Жорж Сименон - Ранчо “Кобыла потерялась”
Он пальцем ткнул в букву на документе.
— Так это Э?.. Скажи!.. Посмотри: Э. или Г.? Все остальное не важно, не обращай внимания! Написал его Малыш Гарри. И Малыш Гарри знал. Он сообщал о засаде кому-то, кто жил наверняка в Тусоне и был не последним там человеком, потому что предоставлял выбор: предупреждать меня или не предупреждать. Когда Пегги прочла письмо… — Тем хуже! Он знал, что совершает ошибку, начиная болтать, — когда она прочла письмо, она растоптала тридцативосьмилетнюю дружбу. И не какую-нибудь… Она почти выставила меня за дверь и бросилась к нему…
Он утверждал то, что еще мгновение назад было предположением и в реальность превратилось в его голове. Он видел ее. Ему казалось, что он слышит, как она обращается к своему зятю, сидящему за рабочим столом.
— Узнать нужно только, правда это или неправда…
— Правда!
Что — правда? Говорили ли они оба об одном и том же? Китаец с непроницаемым видом продолжал их обслуживать, и никому не было дела, о чем они там толкуют. Привыкли, что русский пьет у себя в уголке, и ничего не меняло, был с ним еще кто-нибудь или нет.
— Предположим, это не он…
— Почему не он?
Каждый следовал своей пьяной логике.
— Тогда я вел себя как завистник… Разве я похож на завистника?..
Разве кто-нибудь считал когда-нибудь, что я — завистник? И тут все равно, будет это Г., Б. или Р…
— А это Э.!
Непонимание слушателя приводило Кэли Джона в уныние.
— Предположим, Пегги знала, что это за письмо…
— Это Э. Таким образом, она получила доказательство того, что ее зять подлец, и она бросилась заявить ему об этом в лицо…
— Она заявляла об этом и раньше… Она кричала об этом, где только могла.
— Ей захотелось сделать это еще раз.
Именно об Энди-подлеце говорил ему русский, и Кэли Джону было из-за этого немного стыдно: он-то зная, что все не так просто. Ведь через столько лет усомнился же он в достоверности такого образа.
Он вспомнил, что рассказал ему накануне бывший крупье француз мсье Лардуаз: этот неизвестный ему Энди тайком от тестя, компаньоном которого уже был, и от жены продолжал ездить играть в Санбурн.
Можно ли не обращать внимания и на такого Энди? Теперь это уже старик, две дочери которого вышла замуж, а сын делал втайне от отца долги.
— А если она побежала защищать его?
Это больше похоже на Пегги Клам — не могла она броситься к своему зятю и, как гарпия, начать обвивать его во всех тяжких.
В этом случае, да и во всех случаях, кто-то все-таки бывает прав.
— Ты заговариваешься, приятель… По последней рюмке, и я возвращаюсь домой… Честное слово Бориса. По последней.
Но Кэли Джон, не слушая его, сполз с табурета и не очень уверенной походкой направился к двери.
— Ты обижаешь меня, Джон Эванс, дружище…
Что за этим следовало, он не услышал, потому что уже вышел за дверь; первое, что Кэли Джон увидел на улице, где горело несколько неоновых вывесок, это длинный силуэт Майлза Дженкииса, который ждал его, подпирая дверной косяк. Джон не мог вспомнить, где оставил Дженкинса. Садясь в машину, Кэли Джон задел головой о ее верх, так что шляпа покатилась по тротуару.
— Я честный человек, Дженкиис?
Ковбой не шевельнулся, продолжая неотрывно смотреть на блестящую дорожку огней, которую отбрасывали на дорогу фары. Как будто ему задали совершенно обыкновенный вопрос.
— Все говорят, что да, патрон…
— Но ты сам, что ты думаешь?
— Я думаю — да. Почему я должен думать иначе?
— А если бы я был негодяем?
Майлз Дженкинс пожал плечами и решил, что лучше промолчать.
— Ответь? Представляешь, а он нас с тобой тем временем поджидает дома. Вот будет смешно…
Ковбой продолжал жевать резинку.
Но рядом с ранчо не было никакой машины. Никто не вышел им навстречу.
Кэли Джон гораздо сильнее, чем хотел, толкнул дверь и увидел на столе приготовленный для него прибор — единственный — и Матильду, которая ждала его, сидя под лампой.
Когда ему стало стыдно, и, не сказав ни слова, не притронувшись к еде, он заперся у себя в комнате.
Глава 6
Проснулся он значительно позже обычного. Спал тяжело и беспокойно: временами его озаряла неясная прозорливость, он видел себя валяющимся на кровати в нездоровом поту; в кошмарах его преследовало ощущение сна, но стоило ему только выбраться из глубин кошмара, как он неотвратимо погружался все в тот же липкий сон, хотя знал, что в конце его ждет что-то неприятное, и он все время откладывал срок платежа на потом.
