Человек с клеймом - Джоан Роулинг
– Не знаю, что насчет давления, – протянул Лонгкастер. – Он вышел отсюда, сгибаясь под тяжестью первоклассного образца голландского серебра семнадцатого века. Назовете это самоубийственным поведением? Или скорее поведением юнца, который, как у Вудхауза, "плохо различает, где мое, а где твое"?
– Вы ведь вызвали полицию? – спросила Робин.
– Разумеется. Но наши доблестные блюстители порядка не слишком усердствуют, когда речь идет о возврате собственности таким, как я. Их песня сводится к припеву: "Вы же застрахованы, правда?" Передай Десиме, однако, что как только я узнаю, где этот медуза, я подтолкну полицию в нужном направлении. Уверен, он уже понял, что продать эту вещь невозможно. Ни один уважающий себя антиквар не возьмет ее без доказательств законного владения. Это особенно изысканный и узнаваемый экземпляр своего рода, и, к несчастью для медузы, он запечатлен на фотографиях "Достоевского".
Лонгкастер снова затянулся сигарой, затем сказал:
– Знали, что я выиграл его у его отца?
– Да, знала, – ответила Робин.
– Мы с Питером вместе учились в Итоне. По правде говоря, этот неф изначально принадлежал не Питеру, а его жене. Она была в ярости, когда узнала, что он сделал. У Питера даже горшка не было, чтобы пописать, пока он не женился на Веронике. Медуза такая же, как он, – надеется жениться на деньгах.
Лонгкастер указал длинным пальцем на фотографию на стене, на которой были изображены двое мужчин, в одном из которых узнавался молодой Лонгкастер, а другой имел худое, дерзкое лицо, и три женщины. Одна из женщин, тоже на вид лет сорока, носила очки и выглядела довольно суровой. Две другие были моложе: одна темноволосая, другая светловолосая, и обе очень красивые. Все пятеро позировали – женщины в бальных платьях, мужчины в смокингах – перед гигантским замком, над которым развевался желтый флаг с изображением черного льва.
– Вот Питер и Вероника, – сказал Лонгкастер. – Женщина в очках – Анджелика, сестра Питера, тетя медузы. Она меня недолюбливает, и, уверен, она бы вам об этом сказала, если бы вы с ней разговаривали. – Лонгкастер еще несколько секунд бесстрастно смотрел на фотографию, а затем сказал: – Не уверен, но, кажется, я ее трахал в те выходные. А эта смуглая женщина – моя бывшая. Я тогда сопротивлялся ее откровенным намекам, что должен сделать из нее честную женщину, но мне нравилось быть между женами.
– Это дом Флитвудов? – спросила Робин, глядя на средневековый замок на заднем плане.
– Конечно же нет, черт возьми, это Грейвенстин, – фыркнул Лонгкастер.
Он осушил стакан, затем наклонился и снова нажал на медный звонок. Официант открыл дверь через несколько секунд.
– Еще один мартини. Ей ничего, она тянет резину.
Когда дверь закрылась, Робин сказала:
– Кое-кто, кто видел их отношения вблизи, сказал мне, что Руперт искренне любил Десиму. Этот человек не верил, что Руперт был с ней ради ее денег…
– Чепуха, – рявкнул Лонгкастер. – Никто не привяжется к Десиме из-за ее красоты или обаяния. Эта парочка похожа на Труляля и Траляля вместе – только представьте себе этих круглолицых детей. Что? – спросил он, и Робин поняла, что это реакция на выражение ее лица.
– Просто думаю, какие ужасные вещи можно сказать о собственной дочери.
– Я оставляю за собой право говорить о своих детях все, что мне вздумается, – резко заявил Лонгкастер. – Духовный дом Десимы – двухквартирный дом в Бейзингстоуке. Ей нравятся второсортные вещи и второсортные люди. Теперь она снова выставила себя полной дурой и не хочет в этом признаться, поэтому и наняла вас.
– Руперт – ваш крестник? – спросила Робин.
– Какое это имеет отношение к чему-либо? Думаете, я должен с ним нянчиться, потому что когда-то знал его родителей? Мир полон крестников. Мне нужны, черт возьми, приличные бармены. Я оказал медузе услугу, дав ему работу, а взамен получил лишь попытку опустошить банковские счета моей дочери и наглое воровство. Если он сейчас думает, что с ним покончено, то это ничто по сравнению с тем, что произойдет, когда я его, черт возьми, поймаю.
– Вы знали, что Руперт ворвался на день рождения Саши Легарда после того, как украл ваш неф? – спросила Робин. – Что он поспорил с Валентином и сказал Козиме что-то такое, что довело ее до слез?
Она была уверена по легкому поднятию бровей Лонгкастера, что он этого не знал. Вынув сигару изо рта, он сказал:
– Я думаю, что крайне маловероятно, что медуза стала бы искать членов моей семьи после того, как украла мою собственность.
– А он все же это сделал, – сказала Робин. – Это было прямо перед его исчезновением. Много свидетелей видели их ссору. Вот о чем я хотела поговорить с вашей дочерью.
Официант вернулся со вторым мартини для Лонгкастера. Когда он уже подходил к двери, Лонгкастер сказал:
– Оливер, скажи Мими, чтобы она пришла сюда.
– Да, мистер Лонгкастер, сэр.
Надеясь, что "Мими" означает Козиму, Робин сделала еще один глоток коктейля, который, как она была вынуждена признать после двух часов стояния под дождем, оказался крайне кстати.
– Вы бы неплохо выглядели, если бы постарались, – сказал Лонгкастер, снова оценивая Робин взглядом полным скуки. – Сделайте что-нибудь с волосами. Зачесывать их назад вам совсем не идет.
– Вы всем говорите, как им следует выглядеть и одеваться, мистер Лонгкастер?
– Только тем, кому это нужно, – сказал Лонгкастер.
Он, казалось, искренне расстраивался, почти страдал от того, что Робин не следит за собой и плохо одета. Она вспомнила описание Альби: человек, который хочет жить в полностью контролируемом мире, считает грехом быть плохо одетым или с лишним весом, и подумала о Десиме, о том, что значит расти с таким отцом.
В комнату вошла Козима. Не поблагодарив официанта, который придержал ей дверь, она села на стул между Робин и отцом, лицом к огню. Робин видела, что девушка очень расстроена, хотя и старается это скрыть. Она откинула назад длинные светлые волосы, пригладила подол короткого красного платья, скрестила ноги, улыбнулась отцу и сказала:
– Привет, папочка.
– Мне только что сообщили, – сказал Лонгкастер, – что медуза ворвалась на день рождения Саши Легарда.
Козима вынужденно засмеялась на слово "медуза", но отец не выглядел развеселившимся.
– И я слышал, вы с Валентином там с ним говорили.
– Совсем немного, –
