Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
– Вы хотите сказать, что я покушался на убийство профессора Смейла? – спросил он.
– Ничего подобного! – замахал тот руками. – Тут достаточно трупов – можете выбирать любой. Зачем же ограничиваться профессором? Разве вы не знаете, что нашелся человек гораздо более мертвый, чем профессор Смейл? И я, собственно, не вижу, почему именно вы не могли прикончить его тихо и спокойно. Религиозные разногласия, знаете ли… Давнишний, достойный всяческого сожаления раскол в лоне христианской церкви… Вы ведь, кажется, стремитесь опять прибрать к рукам английскую паству?
– Я иду в харчевню, – спокойно сказал священник. – Там мне все разъяснят.
И действительно, вскоре после этого разговора он узнал новость, которая дала новую пищу его размышлениям. Как только он вошел в небольшую залу, где находились все его товарищи по путешествию, растерянное выражение их бледных лиц сказало ему, что случилось нечто еще более страшное, чем несчастье с профессором. Входя, он услышал слова Леонарда Смайса:
– Когда же все это кончится?
– Никогда это не кончится, говорю я вам, – ответила леди Диана, глядя в пространство остекленелыми глазами, – пока мы все не кончимся. Проклятие настигнет нас одного за другим – может быть, и не сразу, как предупреждал несчастный викарий. Но рано или поздно мы погибнем, как погиб он.
– Ради бога, что еще случилось? – спросил патер Браун.
Наступило молчание, а потом Таррент глухо сказал:
– Викарий Уолтерс покончил с собой. Я думаю, его толкнуло на самоубийство испытанное им потрясение. Сомнений быть не может: мы нашли его шляпу и сюртук на прибрежных скалах. Он, очевидно, бросился в море. История с профессором, видимо, подействовала на его рассудок. Нам следовало присмотреть за ним. Но ведь вы знаете, у нас и без того было достаточно забот…
– Мы все равно ничего не смогли бы предотвратить, – сказала леди Диана. – Неужели вы не понимаете, что пророчество сбывается? Профессор прикоснулся к кресту и был наказан. Викарий открыл саркофаг и погиб… Мы только вошли в часовню и…
– Остановитесь! – сказал патер Браун резким тоном, к которому он прибегал чрезвычайно редко. – Хватит!
Его лицо все еще было нахмурено, но недоумение, прежде светившееся в его глазах, исчезло.
– Какой же я дурак! – пробормотал он. – Мне давно уже следовало все понять. Рассказ о проклятии должен был все разъяснить!
– Вы хотите сказать, – перебил его Таррент, – что мы действительно можем погибнуть из-за какой-то истории, случившейся в тринадцатом столетии?
Патер Браун покачал головой и спокойно ответил:
– Я не стану рассуждать, можем ли мы погибнуть из-за истории, случившейся в тринадцатом столетии. В одном я твердо уверен: мы никак не можем погибнуть из-за истории, которая не случилась в тринадцатом столетии, – из-за истории, которая вообще никогда не случалась.
– Что ж, – промолвил Таррент, – очень приятно видеть столь скептически настроенного священника, не верящего в сверхъестественные силы.
– Вовсе нет, – спокойно ответил священник, – я сомневаюсь не в сверхъестественной части этой истории, я сомневаюсь в ее естественной части. Я нахожусь в таком же точно положении, как тот мудрец, который сказал: «Я могу поверить в невозможное, но не в неправдоподобное».
– Это, кажется, называется у вас парадоксом? – спросил Таррент.
– У меня это называется здравым смыслом, – ответил патер Браун. – По-моему, гораздо натуральнее верить во что-нибудь сверхъестественное, чего мы не понимаем, чем в естественное, но противоречащее тому, что мы понимаем. Скажите мне, что покойного мистера Гладстона перед смертью преследовал призрак Парнелла, и я поверю вам. Но попробуйте рассказать мне, что мистер Гладстон, впервые явившись на прием к королеве Виктории, вошел к ней в гостиную в шляпе, хлопнул ее по спине и предложил ей сигару, – и я вам не поверю. Это не невозможно; это всего лишь невероятно. И тем не менее скорее призрак Парнелла являлся Гладстону, чем Гладстон вел себя столь недостойно в гостиной королевы Виктории. Точно так же обстоит дело и с этим проклятием. Не в легенду я отказываюсь верить, а в историю.
Леди Диана тем временем вышла из оцепенения, и жадное любопытство ко всему новому опять засветилось в ее глазах.
– Занятный вы человек! – сказала она. – Почему вы не верите в историю?
– Я не верю в историю, потому что это не история, – ответил патер Браун. – Всякому, кто хоть чуточку знаком со Средневековьем, весь рассказ викария должен показаться столь же неправдоподобным, как рассказ о Гладстоне, предлагающем королеве Виктории сигару. Но кто из вас знаком с историей Средневековья? Знаете ли вы что-нибудь о средневековых гильдиях?
– Нет, – отрезала леди Диана.
