Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
– А вы верите в проклятия? – полюбопытствовал Смейл.
– Я ни во что не верю, я – журналист. Меня зовут Бун, и я работаю в «Дейли телеграф». Но в этом подземелье есть что-то жуткое. Не скрою от вас, что у меня там мурашки по спине бегали.
С этими словами он ускорил шаг, направляясь к железнодорожной станции.
– Этот парень похож не то на ворону, не то на галку, – заметил Смейл, когда они свернули к церкви. – Кажется, птица считается дурным предзнаменованием?
Они медленно прошли церковную ограду. Взор археолога с явным удовольствием блуждал по крыше одинокой церквушки и по мрачным купам айвовых деревьев, которые казались олицетворением ночи, борющейся с дневным светом. Тропинка извивалась между двумя зелеными уступами, на которых в беспорядке были разбросаны могильные плиты, точно каменистые отмели, торчащие из зеленой воды. Она привела их к самому морю, которое тянулось точно серая чугунная ограда, кое-где отсвечивающая бледной сталью. Густая трава внезапно сменилась желтовато-серым песком. А на песке, четко вырисовываясь на фоне стального моря, маячила неподвижная фигура. Благодаря серому костюму, облекавшему ее, она напоминала надгробный памятник. Но патеру Брауну сразу же почудилось что-то знакомое в этой элегантной линии плеч и в торчащей кверху бородке.
– Смотрите-ка! – воскликнул профессор. – Ведь это же Таррент. Мог ли я думать, рассказывая вам на пароходе свою историю, что я так скоро получу ответ на мучающий меня вопрос?
– Кажется, вы получите на него слишком много ответов, – ответил патер Браун.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил профессор, оглядываясь на него через плечо.
– Я хочу сказать, что за айвами слышатся голоса, – мягко ответил священник. – Мистер Таррент не так одинок, как кажется. Я бы даже сказал: не так одинок, как он любит казаться.
Не успел Таррент повернуться в их сторону, как женский голос, послышавшийся внезапно из-за айвовых деревьев, подтвердил слова Брауна.
– Откуда же я знала, что он будет здесь? – произнес этот голос.
Было совершенно очевидно, что замечание это относится не к профессору Смейлу; поэтому последнему осталось только констатировать, что тут есть еще кто-то третий. И, когда леди Диана Уэйлз, как всегда, сияющая и решительная, вышла из-за дерева, он с величайшим неудовольствием отметил, что ее сопровождает живая тень – длинная, фатовская фигура Леонарда Смайса, который широко улыбался, склонив голову набок, как собака.
– Черт побери! – пробормотал Смейл. – Они все здесь. Все, кроме того антрепренера с моржовыми усами!
Он услышал за своей спиной тихий смех патера Брауна. И действительно, было над чем смеяться. Казалось, что тут разыгрывается какая-то шутовская пантомима. Ибо не успел профессор договорить, как его последняя фраза уже была опровергнута самым комическим образом. Круглая голова с черным полумесяцем усов появилась внезапно, будто из какого-то отверстия в земле. Секундой позже выяснилось, что это отверстие было самой настоящей дырой, и притом весьма большой. Она служила входом в некое подобие колодца, ведущего куда-то в глубь земли – к тому самому месту, ради которого они все сюда приехали. Маленький человечек первый нашел этот вход и, уже спустившись на несколько ступеней, вынырнул обратно, чтобы приветствовать своих товарищей по путешествию. Он был похож на могильщика из пародийного «Гамлета».
– Сюда, вниз, – вот и все, что он сказал сквозь заросли усов.
Остальные тотчас с некоторым удивлением отметили, что едва ли не впервые слышат голос этого человека, хотя в течение целой недели обедали с ним за одним столом. Кроме того, он говорил с каким-то странным восточным акцентом, несмотря на то что выдавал себя за чистокровного англичанина.
– Понимаете, дорогой профессор, – весело воскликнула леди Диана, – ваша византийская мумия ужасно заинтересовала меня! Я просто не могла не поехать посмотреть на нее. И я уверена, что эти господа испытывали то же самое желание. Теперь вы должны рассказать нам о ней подробно.
– Я не знаю никаких подробностей, – мрачно ответил профессор. – В сущности, я вообще о ней ничего не знаю. Конечно, весьма странно, что все мы так скоро встретились. Но, как видно, любознательность наших современников не имеет границ. И если уж мы все решили осмотреть гробницу, то это следует сделать организованно и – простите меня – под чьим-нибудь авторитетным руководством. Надо узнать, кто ведает раскопками; по всей вероятности, нам также придется расписаться в книге посетителей.
