ходит, и его не смущает, что паркет у него под ногами жалобно скрипит; он уже заполнил ванную комнату своим мылом, своей кисточкой для бритья, своей бритвой, своей расческой, и громко говорит, не стесняясь Армели, которая вынуждена слушать его, застыв в оцепенении и сжимая его кольцо.
— Да, — продолжает он, выкладывая из карманов на камин бумажник, чековую книжку, носовой платок, ключи от машины, путеводитель Мишлена, очки, снимает пиджак и надевает вместо него спортивную куртку, — да, я остановился на микроавтобусе. В него можно нагрузить массу всего, а у меня довольно много поклажи… Куда я задевал очки? Они только что были здесь! Ах, да вот же они! — Он протирает стекла кусочком замши и издали смотрит на Армель, как будто проверяет их у окулиста. И подходит к ней ближе. — Может быть, я веду себя нескромно? — спрашивает он.
— Мне нечего прятать! — отвечает Армель.
— Я давно уже хочу задать вам один вопрос. Видите ли… Мы с вами раньше не встречались?
— Не думаю.
— Может быть, раньше? В Париже? Очень давно? Вы до войны не были в Париже?
— Нет.
— Ну, тогда