Раньше чем открыть глаза, он ясно осознал несколько вещей. Прежде всего, что с кухни тянуло запахом яичницы на сале. А это значило, что сегодня воскресенье и восемь часов утра. Эта традиция восходила еще к временам их детства: несмотря на то, что брат предпочитал мясо с кровью, Матильда настояла на том, чтобы по воскресеньям не нарушалась традиция, сложившаяся еще в Фарм Пойнт, когда на завтрак подавалась яичница и обязательный апельсиновый джем — он был тогда дорог, его берегли, но выдавали детям по ложке в воскресенье.
Кэли Джон должен был уже давно подняться и верхом объехать ранчо вместе с Юнзалесом, как он обычно делал по утрам в воскресенье.
Ему не надо было также открывать глаза, чтобы удостоверяться: идет дождь. До его слуха доносились грозовые раскаты. Моросило. Он знал также, что гору было едва видно, а особенный воздух, его ни с чем не сравнимая свежесть, говорили ему, что наконец началась зима. Вот так вдруг — зима. И почтя постоянные, с редкими исключениями, прекрасные солнечные дни. Зима, а в полдень — теплынь. И Матильда поспешит выложить на кровати дополнительные шерстяные одеяла, которые несколько дней будут пахнуть нафталином, и китаец зажжет котел.
Он слышал, как ходит по комнате сестра, и решил начать одеваться, тщательно подбирая вещи, поскольку чувствовал себя еще не совсем уверенно. В памяти всплывали какие-то обрывки вчерашнего вечера, даже не обрывки, а клубы сигарного дыма, и все происшедшее накануне показалось каким-то грязным; ему было стыдно за то, что он говорил, за это мгновенное доверие к Борису, с которым его никогда не связывала искренняя дружба. Выглядел он, как всегда, свежо, и взгляд мутным не был. Он выдержал испытание — это в его-то возрасте — и гордился этим.
Нужно было вести себя как ни в чем не бывало, самым естественным образом войти в общую гостиную, поцеловать в лоб сестру и усесться на свое место.
Он справился с этим почти безукоризненно, с такой естественностью, что Матильде пришлось отвернуться, чтобы скрыть улыбку.
В соседней комнате Пиа мучилась с воскресным туалетом: она надевала туфли, на что решалась только раз в неделю, и ее стенания как раз донеслись до них из-за стенки. Матильда сидела напротив брата. Они завтракали. Из-за дождя и зимней свежести в комнате стало по-семейному уютно. Иногда зимними вечерами Матильда — это в свои-то семьдесят три года — предлагала:
— Поиграем в Фарм Пойнт?
И разжигала камин, где лежали поленья, хотя в доме было паровое отопление.
— Зима, Джон… — тихонько говорила она.
— Зима, — как строку псалма, эхом повторял он.
Ему хотелось поговорить с ней, но не находилось слов. Уж не собирался ли он все ей рассказать? Но разве Пегги, которой он так доверял, не предала его?
Нет, Матильда его не предаст. Она не была с ним согласна, и это было ему прекрасно известно. Возможно, она осторожно попытается высказать ему свои возражения. Во всяком случае, появится хоть кто-то, с кем он сможет спокойно обсудить случившееся.
— Послушай, сестра…
Он произнес эти слова именно в тог момент, когда она вставала со стула. Ей надо было еще вымыть посуду, одеться, а на это по воскресеньям уходило достаточно времени. Он поправился:
— Не сейчас… Когда вернемся…
В запасе у них было сколько угодно времени, целый день, потому что набухшее небо не оставляло сомнений, что дождь продлится до вечера, а что им еще делать, как не коротать друг с другом остаток дня.
— Как хочешь, Джон… Несколькими часами позже, несколькими раньше, правда ведь?
Один-единственный упрек. Привычно забрякали чашки и тарелки. Он поднялся вытереть посуду — иногда он делал это, и она тактично сдержала улыбку.
Гонзалес и Майлз Дженкинс тоже должны были принарядиться. На мгновение, из-за дождя, он задался вопросом, не сесть ли им всем в машину, но не отважился предложить, потому что сегодня это выглядело бы нарушением привычек, традиций, которые стали почти священными.
Китаец пригнал полностью запряженную повозку с поднятым верхом, по которому растекались дождевые капли.
Матильда, вся в черном с головы до ног, в черных шерстяных перчатках, воспользовалась зонтом, чтобы добраться до своего места, Пиа бегом устремилась на свое, Забилась в глубь повозки за сиденья, как звереныш.
Джон взял в руки вожжи. В том, как они отъезжали от старого дома в этой повозке на очень высоких колесах, служившей им уже не один десяток лет, было что-то ободряющее, а вернее — успокаивающее. Вскоре Ганзалес и Майлз Дженкинс вскочили на лошадей, и как раз тогда, когда повозка выехала на большую дорогу, рядом с ней равномерно застучали копыта их лошадей, пущенных в галоп. Копыта вязли. Поперек дороги — широкие лужи.
