Кот и мышь - Кристианна Брэнд
— Я могу лишь снова сказать, что ничего не знала о вашей истории и не собиралась предавать огласке вашу личную жизнь... — Она жалобно посмотрела на него. Ее лицо, обычно круглое и безмятежное, было залито слезами, веснушчатый нос покраснел, влажные глаза блестели. — Неужели после нашего вчерашнего дружеского разговора под дождем вы можете считать меня настолько жестокой и бессердечной, чтобы причинить вред вашей жене? Неужели вы не верите в мою искренность?
Голубые глаза Карлайона на мгновение смягчились при виде ее горестного личика. Он глубже сунул руки в карманы, опираясь плечами на каминную полку.
— Обаяние — штука опасная, мисс Джоунс. Оно способно принимать любое обличье — быть веселым, забавным, приятным... Но самое опасное то, что оно всегда кажется искренним. Каким-то непостижимым образом профессиональные чаровницы всегда искренни, даже когда сами того не желают.
— Должна признаться, — с горечью промолвила Тинка, — что Катинка Джоунс в роли профессиональной чаровницы заставила бы моих коллег с Флит-стрит помереть со смеху.
— Все журналистки — профессиональные чаровницы, — заметил Карлайон. — Это входит в арсенал их средств. Добавьте притворное дружелюбие во время сиденья у валуна под дождем — и весь мир у ваших ног.
— Или радугу, — сказала Тинка.
Какой-то миг Карлайон выглядел так, словно она дала ему пощечину, но он тотчас же повторил: «Или радугу» и кивнул, словно говоря: «Один ноль в вашу пользу, мадам — можете радоваться!»
— Поэтому вы привели прекрасную шпионку назад в ваш дом, и она, ничего не подозревая, позволила вам дать ей снотворное...
Карлайон казался слегка пристыженным.
— У миссис Лав полно таких препаратов — разумеется, для Анджелы. Если бы мы нашли карточку прессы в вашей сумке, то знали бы, чего от вас ждать. Признаюсь, я был удивлен, когда карточки там не оказалось и когда мы поняли, что ваша лодыжка действительно повреждена. Но к тому времени вы уже видели мою жену.
— Я видела только лицо, склонившееся надо мной в темноте, а утром убедила себя, что мне это приснилось.
— Но ведь мы не могли об этом знать, верно?
— Почему ваша жена вошла ко мне в комнату?
— Она искала то, к чему вы впоследствии привели ее, — ответил Карлайон. — Зеркало. Все, что она хотела, это увидеть свое отражение. Мы заперли верхние комнаты и, как вы знаете, завесили шалью зеркало в холле — она вряд ли могла спуститься вниз без провожатого. Но нам пришлось объяснить ей, что в доме посторонний и она должна какое-то время не покидать свои комнаты. Для нее это означало, что ваша спальня с зеркалом на туалетном столике будет открыта. Она пришла посмотреть в ваше зеркало. Миссис Лав застала ее, склонившейся над вами.
— А сегодня?..
—.Сегодня неожиданно явился доктор — должно быть, до нас не дошло письмо с предупреждением. Он снял несколько швов, но что-то пошло не так, а ему не хватило анестетиков... Короче говоря, все было скверно, как всегда. Доктору пришлось задержаться, и он торопился назад. Миссис Лав и я пошли проводить его к лодке, чтобы выслушать последние инструкции, а Дей остался в доме присматривать за Анджелой, но тут снова вмешалась мисс Джоунс! Вы вынудили его бежать за вами на гору, а Анджела тем временем спустилась в холл. Шаль убрали с зеркала — снова благодаря мисс Джоунс с Флит-стрит...
— Думаете, она видела себя?
— Я знаю, что видела, — с сердитым презрением отозвался Карлайон. — Это звериное фырканье, дорогая моя. плач Анджелы. Она не плачет, как другие хорошенькие девушки, так как не может толком открыть рот... Анджела твердо решила увидеть себя в зеркале и после всех наших стараний этого не допустить добилась своего благодаря вам. Она плакала, так как видела, что осталось от ее красоты...
Перед мысленным взором Катинки предстала неповрежденная левая рука Анджелы, неуверенно пролезающая сквозь дырку в оконном стекле, словно цыпленок из яйца, и пишущая на стене буквы. «Скажите, что вам нужно!» — крикнула ей Тинка, и рука написала букву «А», а затем «М» и «I». Первые буквы слова «зеркало»{26}, а не имени «Амиста»!
— Не знаю, было ли правильно не позволять ей видеть себя, — заговорила Катинка после долгой паузы. — Она должна знать о своем состоянии — к чему терзать ее ложными надеждами? Мне очень жаль, если она пострадала из-за меня — я никогда себе этого не прощу. Но не думаете ли вы, что это к лучшему? Мне кажется, что да.
— Отлично, — усмехнулся Карлайон. — Уверен, что врачи, хирурги и психиатры, которые после долгих размышлений и дискуссий говорили нам, что Анджела не должна знать самое худшее, так как может не перенести шок, будут очень заинтересованы, узнав, что вы думаете иначе. Но пока что ваша теория не оправдывается. Она была на грани самоубийства, и нам пришлось снова дать ей большую дозу морфия. Очень жаль, потому что мы пытались понемногу уменьшать дозу, но с другой стороны, когда Анджела придет в себя, желание получить морфий может быть таким сильным, что она забудет о мучениях, которым вы ее подвергли...
За свою беспечную и веселую жизнь Катинка никогда не испытывала по отношению к себе таких чувств, как ненависть, быть может, даже таких, как неприязнь. Теперь же Карлайон наносил ей жестокие удары своим гневом и презрением, а она вела себя как спаниель, несправедливо побитый хозяином и все же трущийся о его ноги. «Если это любовь, — думала она, — то как счастлива я была прежде!»
Вечером к ней в комнату пришла миссис Лав утешить ее.
— Не воспринимайте это так тяжело, милая. Вы не могли этому помешать. Рано или поздно она все равно бы себя увидела, и лично я думаю, что это лучше, чем если бы она надрывала свое бедное сердечко, постоянно плача из-за зеркала. Мистер Карлайон велел дать ей морфий — у нас есть запас на случай, если он понадобится; доктор сказал, чтобы мистер Карлайон и я сами решали, когда ей требуется доза. Все дело в психике. Беда в том, что когда наркоманов лишают дозы, они... ведут себя скверно. Но это не их вина — кто мы такие, чтобы судить их? Я смотрю на бедного мистера Карлайона
