Гастон Леру - Дама в черном

Вот в переводе слова той песни, которую напевал голос, одновременно нежный и мужественный, под меланхолический аккомпанемент фортепиано. Я приоткрыл дверь в зал и оказался лицом к лицу с молодым человеком, поднявшимся при моем появлении. Вошедшая следом госпожа Эдит познакомила нас. Передо мной был князь Галич.

Он представлял собой, как обыкновенно пишут в романах, «красивого и задумчивого молодого человека». Его прямой и несколько строгий профиль придавал бы выражению лица оттенок суровости, но взгляд ясных и необычайно простодушных глаз выдавал почти детское сердце. Эти глаза обрамляли удивительно черные, словно натертые углем, ресницы. Заметив эту подробность, можно было понять и всю необычность этого лица, на редкость свежая кожа которого напоминала лицо женщины, прибегающей к различным косметическим ухищрениям.

Вот мое первое впечатление, но я был внутренне слишком предубежден против этого князя Галича и понимал, что оно могло быть ошибочным. Я даже посчитал его слишком молодым, без сомнения потому, что и сам был немногим старше.

Мне нечего было сказать этому на редкость красивому молодому человеку. Госпожа Эдит улыбнулась моему смущению и, взяв меня под руку, что мне очень понравилось, повела во двор, в ожидании второго звонка к завтраку, который подавали под пальмами на террасе башни Карла Смелого.

В полдень мы сели за стол на террасе башни, откуда открывался замечательный вид. Пальмовые листья защищали нас своей тенью, но за пределами этой тени блеск земли и небес был столь нестерпим, что пришлось надеть темные очки, о которых я уже говорил.

За завтраком собрались: господин Станжерсон, Матильда, Старый Боб, господин Дарзак, Артур Ранс, госпожа Эдит, Рультабиль, князь Галич и я. Рультабиль сидел спиной к морю, мало интересуясь присутствующими, зато он мог видеть все, что происходило на территории замка. Слуги оставались на своих местах: дядюшка Жак — у входной решетки, Маттони — у арки садовника, а Бернье — в Четырехугольной башне перед дверью в комнаты Дарзаков.

Завтрак начался в молчании. Все были нервно настроены, видя вокруг себя молчащих людей, укрывших за темными стеклами свои глаза и свои мысли. Князь Галич заговорил первый.

Он был весьма любезен с Рультабилем и поздравил его с завоеванной популярностью. Рультабиль ответил не слишком-то вежливо, но князь не обиделся и объяснил, что заинтересовался делами молодого журналиста, узнав, что тот скоро отправляется в Россию. Рультабиль сказал, что еще ничего не известно и все будет решать его редакция. Тогда князь Галич извлек из кармана русскую газету и перевел нам несколько строк, в которых сообщалось о скором приезде Рультабиля в Петербург. Как рассказал князь, там произошли столь необъяснимые события в высших правительственных кругах, что по совету шефа уголовной полиции Парижа тамошние власти решили просить редактора газеты «Эпок» одолжить им своего молодого репортера. Мой друг покраснел до ушей и довольно сухо ответил, что за свою короткую жизнь он никогда еще не занимался ремеслом жандарма и поэтому решение высших полицейских чиновников Парижа и Санкт-Петербурга кажется ему просто глупым. Князь весело засмеялся, демонстрируя свои великолепные зубы. Мне не понравился его смех, он был жестоким и неестественным, как усмешка ребенка в устах взрослого человека. Впрочем, он целиком присоединился к мнению Рультабиля, заметив:

— Я рад, что наши взгляды совпадают. И в самом деле, нынче от журналиста требуют выполнять работу, не имеющую ничего общего с подлинным трудом литератора.

Однако Рультабиль не ответил.

Разговор поддержала госпожа Эдит, начавшая восхищаться красотами природы вообще и имением князя Галича в особенности.

— Ваши сады кажутся тем более прекрасными, что их можно видеть только издали, — прибавила она с лукавством.

Намек был сделан настолько неприкрыто, что, казалось, князь Галич немедленно ответит приглашением их посетить. Но он промолчал к большому неудовольствию госпожи Эдит.

— Не хочу вас обманывать, — заявила она неожиданно, — но дело в том, что я видела ваши сады.

— Каким образом? — поинтересовался князь Галич абсолютно бесстрастно.