– Конечно, не знаете! – подхватил патер Браун. – Если бы речь шла о Тутанхамоне и египетских мумиях на том краю света, о Вавилоне или Китае, наконец, о каком-нибудь неведомом народе – о жителях луны, например, – то ваши газеты сообщили бы вам все подробности, вплоть до того, как была найдена какая-нибудь зубная щетка или запонки для воротника. Но мы говорим о людях, выстроивших ваши дома, давших имена вашим городам, улицам, по которым вы ходите. А ведь вам, разумеется, никогда не приходило в голову поинтересоваться ими. Я не говорю, что сам знаю бог весть как много. Но я знаю достаточно, чтобы с уверенностью сказать: вся эта история – чушь от начала и до конца. Закон не позволил бы ростовщику завладеть домом и имуществом несостоятельного должника. Совершенно невероятно, что гильдия не спасла своего члена от окончательного разорения. У этих людей было много недостатков, порой они были жестоки. Но образ человека, потерявшего веру в своих ближних и кончающего с собой, потому что никому нет дела до него и до его жизни, – не средневековый образ. Это продукт нашего мышления. Дальше: еврей никак не мог быть вассалом феодального лорда. Евреи обычно занимали различные специальные должности при особе короля. Кроме того, евреев сжигали на костре за что угодно, только не за религиозные убеждения. Короче говоря, вся эта история неправдоподобна. Это не средневековая история и не средневековая легенда. Она придумана человеком, чьи знания почерпнуты из газет и романов. И притом придумана наспех, экспромтом.
Слушатели были несколько удивлены этим историческим экскурсом патера Брауна и, видимо, недоумевали, почему он придает такое большое значение столь незначительным, казалось бы, деталям. Однако Таррент, чьим ремеслом было именно вылавливание таких деталей, внезапно оживился. Его воинственная бородка вздернулась еще выше, а в широко раскрытых глазах зажегся огонек.
– Ага! – воскликнул он. – Вы говорите: она придумана экспромтом?
– Быть может, я несколько преувеличиваю, – ответил патер Браун. – Правильней было бы сказать, что она продумана гораздо небрежнее, чем все остальные детали этого необыкновенно тщательно подготовленного преступления. Впрочем, этот человек не предполагал, что кто-нибудь заинтересуется подробностями средневековой истории. И расчет его оказался верен, как и все прочие его расчеты.
– Какие расчеты? Какой человек? – с внезапным нетерпением спросила леди Диана. – О ком вы говорите?
– Я говорю об убийце.
– О каком убийце? – резко произнесла леди Диана. – Вы хотите сказать, что профессора убили?
– Позвольте, – вмешался Таррент, – как можно говорить об убийстве, когда профессор жив?
– Убийца убил не профессора Смейла, а кое-кого другого, – тихо сказал священник.
– Кого же еще он мог убить? – спросил Таррент.
– Он убил преподобного Джона Уолтерса, дулэмского викария, – ответил патер Браун. – Ему нужно было убить только профессора и викария, потому что именно они обладали двумя одинаковыми, весьма редкими реликвиями, на которых этот маньяк был помешан.
– Все это звучит очень странно, – пролепетал Таррент. – Разве можно с уверенностью сказать, что викарий убит? Мы не видели его трупа.
– Вы видели его, – сказал патер Браун.
Наступило молчание, неожиданное, как удар гонга; молчание, в котором женская интуиция сработала так быстро и безошибочно, что леди Диана чуть не вскрикнула.
– Вы видели его, – повторил священник. – Вы не видели живого викария, но вы видели его труп. Вы видели его очень хорошо. Вы смотрели на него при свете четырех свечей. Не на дне моря лежал он перед вами, а в часовне, построенной во времена крестовых походов, в пышном облачении князя церкви.
– Короче говоря, – прервал его Таррент, – вы хотите заставить нас поверить, что набальзамированное тело епископа было в действительности трупом убитого викария?
Патер Браун несколько секунд молчал; потом он заговорил вновь, как бы отвечая на свои собственные мысли:
– Прежде всего я обратил внимание на крест – вернее, на цепь, на которой висел крест. Разумеется, для всех вас эта цепь была просто цепью или четками, но для меня, естественно, дело обстояло не так просто. Ведь я гораздо опытнее вас в этой области. Если вы вспомните, крест находился почти под самым подбородком покойника; видно было только несколько зерен четок – так, словно четки были очень коротки. Те зерна, что оставались на виду, были нанизаны в особенном порядке: сначала одно, потом три рядом, потом опять одно и так далее. Но обычно в четках эта комбинация повторяется не меньше десяти раз; и я сразу спросил себя, куда же делись остальные зерна. Четки должны были обвивать шею покойника несколько раз. Тогда я не нашел ответа на этот вопрос; только впоследствии я догадался, куда делось продолжение четок. Этим продолжением была обмотана деревянная подпорка, поддерживавшая каменную крышку гроба над головой покойника. И, когда бедняга Смейл потянул к себе крест, четки дернули подпорку, подпорка соскочила с места, и крышка обрушилась на голову Смейла.
