Гастон Леру - Дама в черном
Читатель, не знакомый с событиями в Гландье и услышавший подобные речи, счел бы безумцами и того, кто их произносил, и тех, кто его слушал. Но, повторяю, пережив ночи Необъяснимой галереи и Невероятного покойника, он сделал бы то же, что и я: в ожидании дня, без колебаний, тщательно зарядил свой револьвер.
VIII. Несколько страниц биографии Жана Русселя — Бальмейера — Ларсана
Через час мы все находились на своих постах и внимательно осматривали небо, землю и воду, прислушиваясь к ночным шумам, дыханию моря и порывам ветра, усилившегося около трех часов ночи. В это время госпожа Эдит проснулась и пришла навестить Рультабиля под аркой. Он позвал меня, поручил охрану входа и госпожи Эдит, а сам отправился совершать обход.
Отдохнувшая госпожа Эдит была в прекрасном настроении, и ее безумно забавляло бледное лицо мужа, которому она принесла стакан виски.
— Как это интересно, — сказала она мне, радостно захлопав в ладошки, — любопытно было бы поглядеть на этого вашего Ларсана.
Я невольно содрогнулся, услышав подобное святотатство. И в самом деле, на свете существуют невинные романтические души, которые ничего не боятся, искушая в своем неверии судьбу. Несчастная, если бы она только знала!
Я провел два восхитительных часа с госпожой Эдит, рассказывая ей ужасные, но абсолютно достоверные истории об этом человеке. Пользуясь случаем, позволю себе описать читателю Ларсана — Бальмейера, существование которого многими ставилось под сомнение из-за тех удивительных качеств, которыми я наделил его в «Тайне Желтой комнаты». Так как в «Аромате Дамы в черном» эти качества расцветают еще более пышным цветом и могут кому-нибудь показаться нереальными, то я полагаю своим долгом напомнить читателю, что во всей этой истории мне отводится всего лишь роль скромного хроникера, и поэтому я ничего не выдумываю. Больше того, если бы я из глупой претенциозности приукрасил эту необычайную и правдивую историю собственной цветистой фантазией, то Рультабиль немедленно и достаточно сурово отрезвил бы меня. На карту поставлено слишком многое, сам факт появления подобной публикации может иметь весьма угрожающие последствия, и поэтому я вынужден ограничиться лишь точным изложением событий, быть может несколько суховатым. Тех же, кто подозревает во всем этом всего лишь вульгарный полицейский роман, — мне даже и слова эти неприятно выговорить — я отсылаю к Версальскому процессу. Господа Анри-Робер и Андре Гесс, которые защищали Робера Дарзака, произнесли там замечательные речи, застенографированные и, вероятно, еще сохранившиеся в копиях.
Затем не следует забывать, что еще задолго до того, как судьба свела в жестокой схватке Ларсана — Бальмейера и Жозефа Рультабиля, этот элегантный бандит в течение долгого времени заставлял в поте лица трудиться всех полицейских хроникеров. Стоит лишь открыть «Юридический вестник» и просмотреть отчеты того дня, когда Бальмейер был приговорен Судом присяжных департамента Сены к десяти годам каторжных работ, и вы поймете, что это был за человек. Поэтому, естественно, ничего не надо изобретать, рассказывая подобную историю. Может быть, теперь, узнав его «почерк», его беспримерную и безжалостную дерзость, читатель не станет улыбаться по поводу предусмотрительного решения Рультабиля возвести подъемный мост между Ларсаном и госпожой Дарзак.
Господин Альберт Батайль из «Фигаро» в своей замечательной книге «Причины преступности и общество» посвятил нашему злому гению несколько весьма интересных страниц.
У Бальмейера было счастливое детство, и вовсе не жестокие удары нищеты привели его, как множество других, к злодеянием и пороку. Сын богатого коммерсанта с улицы Молей, он мог бы мечтать о совершенно другой карьере. Но присвоение чужих денег было его призванием. Еще совсем молодым он посвятил свою жизнь мошенничеству, как другие посвящают ее, например, Горной академии. Его дебют был гениальным и почти фантастическим. Бальмейер украл денежное письмо, посланное банку его отца, получил по этому письму деньги и бежал в Лион, отправив своему почтенному родителю следующее послание:
«Сударь, я отставной военный и кавалер многих орденов. Мой сын, почтовый чиновник, стремясь заплатить карточный долг, присвоил адресованное вам платежное обязательство. Я оповестил всю семью, и через несколько дней мы сможем наконец собрать необходимую для уплаты вам сумму денег. Вы сами отец, сжальтесь же над другим отцом. Не опозорьте моего безупречного прошлого!»