Столкновение двух стихий – нетерпения леди Дианы и подозрительности археолога – грозило закончиться ссорой. Но в конце концов профессор, ссылавшийся на официальные права местного викария – руководителя раскопок, одержал верх. Усатый человек весьма неохотно вылез из подземного хода и молча присоединился к остальной компании. К счастью, вскоре появился и сам викарий – седовласый, почтенного вида джентльмен в очках с двойными стеклами. Между ним и профессором сразу же возникла взаимная симпатия на почве общих интересов. К прочей, довольно-таки пестрой компании викарий отнесся также вполне дружелюбно, но не без оттенка насмешливости.
– Надеюсь, среди вас нет суеверных людей, – сказал он любезно. – Я считаю своим долгом предупредить вас, что с этим местом связано множество легенд, предзнаменований и пророчеств, сулящих вам всяческие беды. Кстати, я только что расшифровал латинскую надпись над входом в часовню; она, как оказывается, содержит в себе не меньше трех проклятий: первое проклятие тому, кто войдет в гробницу, второе проклятие – тому, кто вскроет гроб, а третье – самое страшное – тому, кто дотронется до золотого креста, находящегося в гробу. Я лично уже нарушил первые два запрета, – добавил он с улыбкой, – и вам, боюсь, также придется нарушить хотя бы один из них, если вы хотите что-нибудь увидеть. Согласно преданию, проклятия эти сбываются значительно позднее и самыми разнообразными путями. Не думаю, что это может послужить вам утешением.
И преподобный мистер Уолтерс улыбнулся своей усталой, доброжелательной улыбкой.
– Предание? – спросил профессор Смейл. – Какое предание?
– Это длинная история, имеющая много версий, как и все местные легенды, – ответил викарий. – Во всяком случае, она относится к той же эпохе, что и сама гробница. Содержание ее вкратце передано в надписи над входом в часовню и в общих чертах сводится к следующему: лорду Гюи де Гизору, феодалу, властвовавшему здесь в начале тринадцатого столетия, полюбился чудесный вороной конь, принадлежавший генуэзскому послу. Последний отличался коммерческими наклонностями и требовал за коня огромные деньги. Гюи де Гизор, человек чрезвычайно скупой, не остановился перед святотатством: он разграбил местную церковь и, как говорит предание, убил епископа. Перед смертью епископ произнес проклятие всякому, кто осмелится прикоснуться к золотому епископскому кресту, который он завещал положить с ним в гроб. Гюи де Гизор вскоре выручил деньги, необходимые ему для покупки коня, путем продажи этого креста некоему золотых дел мастеру, проживавшему в городе. Как только он сел верхом на коня, тот взвился на дыбы и сбросил лорда наземь у порога церкви. Лорд сломал себе шею и тут же скончался. Вскоре золотых дел мастер, до тех пор преуспевавший во всех своих предприятиях, был разорен целым рядом необъяснимых неудач и попал в лапы ростовщика-еврея; понимая, что его ждет голодная смерть, золотых дел мастер повесился на яблоне. Золотой крест, как и все прочее его имущество – дом, мастерская, все орудия его ремесла, – давно уже перешли в руки ростовщика. Тем временем сын и наследник лорда Гюи де Гизора, потрясенный страшной кончиной своего отца-святотатца, постепенно превратился в религиозного изувера, какие только и могли существовать в те темные и жестокие времена. Он поставил себе жизненной целью искоренение всяческой ереси и неверия среди своих вассалов. И в результате еврей-ростовщик, которого терпел циник отец, был сожжен на костре по приказанию сына-изувера. Таким образом, и на него распространилось проклятие. Затем крест был вновь положен в гроб епископа, и с тех пор к нему не прикасалась рука человека.
Леди Диана Уэйлз была, по-видимому, потрясена рассказом викария.
– Правда, даже страшно подумать, что мы первые после вас увидим его! – воскликнула она.
Усатому человечку, говорившему на ломаном английском языке, так и не удалось спуститься в гробницу по облюбованной им лестнице, которой, видимо, пользовались только рабочие, производившие раскопки, ибо викарий повел их к другому, более удобному, входу в подземелье, откуда сам он только что вынырнул. Второй вход находился на расстоянии сотни ярдов от первого и представлял собой узкий коридор, покато спускавшийся к центру подземелья. Идти им было бы вполне удобно, если бы не сгущающийся мрак. Вскоре путники оказались в абсолютной тьме; они шли гуськом по туннелю, напоминавшему колодец. Прошло несколько минут, прежде чем они увидели впереди слабый свет. Во время этого молчаливого шествия из чьей-то груди вырвался вздох, потом раздалось глухое проклятие. И проклятие это было произнесено на каком-то неизвестном языке.