Оказывается, она проникла в имение через калитку со стороны гор и, восхищаясь все больше и больше, вышла наконец к маленькому озеру с абсолютно черной водой, на берегу которого виднелась крохотная сморщенная старушка с большой лилией. Заметив Эдит, старушка попыталась скрыться, причем была настолько мала и легковесна, что использовала лилию в качестве тросточки. Это необычайно рассмешило госпожу Ранс. Она позвала старушку, но та, испугавшись еще больше, исчезла за дикой смоковницей.

Продолжая с осторожностью продвигаться, госпожа Эдит услышала шорох листьев, похожий на шум, производимый испуганной птицей. Это была вторая старушка, еще более сморщенная, чем первая, и так же неожиданно убежавшая, но уже опираясь на настоящую палку. Вдруг появилась третья старушка, опирающаяся сразу на две клюки. И она тоже быстро скрылась, тем более что имела для своего передвижения уже целых четыре точки опоры.

Госпожа Эдит шла дальше и очутилась у очаровательной мраморной виллы, окруженной розами, но, охраняя ее, три маленькие старушки уже успели выстроиться на верхней ступеньке лестницы, как три вороны на ветке. Открыв клювы, они принялись издавать такие устрашающие и воинственные крики, что незваная гостья принуждена была, в свою очередь, спасаться бегством.

Госпожа Эдит рассказала все это с такой очаровательной непосредственность, что я был просто покорен.

Казалось, что князь ничуть не смущен этим рассказом.

— Это три мои феи, — заметил он, — которые никогда меня не покидают. Без них я не могу ни жить, ни работать. Я выхожу только если они мне позволят, убежденный в том, что мое поэтическое жилище будет строго охраняться.

Князь Галич не успел еще закончить свои объяснения, как появился Вальтер, слуга Старого Боба, и передал Рультабилю телеграмму. Мой друг попросил разрешения присутствующих с ней ознакомиться и громко прочел:

«Возвращайтесь как можно скорее, вас ждут с нетерпением. Предстоит блестящий репортаж из Петербурга».

Телеграмма была подписана главным редактором газеты «Эпок».

— Что скажете, господин Рультабиль? — спросил князь. Не находите ли вы, что я хорошо осведомлен?

Дама в черном не смогла удержаться от вздоха.

— Я не поеду в Петербург, — заявил Рультабиль.

— Об этом пожалеют при дворе, — сказал князь, — поверьте, вы упускаете случай добиться успеха, молодой человек.

Слова «молодой человек» особенно не понравились Рультабилю, который уже собирался ответить князю, но, к моему большому удивлению, промолчал.

— Вы нашли бы там дело, достойное ваших способностей, — продолжал князь, — можно добиться всего, если ты достаточно умен, чтобы разоблачить Ларсана.

Это слово разорвалось среди нас, как бомба. Молча и неподвижно, словно статуи, замерли мы, укрывшись за нашими темными стеклами. Ларсан… Почему это имя, которое мы так часто произносили за последние сорок восемь часов, имя, означавшее опасность, к которой мы уже начали привыкать, произвело на нас в этот момент такое сильное впечатление?

Мне казалось, что я поражен молнией. Необъяснимое чувство тревоги охватило меня. Хотелось бежать, но ощущение было такое, что если я встану, то не смогу удержаться на ногах. Гнетущее молчание увеличивало это невероятное гипнотическое состояние. Почему же никто не говорил? Куда девалась веселость Старого Боба? Почему его не слышно за завтраком? А другие? Почему молчали они, притаившись за своими темными очками?

Внезапно совершенно инстинктивно я повернул голову назад. Мне показалось, что на меня кто-то смотрит. Взгляд чьих-то глаз словно давил меня, хотя этих глаз я не видел и не знал, откуда этот взгляд исходил. Но он существовал, и я его чувствовал. Это был ЕГО взгляд! Однако вокруг никого не было, за исключением людей, сидевших за столом — неподвижных и молчаливых. И тогда мной овладела уверенность, что этот взгляд здесь, за темными стеклами очков одного из присутствующих.

Но вот я освободился от этого ощущения и вздохнул свободно. Взгляд отпустил меня. Еще один облегченный вздох прозвучал с моим в унисон. Рультабиль ли это или Дама в черном, ощущавшие на себе, как и я, давящую тяжесть этого взора?

Старый Боб сказал как ни в чем не бывало:

— Князь, я не верю, что ваша кость середины четвертичного периода…

И все темные очки разом зашевелились, наваждение исчезло.

Рультабиль поднялся и сделал мне знак. Я присоединился к нему в нашем «зале заседаний». Как только мы остались одни, он закрыл дверь.