Господин Бальмейер-отец согласился на отсрочку платежа и все ожидал первой выплаты, до тех пор, пока через десять лет судебный процесс не открыл ему истинного виновника происшествия.
Бальмейер от природы обладал всеми качествами мошенника высочайшего класса: быстрой сообразительностью, умением убеждать наивных, чрезвычайной способностью ко всякого рода переодеваниям и перевоплощениям, бесконечной осмотрительностью, доходившей до того, что он менял метки на белье, когда хотел изменить имя. Но особенно его отличали удивительная способность изыскивать различные способы бегства и его кокетство своими мошенническими проделками, даже вызов правосудию, если хотите. Он испытывал величайшее удовольствие, запутывая прокуратуру ложными доносами, зная, как долго полиция задерживается на ложных следах.
Эта склонность мистифицировать судейских чиновников прослеживается во всех его действиях. В полку Бальмейер крадет кассу своей роты и обвиняет в краже капитана-казначея.
Он совершает кражу сорока тысяч франков в торговом доме Фюре и тотчас же обличает перед судебным следователем господина Фюре в краже у самого себя. Это дело осталось в судебных анналах под названием «Телефонный звонок». Бальмейер крадет вексель на тысячу шестьсот фунтов стерлингов из почты коммерсантов братьев Фюре, которые приняли его на работу. Затем он отправляется на улицу Пуассоньер в дом господина Эдмона Фюре и, подражая его голосу, звонит по телефону банкиру Когену, осведомляясь, может ли он учесть вексель. Получив положительный ответ, Бальмейер перерезает телефонный провод, чтобы исключить возможность повторных запросов, и получает деньги через некоего Ривара, известного ему еще по военной службе в Южной Африке.
Отсчитав себе львиную долю, он немедленно спешит в прокуратуру, чтобы обвинить в краже самого обворованного Эдмона Фюре. В кабинете судебного следователя происходит следующий примечательный разговор:
«Дорогой Фюре, — говорит Бальмейер ошеломленному коммерсанту, — я очень огорчен, что мне приходится вас обвинять, но правосудию следует говорить правду. Сознайтесь, эти сорок тысяч франков понадобились вам, чтобы заплатить небольшой должок на бегах, и они были выплачены вашему торговому дому. Ведь это вы звонили по телефону».
«Я?» — бормочет близкий к обмороку Фюре.
«Сознавайтесь, сознавайтесь. Вы же понимаете, что ваш голос узнали».
Несчастный банкир провел в тюрьме Маза неделю, а затем, генеральный прокурор вынужден был принести ему свои извинения. Что касается Ривара, то он был заочно приговорен к двадцати годам каторжных работ.
О Бальмейере можно было бы рассказать еще двадцать историй подобного рода. А его побеги! Будучи однажды арестован, он составляет длинное и нелепое прошение на имя судьи Вильера с единственной целью положить его на письменный стол судьи и, рассыпав лежавшие на столе бланки, бросить взгляд на текст приказа об освобождении арестованных.
Вернувшись в камеру, он пишет письмо за подписью Вильера, в котором по установленной форме просит начальника тюрьмы немедленно освободить арестованного Бальмейера. Однако на документе не хватает еще судейской печати. Эта малость нашего героя не смущает. Он вновь появляется у судьи с припрятанным в рукаве пиджака письмом, уверяет судью в своей невиновности, симулирует припадок страшного гнева и, отчаянно жестикулируя над столом подхваченной коробкой с печатями, неожиданно опрокидывает чернильницу на небесно-голубые брюки сопровождающего его жандарма.
В то время как несчастный пострадавший, окруженный утешающими его сотрудниками суда, чуть не плача от отчаяния, вытирает свои парадные брюки, Бальмейер, воспользовавшись всеобщим замешательством, быстро прикладывает необходимую печать к приказу об освобождении, а затем рассыпается в извинениях перед несчастным жандармом.
Но дело сделано. Выходя из кабинета судьи, мошенник небрежно бросает подписанную бумагу с печатью в руки служителя.
— О чем только думает господин Вильер, — говорит он, — заставляя меня передавать свои документы. Я ему не слуга какой-нибудь.
Письмо было доставлено служителем по адресу в тюрьму Маза. Это был приказ об освобождении некоего Бальмейера, каковой в тот же вечер оказался на свободе.
