Морис Леблан - Последние похождения Арсена Люпэна. Часть I: Двойная жизнь Арсена Люпэна
Сернину были ясно видны бледное лицо, впалые щеки, к которым он прижимал сжатые кулаки. Скатилась слеза, единственная, медленно текущая слеза отчаяния. Глаза были устремлены в пустоту и словно видели уже устрашающий провал небытия.
А это было еще такое молодое лицо! Такие еще свежие щеки, не тронутые хотя бы одной морщинкой! И глаза — такие голубые, словно в них отразилась вся синева неба Востока!
Полночь… Двенадцать трагических ударов полуночи, которым столько отчаявшихся человеческих существ приурочили последние мгновения своего существования!
На двенадцатом он опять поднялся и мужественно, на сей раз — бестрепетно посмотрел на роковую петлю. Пытался даже улыбнуться — получилась жалкая гримаса приговоренного. Тогда он торопливо влез на стул и взялся одной рукой за петлю. Мгновение оставался в неподвижности; не то чтобы колеблясь или утратив мужество, — это была последняя минута, та минута, которую дарят себе перед завершающим движением.
Он еще раз окинул взором отвратительную нору, в которую загнала его жестокая судьба, грязные обои, жалкое ложе. На столе — ни одной книги, — все были проданы. Ни единой фотографии, ни даже конверта от письма. Не было более ни отца, ни матери, не было семьи… Что привязывало его к жизни? Ничто и никто.
Резким движением он сунул голову в петлю и стал натягивать веревку, пока та не затянулась на шее. Затем, опрокинув обеими ногами стул, обрушился в пустоту.
V
Десять, двадцать секунд прошло, двадцать страшных секунд, нескончаемых, как сама вечность.
Тело дернулось дважды, трижды. Ноги инстинктивно пытались найти опору. Затем наступила неподвижность.
Еще несколько секунд… Застекленная дверь открылась.
Вошел Сернин.
Нисколько не торопясь, он взял со стола листок, на котором юноша поставил свою подпись, и прочитал:
«Устав от жизни, без денег, без надежды, кончаю с собой. В моей смерти никого не винить.
30 апреля. — Жерар Бопре».
Он положил листок обратно, на виду, придвинул стул и подставил его под ноги молодого человека. Влез сам на стол и, прижимая к себе тело, приподнял его, разжал петлю и снял ее с шеи. Тело обмякло в его руках. Он опустил его на стол и, спрыгнув на пол, положил на кровать.
Все так же неспешно приоткрыл дверь в коридор.
— Все на месте? — спросил он тихо.
С близкого расстояния от подножья лестницы кто-то отозвался:
— Мы здесь. Заносить тюк?
— Давайте!
Взяв подсвечник, он им посветил.
Трое мужчин с трудом поднялись по ступенькам, неся мешок, в который было заключено чье-то тело.
— Кладите сюда, — сказал он, кивнув в сторону стола.
Перочинным ножом он перерезал веревки, стягивавшие мешок. Показалась белая простыня, которую он откинул. Из-под белой ткани показался труп. Труп Пьера Ледюка.
— Бедный Пьер Ледюк, — сказал Сернин, — ты никогда не узнаешь, сколько потерял, умерев таким молодым. Я повел бы тебя далеко, дружище. Ну что ж, обойдемся без твоих услуг… Давай, Филипп, залезай на стол! А ты, Октав, на стул. Поднимайте голову и суйте ее в петлю!
Две минуты спустя тело Пьера Ледюка покачивалось уже на веревке.
— Отлично, дело не было трудным. Все свободны. Ты, доктор, зайдешь сюда завтра утром; тебе расскажут о самоубийстве Жерара Бопре, ты слышишь, Жерара Бопре, — вот его прощальная записка. Вызовешь судебно-медицинского эксперта и комиссара и устроишь все таким образом, чтобы ни тот, ни другой не заметили, что один палец у покойника обрезан, а на щеке — шрам…
— Это не будет трудно.
— И еще постараешься, чтобы протокол был составлен немедленно и под твою диктовку.
— Тоже легко.
— Наконец, надо будет предотвратить отправку в морг и добиться незамедлительного разрешения на погребение.
— Это будет уже потруднее.
— Постарайся. Этого ты осмотрел? — он указал на молодого человека, лежавшего на койке.
— Да, — сказал врач. — Дыхание восстанавливается. Но риск был все-таки велик… Если сонная артерия…
— Кто не рискует… Как скоро он придет в себя?
— Через несколько минут.
— Хорошо. Ага! Не уходи еще, доктор. Подожди внизу. Ты еще будешь нужен.
Оставшись один, князь достал сигарету и стал спокойно курить, пуская к потолку аккуратные кольца голубого дыма.
Из задумчивости его вывел тяжелый вздох. Он подошел к койке. Молодой человек начал шевелиться, его грудь резко поднималась и опадала, как у спящего, которого преследуют кошмары. Он поднес руки к горлу, словно там у него болело, и этот жест заставил его вдруг выпрямиться, дрожащего, охваченного ужасом.
