Солнце в руке - Буало-Нарсежак

Буало-Нарсежак

Солнце в руке

Le Soleil Dans La Main (1990)

Перевод с французского Е. Головиной

Предисловие

Странную историю, которую вы сейчас прочтете, мне самому когда-то рассказали. Выдумать ее у меня просто не хватило бы смелости — слишком уж она похожа на романтическую легенду, не имеющую ничего общего с реальной действительностью. Озеро в горах, затонувший в нем клад, старинный замок, помнящий Дю Гесклена, но самое главное — героиня. Женщина, всю жизнь взращивающая в душе раковую опухоль беспощадной мести… В наши дни это может, конечно, пленить наивного читателя, наделенного богатым воображением, но рискует показаться несколько старомодным. И тем не менее все это — правда! События, о которых здесь рассказано, произошли на самом деле, я же лишь изложил их в чуть более связной последовательности. Мог ли я, случайно услышав подобную историю, остаться глухим к ее призыву? По счастью, в ней изначально содержалось зерно той странной правды, которую невозможно сочинить, разрываясь между стремлением к грубой точности и желанием поразить окружающих. Она заслуживает того, чтобы быть воспетой бардом, но в моем лице обрела лишь скромного ремесленника, который, не имея иных побуждений, постарался изложить ее с предельной достоверностью.

Глава 1

Золото греет. Ветер с запада обдувает гладь озера своим свежим дыханием и заставляет зябнуть руки, засунутые глубоко в карманы. Жан-Мари крепко сжимает в руке монету. Он держит ее плотно, чтобы контакт ладони с металлом был полнее, иногда с нежностью оглаживает большим пальцем гладкую округлость или бережно проводит им по ребру монетки и тогда чувствует, что она словно живая. Ах, как ему хочется смотреть и смотреть на нее, но он не позволяет себе этого наслаждения, боясь, как бы сиюминутное счастье не иссякло и не лишило его будущих радостей любовного созерцания, — так берегут свет фонарика, включая его лишь по необходимости, иначе он начнет меркнуть, пока не погаснет совсем. И Жан-Мари крепко держит монету в плотно сжатом кулаке. Он уже досконально изучил ее рисунок: на одной стороне — двуглавый орел с развернутыми крыльями… впрочем, нет, не с развернутыми, а скорее с угрожающе приподнятыми, так, что растопыренные перья напоминают протянутые пальцы; на другой — вполне добродушный профиль с закругленным кончиком носа, валиком усов и бородой, какие носили эрцгерцоги. Но только этот человек куда больше, чем эрцгерцог. Он — император. Среди слов, выбитых по окружности монеты, ясно читается: «Imperator». Остальные слова он оставил себе на потом, это как бы сокровище в сокровище, неисчерпаемое до тех пор, пока его можно смаковать один на один. Почему, например, своей когтистой правой лапой орел сжимает меч, а левой — круглый шар, увенчанный крестом? Здесь есть над чем подумать, и каждое новое предположение — новый источник радости. Дата читается ясно: 1915-й — и сразу же вызывает в памяти какие-то смутные образы войн и трагических событий. Дед сказал: «Мне кажется, это четыре дуката». Подумать только, шестьдесят пять лет она кочевала из кармана в карман, из кошелька в кошелек, из бумажника в бумажник, из копилки в копилку, переходя из тонкой надушенной ручки в грубую лапу наемника, оплачивая то карточный долг, то услуги сводни — известно, на что богачи тратят золото, — словно искала хозяина, и вот теперь Жан-Мари, слегка надавливая на монету пальцем, как бы дает ей понять, что здесь, в Герледане 1980 года, она наконец-то обретет покой.

Он идет медленно. Ветер надувает его подбитую мехом куртку, ерошит бороду и усы. Взгляд его рассеян. Дукаты! Само слово внушает невольное уважение. Насколько оно звучит лучше, чем, например, пиастры, или луидоры, или флорины. Это слово из тех, что связаны с большими состояниями. Лакею платят в экю, это само собой разумеется. Но там, где речь идет о приданом или выкупе, — там нужны дукаты. «Моя монета», — с обожанием любовника шепчет Жан-Мари. Он уже отчистил, оттер, до блеска отполировал ее. Дед не слишком-то о ней заботился. Вместо того чтобы приделать ее к цепочке для часов или приспособить к булавке для галстука, как и следует поступать с драгоценностью, он просто закинул ее в дальний угол ящика, к другим ненужным вещам, которые постепенно накопило время: военному кресту, боевой медали, ордену Почетного легиона и документам, из которых следует, что солдат морской пехоты Ив Ронан Ле Юеде успел за свою жизнь повоевать во всех мыслимых и немыслимых войнах. Монета потеряла со временем свой первоначальный блеск и превратилась в нечто вроде трофея. «Не трогай! — говорил дед. — Это память…» Память о чем? С наградами все понятно. Их давали за боевые заслуги. Но монета? Все разъяснилось позавчера. И вот уже два дня, как он чувствует себя онемевшим от потрясения. И все из-за одного-единственного слова. Слитки! Да, дед так и сказал: «Слитки!» Конечно, их еще надо найти, но уже одно то, что он знает об их существовании, в какой-то мере делает его их обладателем. А главное — больше никто не знает этой тайны! Дед хранил ее много лет… Жана-Мари бросает в жар. Он помнит каждое слово… Бедный старик задыхался. Его руки, лежащие на груди, сводило судорогой. Каждая морщина на лице извивалась в мучительном спазме… «Ближе… ближе… Там золото… в ящиках. Я должен был сам… но я не… я не умею нырять… ты знаешь». Жан-Мари видел, что дед умирает, и внезапно на него накатил какой-то парализующий ужас. Он понимал, что должен что-то сделать, но не мог пошевелиться. Сердечный приступ… Надо позвонить врачу… Что-то надо делать… Но сначала… Сначала надо помочь ему договорить. Зачем нырять?

— Дед! Ты меня слышишь? Куда нырять?

Старик не слушал его. Он чувствовал, что собственный рот больше не повинуется ему. Язык не слушался. Он отчаянно спешил сказать.

— Кто еще об этом знает? — спросил Жан-Мари.

— Все погибли, — ответил дед. — Грузовик… гранатой…

Наконец дыхание восстановилось. Вернулся и голос. Дед схватил Жана-Мари за руку. И замолчал, словно взвешивал, на сколько ему хватит сил.

— Все в порядке, малыш. Не волнуйся…

И снова задумался, наверное, собираясь с силами.

— В сорок четвертом, — тихо начал он, — когда Паттон прорвал оборону немцев, они бросились удирать. Все люди, которые занимали замок… Помнишь?

Конечно, Жан-Мари столько раз слышал рассказ об этих событиях! Бронированные автомобили держали под прикрытием дорогу на Мортен, по которой шла эвакуация из Бретани, а