Кот и мышь - Кристианна Брэнд
Женщина, которая так умело стелет постель и знает, что больную ногу следует держать на возвышении... Мужчина, стоящий без пиджака и смывающий мылом кровь с рук в резиновых перчатках... Сиделка и хирург. Типы, узнаваемые во всем мире не по лицу или фигуре, а по поведению, и постоянно ассоциирующиеся со смертью. Больничная сиделка в роли служанки... Один из «блестящих» континентальных хирургов, которых убитые горем родственники всегда предпочитают слишком знакомым семейным врачам, появившийся без предупреждения, чтобы произвести маленькую дополнительную операцию на заштопанном кошмаре, некогда бывшим человеческим лицом и спешащий вернуться домой засветло... Вульгарная Сара Гэмп{25} и кроткий маленький беженец из нацистской Германии...
— Но почему вы не рассказали мне? — спросила Катинка. — Неужели вы не могли мне довериться?
— Довериться вам? — отозвался Карлайон. — Едва ли. Непоправимый вред, который вы причинили, доказывает, что мы были правы — не так ли, мисс Джоунс? — Он подтолкнул ногой тлеющее полено, торчащее из очага. — Вы как с неба свалились с явно выдуманной историей о какой-то девушке — не помню, как ее имя, — назвавшись мисс Джоунс, а не мисс Браун или мисс Робинсон для разнообразия. Я с первого взгляда понял, что вы журналистка. А как только вы вышли из комнаты, инспектор Чаки подтвердил мое мнение, и с тех пор нам не представлялось случая его изменить.
Инспектор Чаки! Катинка с трудом удержалась, чтобы не крикнуть: «Но ведь он тоже журналист и проник сюда, воспользовавшись моим приходом». Однако, как сказал Чаки, «и у воров есть законы чести».
— Да, я журналистка, — пробормотала она, — но не такая, как вы думаете. Я не репортер.
— Не репортер?
— Я была им, но сейчас работаю в женском журнале. Чего ради мне здесь шпионить?
— В женском журнале! повторил Карлайон. Он стоял спиной к камину, сунув руки в карманы старого твидового пиджака и презрительно пожимая плечами. — Можно ли представить себе более лакомое блюдо для женского журнала? Хорошенькая девушка, недавно замужем, в один момент лишается красоты, счастья и всего, что может иметь для нее значение, превратившись в отвратительное чудовище даже для тех, кто ее любит и жалеет! Самая подходящая добыча для акул пера, самая подходящая жертва, которую мисс Джоунс может подать на блюдечке своему паршивому журнальчику! — Когда Тинка подняла голову, чтобы протестовать, он снова пнул полено с такой яростью, что искры посыпались на шелковый ковер. — Не понимаю, как вам удалось о ней пронюхать. Хотя вы ведь расспрашивали деревенских жителей, не так ли? Помню, вы упомянули, что говорили с ними о Дее Джоунсе Трабле — очевидно, вы беседовали не только о нем. Но он и миссис Лав получили указания не отвечать ни на какие вопросы и говорить, что в доме нет никого, кроме нас троих. Нам оставалось только отрицать вашу нелепую историю и поскорее вас выпроводить. Но мы не рассчитывали, что вы проберетесь в дом снова. Должен признаться, мисс Джоунс, вы едва меня не провели. Когда я увидел вас сидящей у валуна под дождем... — Он оборвал фразу. — Должен поздравить вас с вашими актерскими способностями — вам почти удалась ваша безнадежная затея.
— Но вы отлично знаете, что я действительно повредила лодыжку! — негодующе воскликнула Катинка. — Миссис Лав может подтвердить, что она сильно опухла.
— Очевидно, вы пошли на многое, чтобы достичь ваших целей.
— И каковы же были мои цели, позвольте спросить?
— Вы хотели вернуться в этот дом, не так ли?
— Ах да, я все время знала, что вы так думаете.
— Конечно я так думал. Вы почуяли сенсационный материал для статьи и хотя позволили себя выставить, нашли способ вернуться назад. Но так как я не был в этом уверен, то расставил вам ловушку. Я сказал, что в «Пендерине» нет телефона — ведь это не Флит-стрит, а вы и глазом не моргнули, потому что для вас это место повседневной работы. Значит, вы журналистка.
— Повторяю: я журналистка, но не такая, как вы думаете.
— Меня не заботит, какая вы журналистка, — сказал Карлайон. — Вы пронюхали о нашем секрете, проникли в дом и пытались в нем задержаться. Я позволил вам это — что мне оставалось делать? Не мог же я выставить вас под дождь на горный склон, подвернули вы лодыжку или нет. А если бы я так поступил, вы могли придумать что-нибудь похуже... Должен признаться, — добавил он, не глядя на нее, — все это вызывает у меня тошноту.
Тинка начала терять терпение.
— Я тоже сыта этим по горло! Кто я, по-вашему...
— Я уже сказал — журналистка.
— Да, я журналистка. Но я приехала сюда не для того, чтобы описывать вашу историю. Я никогда не слышала о... о несчастном случае и прочем. Откуда мне знать об этом? Вы сказали, что катастрофа произошла за границей, что вы привезли жену сюда тайно — каким образом «А ну-ка, девушки» могли об этом пронюхать? Так называется журнал, где я работаю — там печатают разную чепуху вроде того, как одеваться на четыре фунта и выглядеть кинозвездой, когда можно позволить вашему парню целовать вас и как выйти замуж за босса. Как мы могли узнать о несчастном случае, даже если бы писали о таких вещах?
— Тогда почему вы явились сюда?
— Я уже тысячу раз говорила вам: мне писала девушка из этого дома, называющая себя Амистой. Она рассказывала о вас, о миссис Лав, о Дее, даже о разносчице молока и мужчине, приходившем чинить канализацию — Дее Джоунсе Ач-и-фай, с которым я вчера разговаривала в деревне... Вот вам и доказательство — кто мог сообщить мне, что он чинил у вас канализацию весной, несколько месяцев тому назад?
— Но вы же сами признались, что вчера разговаривали с ним.
— Господи! — Тинка откинулась на подушки. — Вы не верите ни одному моему слову!
— Потому что это полная чушь. Здесь никогда не было никакой девушки, кроме моей жены.
— Возможно, ваша жена...
— Когда ремонтировали канализацию, — прервал Карлайон, — моя жена была в лондонской лечебнице и еще ни разу не появлялась в этом доме. Все это ложь от начала до конца, мисс Джоунс.
Катинка чувствовала, что потерпела поражение. Она могла послать за письмами Амисты, получить подтверждение от мисс Давайте-Будем-Красивыми и других сотрудников