И тогда, прямо над собой, он увидел Сернина.
— Вы! — прошептал он, ничего не понимая. — Это вы!..
Он уставился на князя, как слепой, словно увидел вдруг привидение.
Затем опять потрогал свою глотку, пощупал шею, затылок… И тут издал хриплый крик, безумный ужас расширил его зрачки, поднял дыбом волосы, потряс его с ног до головы, как подхваченный вихрем листок. Князь отодвинулся, и он увидел повисшего на веревке мертвеца!
Он вскочил, попятился, прижался спиной к стене. Человек, висевший перед ним, чуть еще раскачиваясь, — это был он сам! Он сам! Чудовищный сон, неизбежно следующий после кончины?.. Галлюцинация, посещающая тех, кого больше нет на свете, и в чьем потрясенном мозгу трепещет еще угасающая жизнь?.. Его руки заколотили по воздуху; казалось, он пытался защититься от непереносимого зрелища. Затем, обессиленный, раздавленный кошмаром, опять лишился сознания.
— Просто здорово, — довольно осклабился князь. — Чувствительная, легко внушаемая натура… Полностью подавленная воля… Ну что ж, настал подходящий момент… Если за двадцать минут я с ним не справлюсь, он может от меня ускользнуть…
Он притворил дверь, соединявшую обе мансарды, поднял молодого человека на руки и отнес на койку, стоявшую в другой комнате. Смочил ему холодной водой виски и дал понюхать соли.
Обморок на сей раз не оказался долгим.
Жерар робко приподнял веки и поднял глаза к потолку. Страшного видения более не было. Но размещение мебели, положение стола и камина, другие подробности в обстановке — все сбивало его еще с толку. Оставалось еще воспоминание о случившемся, еще болела шея…
— Я видел сон, не так ли? — спросил он князя.
— Нет.
— Что же это было?
И, внезапно вспомнив:
— Ах, это правда, я хотел умереть… И даже…
Он с тревогой подался вперед:
— Но все остальное? Это было видение?
— Какое видение?
— Человек… Веревка… Это я тоже видел во сне?
— Нет, — сказал Сернин, — это тоже была действительность.
— Что вы говорите?.. Что вы говорите?.. Ох! Нет, нет, прошу вас… Разбудите меня, если я сплю… Хотя мне лучше умереть… Но я ведь умер, разве не так? Меня терзают кошмары мертвеца… Ах, я чувствую, что теряю рассудок… Прошу вас, прошу…
Сернин осторожно положил руку на шевелюру молодого человека и, склонившись к нему, сказал:
— Послушай меня… Послушай меня и пойми… Ты жив. И твоя плоть и мысль все те же. Но Жерар Бопре мертв. Ты меня понимаешь, не так ли? Того существа, того члена общества, который назывался Жераром Бопре, более не существует. Ты его вычеркнул сам из жизни, того, прежнего человека. И завтра в регистрах гражданского состояния против имени, которое ты до сих пор носил, будет внесена запись: «Скончался». И проставлена дата твоей кончины.
— Это ложь! — пролепетал молодой человек, терзаемый ужасом. — Это ложь! Ибо вот я здесь, я, Жерар Бопре!
— Ты больше не Жерар Бопре, — заявил Сернин.
И, указывая на открытую дверь:
— Жерар Бопре там, в соседней комнате. Хочешь на него взглянуть? Он болтается на том крюке, на котором ты его повесил. А на столе лежит письмо, которым ты подписал ему приговор. Все это сделано по всем правилам, все это — окончательно. Нельзя отменить необратимого, жестокого факта: Жерара Бопре больше не существует!
Юноша слушал в полном смятении. Несколько успокоившись после того, как дело приняло менее трагический оборот, он начинал понимать.
— И теперь?
— И теперь — поговорим.
— Да, да… Поговорим…
— Хочешь сигарету? — спросил князь. — Не откажешься?.. О, я вижу, ты снова обретаешь вкус к жизни. Тем лучше, мы придем к согласию и, надеюсь, скоро.
Он дал ему прикурить, закурил сам и, не мешкая, хладнокровно, несколькими четкими фразами пояснил:
— Покойный Жерар Бопре, тебе надоела жизнь. Больной, без денег, без надежд… Не хочешь ли стать богатым, здоровым, могущественным?
— Не знаю и сам…
— Это, однако, просто. Случайность привела к нашей встрече. Ты молод, хорош собой, ты поэт, ты умен — и, как доказывает твой поступок в минуту отчаяния, — предельно честен. Это качества, редко встречающиеся вместе. Я высоко их ценю… и беру на свой счет.
— Они не продаются.
— Болван! Кто говорит о купле-продаже? Свою совесть оставь себе. Это слишком драгоценное украшение, чтобы я его у тебя отнял.
